Наваждение - Марч Джессика. Страница 14

— Замечательно! — с энтузиазмом, которого на самом деле не чувствовала, сказала Элл. Она подняла бокал. — Давай выпьем за твое последнее достижение — за «Хайленд Грин»… Пусть они принесут тебе успех сверх ожиданий!

Чокнувшись с ним, она выпила вино, скрывая горькое разочарование, потому что табак занимал такое место в жизни X. Д., какого ей никогда не добиться.

X. Д. отпил из бокала и улыбнулся.

— Думаю, ничто не может превзойти мои ожидания. Хочу и надеюсь, что мой успех в деле будет всегда неизменен и безграничен…

— А ты никогда не думал, — неожиданно для себя вдруг спросила Элл, — что ты слишком много хочешь?

— Нет, не думал. Табачный бизнес идет все время в гору. | Я всего себя отдаю работе, ты знаешь, как много я работаю.

— Да, ты прав, — спокойно согласилась Элл.

Ее разочарованный тон вызвал у X. Д. легкую снисходительную улыбку.

— Я не могу изменить себя, Элл. Потому что работа для ' меня все, она составляет смысл моей жизни. — Он говорил с редкой откровенностью. — Табак — основа экономики Америки. Ты знаешь, что после нашей революции англичане пытались обложить налогом наши табачные изделия. Но наши предки не дали им этого сделать! Англичане были достаточно благоразумны, чтобы отступить. Так было, Элл, так есть и так будет! Всегда! Табак принадлежит нам, то есть тем семьям, которые обладали предвидением и сумели из малого начинания создать процветающую промышленность. Табак — это Хайленды, мы связаны с ним неразрывно.

Элл выдавила улыбку восхищения в конце его речи и пошла на кухню, чтобы принести кофе по-французски и большую пепельницу баккара. Настал подходящий момент, чтобы поговорить о школе для. Ники, подумала она, X. Д. с удовольствием поел, сейчас будет наслаждаться табаком и кофе, предвкушая свою порцию секса.

Когда она вернулась, X. Д. курил одну из сигарет, специально изготовленных для него из особого сорта табака, они были завернуты в импортную бумагу с золотой монограммой хозяина. Он предложил такую же Элл. Как всегда, она отказалась, предпочитая свои собственные — «Пирамиды» с фильтром, которыми когда-то ее первый раз угостил Дьюк. Иногда она курила крепкие — «Галуаз», они напоминали ей о родине. Но «Галуаз» раздражали горло и вызывали нарекания X. Д., которому не нравилось, что она курит не его сигареты.

— Я хотела с тобой посоветоваться, — осторожно начала Элл, когда кофе был налит в чашки. Глаза X. Д. посветлели: ему нравилось, когда она просила совета, признавая тем самым его умственное превосходство.

— Ну разумеется, моя дорогая, — сказал он, — что я могу для тебя сделать?

— Я сегодня возила Ники в школу, чтобы записать ее в первый класс.

X. Д. слегка нахмурился, но кивнул. Элл знала, что он всячески пытался избежать запретной области — разговоров о Ники.

— Нам отказала ужасная женщина, секретарь, которая потребовала сведений о тебе.

— Обо мне? — X. Д. выпрямился, явно обеспокоенный. — Но мы же договорились, что мое имя нигде не будет фигурировать.

— Я не сделала ничего, что нарушило бы наше соглашение, — поспешно сказала Элл, — я не говорю, что она спросила конкретно о тебе. Она настаивала, чтобы я написала имя отца ребенка. Такие у них правила.

X. Д. вскочил, и Элл испугалась, что он сейчас выбежит вон, закроет за собой дверь, отсекая навсегда часть своей жизни, связанную с ней. Но он начал расхаживать по комнате.

— Разумеется, я не хотела беспокоить тебя, — заторопилась она, — и просто уехала оттуда. Но Ники должна ходить в школу. Она не может прятаться здесь всю жизнь. И, кроме того, иногда кажется просто глупым скрывать правду. Неужели ты думаешь, что люди не знают о наших отношениях, о Ники? Тебя видят, когда ты приезжаешь сюда, твой шофер рассказывает своим родственникам, моя прислуга своим. После нескольких лет сплетен половина города, если не весь, знает все. Даже Джоан, должно быть…

— Замолчи! — прорычал он с яростью, останавливаясь и глядя на нее в упор.

