Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна. Страница 41

И когда у них заблестели глаза и распрямились плечи, я уже попросту объяснил, почему нам пришлось уступить свою победу Калату.

— Мы бы не удержали страну — она о нас ничего не знает. Даже город бы мы не смогли удержать. Сколько нас? Несколько сотен. Это не сила! Ведь между нами и Квайром глухая стена обряда. Видите же: достаточно было нелепых слухов, чтобы люди предместий от нас отшатнулись. А уж тогда, после бунта…

— Неладное говоришь! — заметил Салар с угрозой.

— А разве это неправда, наставник? Пока я с вами не встретился, я о вас ничего не знал. А я ведь не на печи лежал, а с разведкой работал, обо всём прочем не Огил мне — а я ему говорил. Кто нам поверит, кто за нами пойдёт, если никто о нас правды не знает? Только сплетни да страшные слухи!

— А тебе, видать, наш закон не по нраву? — спросил наставник сурово. Странно, но в лице его не было злости. Только досада, что ненужным своим появлением и дурацкими своими речами я порчу серьёзное дело. Мне даже жаль его стало, настолько он глух и слеп: он не слыхал моих слов, не спускал их в себя, он только искал зацепку — что-нибудь, что позволит прикончить меня и приняться за Асага.

— Мне другое не по нраву, наставник! Братья, да что это у нас делается? Беда пришла, завтра нас, может, уже всех прикончат, а вы тут чем заняты? Меня судите? А что я за птица такая, чтобы самое спешное время на меня тратить? Ну, было время, чем-то я мог навредить… так ведь теперь уже ничего не могу — сам между петлёй и плахой гуляю. А может, это не во мне дело, братья? Может, это Старшие не в ладу?

— Ты б потише, Тилар, — урезонил Сибл. — Совет-то Совет, а на Старших лучше хвост не поднимай!

— А если Совет, так я спросить могу. Брат Асаг!

— Да, — сказал он. Он давно уже не понимал ничего, глядел на меня сурово, и знакомые грозные складки скомкали его лоб.

— Зачем вы на меня время тратите, когда беда у ворот?

— Спроси у людей, Тилар. Я тебя не звал, и судить тебя мне не за что.

— Наставник Салар!

— Коль посылает на нас господь испытание, чисты мы должны быть перед ликом его. Да не оскорбит худая трава взор господень, когда воззрит он на чистый сад, что взрастил в душах наших.

— А время ли полоть траву, когда кругом огонь? Неужели ты не видишь, что скоро будет вырублен твой сад? Неужели хочешь расточить то, что дедами посеяно, а отцами взлелеяно?

— Ты, пришлый! — глухо прогудел Тнаг, я совсем о нем позабыл, а зря: он глядел с такой откровенной злобой, что мне стало смешно. — Тебе об этом судить… чужак! Как смеешь…

— Смею! — дерзко ответил я. — Совет у нас! А если не смею, пусть братья скажут. Ну?

— Говори! — крикнули сзади сразу несколько голосов. Свершилось! Я переломил их вражду.

— Так ответь, наставник! Совету ответь.

— Не тебе с меня спрашивать. А прочим скажу: все в руке господней.

— Брат Зелор!

Он поднял на меня свои удивительные глаза; ни дружелюбия не было в них, ни вражды — просто спокойный интерес.

— Ты все видишь и все знаешь, так скажи: сколько нам осталось жизни?

— Недель пять, может шесть, — ответил он безмятежно, и короткий, тревожный шум оборвался испуганной тишиной. Кажется, только сейчас до многих дошло, как плохо дело, и это у Салара серьёзный прокол.

— Что нам делать, брат Зелор?

— Не знаю, — сказал он спокойно. — Я — только глаза и уши Братства. Спроси у головы.

— Брат Асаг?

— Драться, — ответил он. Он уже все понял.

— Брат Сибл?

Усмехнулся и ответил присловьем:

— Господь поможет, если сможет, а ты смоги — да себе помоги.

— Богохульствуешь, Сибл! — грозно сказал Салар.

— Неужто? А я-то думал: сколь о хлебе ни молись, а пока не заработал — в брюхе пусто.

— Хитришь, Сибл! — прогудел казначей. — А бог хитрых не любит! Не видать таким царствия небесного!

Сибл усмехнулся.

— А я и в земном не затужу, коль вы с наставником не поторопите.

Я оглянулся — и еле сдержал улыбку. Растерянность и испуг были на этих твёрдых лицах; бессилие сильных людей, на глазах у которых рушится опора их бытия. Раздор Старших. Свара небожителей. И ещё на глазах у Совета!