Его гнев, похожий на извержение вулкана, не только заставил ее замолчать, но просто приковал к стулу.

— Мне наплевать, в этом городе люди принадлежат мне, их уши, глаза и мозги. Они могут говорить и знать все, что им вздумается, до тех пор, пока они не будут настолько глупы, чтобы рассердить меня. Мелкие сплетни не могут вызвать мой гнев: если им нравится обсуждать между собой, с кем я сплю, черт с ними, если они от этого делаются счастливее, — он подошел ближе и склонился над ней, — если это делает их счастливыми, — повторил он, растягивая слова, — потому что это еще больше делает их моими. Ты поняла?

Он замолчал, сверкнув в ее сторону глазами. И его намек был понят. Он говорил и о ней тоже. Пока он содержал ее, давая все, что она просит, а у Элл никогда не хватало духу обходиться без просьб, — она тоже принадлежит ему душой и телом. В знак того, что поняла, она опустила голову.

Он продолжал:

— Поэтому я не обращаю внимания, когда они треплют языками, болтая о наших отношениях. Это лучше, чем их жалобы на то, что им мало платят или что они слишком много работают. Единственное, о чем я забочусь, так это о том, чтобы не дать им какое-нибудь веское доказательство против меня, каким было бы, например, свидетельство о рождении, или заполненная школьная анкета, или больничное свидетельство. Потому что тогда они получат в руки оружие и смогут сделать больше, чем просто разводить сплетни, они смогут создать проблемы, которые разрушат мою семью, настроят ее членов друг против друга, а это отразится на делах Компании, ослабит мою власть. Поэтому я никогда не допущу никакого подтверждения, что Ники моя дочь… пока это может вызвать проблемы.

— Тебе все ясно, Элл? В последний раз спрашиваю, тебе ясно на все сто процентов?

Она еще ниже склонила голову.

— А теперь пойдем наверх.

Сердце у Элл сжалось. Она думала, что сможет настоять на своем, но, увидев его гнев, испугалась и отступила. X. Д. не собирался усложнять свою жизнь из-за незаконнорожденного ребенка. И она поняла, что, если будет настаивать, потеряет его совсем.

Она даже не могла себя заставить спросить у него, как же ей поступить теперь со школой. Молча приняла его протянутую руку и покорно пошла с ним наверх. На площадке она заметила, что под дверью Ники нет полоски света, и порадовалась, что девочка спит.

— Сегодня, — заявил X. Д., когда они переступили порог спальни, — начнем с показа мод. Ты получила посылку, которую я послал из Нью-Йорка на прошлой неделе?

— Да.

— Надень вещи, которые я прислал тебе.

Элл достала из шкафа коробку и пошла в смежную со спальней ванную комнату. Почистила зубы, еще раз надушилась и распустила длинные шелковистые пряди каштановых волос, которые упали водопадом на плечи и спину. Выложив все из коробки, она надела прозрачные чулки, черный с красным пояс с резинками, бюстгальтер с вырезанными кружочками для сосков и джистринг, тоненький треугольник на тесемке. Посмотрелась в зеркало, оставшись довольной своим по-юношески крепким телом. Когда-то ее молодости и красоты было достаточно, чтобы возбуждать и стимулировать такого могущественного человека, как X. Д. Но сейчас она уже не возражала против постельных игр, однако обижалась на его приказы, словно была всего лишь откормленной, прекрасно одетой рабыней.

Элл всегда уговаривала себя, что делает это ради Ники, надеясь, что если будет ублажать его так, как ни одна другая женщина, то со временем он захочет иметь ее всегда рядом и женится на ней.

Как всегда, когда она пошла из ванной комнаты в спальню, X. Д. уже лежал голый на кровати, подложив подушки под голову. Элл включила небольшой проигрыватель с заранее выбранной пластинкой медленного рока и, извиваясь, двинулась по комнате, пританцовывая, изображая манекенщицу. X. Д. следил за ней взглядом.

— Ты прекрасна, дорогая, — сказал он тихо, — так приятно смотреть на тебя.

Она продолжала двигаться, постепенно приближаясь к кровати, но очень-очень медленно. Обычно он наблюдал за ней до тех пор, пока не возникала эрекция. Сегодня это заняло много времени.