И я постарался подбавить жару.

— Так что же это у нас выходит, братья? Голова да руки драться зовут, глаза поглядят, чем дело кончится, а душа с карманом и вовсе велят тихо сидеть? Похоже, ребята, мы на согорцев работаем — верёвки вскоре вздорожают!

Кто-то фыркнул; негромко засмеялся другой, третий; смех волною прокатился по подземелью, выгнал эхо из углов. Они смеялись! Я стоял и смотрел на них во все глаза, не в силах что-то понять.

Только что они глядели на нас, словно перед ними могила разверзлась, и мертвецы пригласили их в гости. Только что они не могли ничего сказать, лишь переглядывались со страхом.

А теперь они все хохотали над моей немудрёной шуткой, и я понял наконец, как я в них ошибся. Нет, они не были безмолвными куклами, эти крепкие, битые жизнью мужики, не тупая покорность заставляла их помалкивать — всего лишь привычка почитать Старших, а может, и тайный страх перед ними — что греха таить: в Братстве ничья жизнь не дорога.

Я поглядел на них, а Асаг уже все понял, усмехнулся и сказал дружелюбно:

— Походит на то, брат Тилар. Только ведь у Братства и уши с головой, и душа с руками. На то Братству и Совет, чтоб одно с другим повязать. Ну, что молчите, братья? Иль, окромя Тилара, никто и говорить не умеет?

Поднялся ещё один незнакомый, седой с иссечённым морщинами лицом, и сказал молодым голосом:

— А нам-то что говорить? Это вы Старшие, скажите, как беду отвести.

— Не знаю, брат Гарал, — ответил Асаг серьёзно. — Тут всем заодно думать надо. И делать заодно: чтоб руки голову слушали, а душа поперёк не вставала.

— У него спросите, — кивнув на меня, зло прогудел Тнаг. — Он-то, небось, все знает!

— Знаю! — ответил я дерзко. — Да вы мне и это в вину поставите. Как же, худая трава!

— Уймись, Тилар, — беззлобно сказал Сибл. — Хватит болтать. Наговорились. Ну что, Асаг, будем, что ли, решать?

— Пусть уйдёт, — бросил Салар угрюмо. — Не буду перед… таким огонь разжигать.

Я поглядел на Асага, но он только кивнул спокойно.

— Иди, Тилар. Нельзя тебе, коль ты обряду не прошёл. Грех это.

Я даже не нашёл, что ответить. Я просто глядел на него, чувствуя, как кровь прилила к щекам и застучало сердце. А потом повернулся и быстро пошёл прочь.

— Не плачь, Тилар, — весело бросил Эгон, — вот усы вырастут…

— Ага, малыш! Подрасти ещё малость!

Я шёл между ними, а они осыпали меня весёлыми насмешками, и кипяток отхлынул от сердца, и я уже мог беззлобно огрызаться в ответ. Они прогнали меня, они надо мной смеялись — и всё-таки это была победа. С глупой улыбкой я шёл сквозь колючий дождь; я победил и пока не желаю знать, чем заплачу за короткую радость победы.

В ту ночь мне приснился паршивый сон. Потом он не раз приходил ко мне, и я привык к нему и смирился с ним, но в первый раз…

Мне снилось, что мы с Баруфом идём по проспекту Глара. Даже во сне я знал, что не может этого быть, он был малышом, когда я покинул Олгон, ровесниками мы сделались только в Квайре.

Но мы шли вдвоём, протискивались сквозь людской поток, поглядывали на витрины, а рядом гремела, скрипела, рычала река мобилей, и тусклое солнце цедило сквозь сизую дымку тяжёлый зной.

Мы были вдвоём, и нас окружал Олгон, но это была декорация а не реальность, и оба мы знали, что все вокруг — ложь.

— Надо это убрать, — сказал Баруф, провёл рукой, и улица стёрлась, тусклая серая полоса была перед нами, а вокруг громоздились дома, и рычала река мобилей, и лишь перед нами была пустота, кусок Ничто, и тяжёлый медленный страх поднимался во сне.

Мы стояли и держались за руки; я не хотел его потерять: страх захлёстывал меня; серое пятно налилось темнотой, оно обугливалось, чернело, это был живой, трепещущий сгусток тьмы, он выбрасывал из себя бесформенные отростки и как будто бы приближался к нам; краем глаза я видел это пугающее движение, и все крепче стискивал руку Баруфа.