Наваждение - Марчик Георгий. Страница 7

Вполне естественно, что мы после школы решили пойти на философский факультет университета — посвятить себя науке. И когда у Сережи случилась осечка — он не прошел в очную аспирантуру — я как только мог поддерживал его, чтобы он мог заочно закончить ее. Не стоит говорить, как я выкладывался, помогая ему подготовить диссертацию. Первые шаги в науке давались ему несравненно труднее, чем мне. Я не знаю, просто не заметил, когда в его душе родилась ревность к моим успехам — я был чуть-чуть удачливее и может быть чуть-чуть умнее его, — которая затем переродилась в раковую опухоль зависти. Он всегда был откровенен и ласков со мной, обращался то за советом, то с просьбой. С величайшей готовностью давал ему советы (в науке это не только время, но и ваш ум, знания и опыт, добытые и кровью и потом), безотказно, с удовольствием выполнял его просьбы. Долг дружбы. А если в минуты своего триумфа или на веселых вечеринках замечал странные красноватые высверки в его глазах, то как-то не обращал на них внимания.

Как только я стал заведующим лабораторией — тотчас без колебаний взял его к себе сначала младшим, а затем, разумеется, и старшим научным сотрудником. Я предлагал ему для разработки самые выгодные с точки зрения конъюнктуры темы, проталкивал его труды в «сборники», рекомендовал для участия во всевозможных научных симпозиумах, конференциях и коллоквиумах. И он стал медленно, но неуклонно, с каким-то корневым мужицким упорством расти. Мои благодеяния и покровительство он принимал как плату за дружбу, нечто само собой разумеющееся, не требующее никакой отдачи.

Между тем дела мои складывались как нельзя лучше. Я с блеском защитил докторскую диссертацию. Для полного счастья не хватало только Леры. И вот она, наконец, приехала.

Чисто выбритый, в новом темно-сером костюме с французским галстуком я поминутно поглядывал на наручные часы. Наконец, из-за поворота вынырнуло длинное изгибающееся зеленое тело поезда, плавно подкатило к перрону. Седьмой вагон проехал мимо, и я побежал следом за ним. Она вышла из вагона, растерянно оглядываясь по сторонам, увидела меня, заулыбалась своей неповторимой улыбкой, поставила чемодан на землю, пылко обняла меня. Я целовал ее мокрые от слез глаза, и сам готов был расплакаться от переполнявших меня чувств.

Это была радость вновь обретенной жизни.

Как, какими словами описать ее, когда любовь уже мертва, и я поникший стою над грудой черных углей и серого пепла от сгоревшего костра. Вчера это были еще живые, зеленые ветки с пышными гроздьями цветов — а сегодня это сломанный, безмолвный, равнодушный ко всему тлен.

Мы взяли такси и поехали к многоэтажному кирпичному дому на Беговой, где я снял для Леры комнату у одной вдовы — хозяйки двухкомнатной квартиры. В большой комнате жила она сама со взрослой дочерью, во второй комнате поменьше — скромно, но вполне прилично обставленной, поселилась Лера. Мне удалось устроить ее оператором в вычислительный центр, что дало ей право на временную прописку в общежитии… Так все устроилось. Отныне мне предстояло постоянно разрываться между двумя домами. Кто это испытал — поймет меня.

Всеми правдами и неправдами я старался как можно больше времени проводить с Лерой. Катя, конечно, не могла не обратить внимания на то, что меня слишком часто и подолгу нет дома. Очевидно, она стала догадываться, в чем дело, но липших вопросов не задавала, а только с немым укором смотрела на меня. Иногда я замечал, что у нее мутные, усталые от бессонницы, или запл ак а нны е глаза, но у меня словно бы ослепла и оглохла душа, я стал равнодушен ко всему, что не касалось Леры.

Не буду лукавить — хотя это и было похоже на сомнамбулизм — я был счастлив. Каждая моя жилочка, каждый нерв, клетка мозга, сердце — все было заполнено одной ею, жило, пульсировало, дышало и не могло надышаться Лерой. Сказать я любил ее — мало, я боготворил ее.

Спрашиваете, почему же я не женился на ней? Не знаю. Возможно потому, что по натуре я очень нерешительный человек. Но скорей всего потому, что считал, что не имею на это права. Я не был уверен, что наш «роман» с Лерой продлится долго — она слишком молода. Я стар для нее. Я вполне искренне не хотел ломать ей жизнь. Зачем? Пройдет год-два и мы расстанемся — я помогу ей твердо стать на ноги, получить прописку, купить кооперативную квартиру, поступить учиться. Таким образом я отблагодарю ее и выполню свой моральный долг, а сам как блудный сын вернусь к своей семье, которую ни при каких обстоятельствах не переставал считать своей семьей. Так я думал. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.

Да, фортуне было угодно распорядиться по другому.

Каждый вечер допоздна я проводил с Лерой. Мы ужинали иногда с бутылкой хорошего вина. Играли в карты — чаще всего в бридж. Примерно один раз в неделю ходили в кино и один-два раза в месяц — ресторан. От души танцевали. Она нежно обвивала своими ласковыми руками мою шею, прижималась к моей груди и мы под убаюкивающие звуки танго, покачиваясь, плыли куда-то в запредельный мир.

Когда любишь — лицо любимой кажется самым прекрасным на свете. Мне доставляло радость просто сидеть и смотреть на него, любовался ее улыбкой, гримасками, которые приводили меня в восторг.

Я заряжался ее юностью и иногда по-настоящему чувствовал и вел себя как мальчишка. Я понимал — Лера вернула мне молодость. И это делало меня вдвойне благодарным ей.

Время от времени Лера, посмеиваясь, рассказывала мне о знакомых девушках, которым повезло значительно больше. В ответ я лишь пожимал плечами и, как теперь мне кажется, пошло улыбался.

— Представляешь, папочка (так Лера называла меня наедине), Нина — наша сотрудница уезжает в Италию.

— В туристскую поездку? — спросил я, не чувствуя подвоха.

— Нет, вышла замуж за итальянца. Такая же лимитчица, как и я. И довольно страшненькая. И ей, между прочим, уже под тридцать. (Это звучало как прямой укор). Теперь у нее будет квартира из пяти комнат. С мраморными полами.

— Ей повезло, — сказал я. — Особенно с полами.

— Лично я согласилась бы даже на одну, но свою комнату даже с линолеумом.

— И зря. Меньше чем на квартиру с паркетом не соглашайся. — Я бодро улыбаюсь и пытаюсь увести разговор от опасной темы. — А как ей удалось заарканить этого поклонника спагетти?

— Однажды ей позвонила знакомая и сказала, что ужинает в ресторане с тремя итальянцами, обслуживавшими выставку легкой промышленности, н пригласила ее поддержать компанию. Она тут же, не будь дурой, взяла такси и приехала. Один из итальянцев, очень тихий, застенчивый парень, после ужина проводил ее и, робея, спросил, согласилась бы она стать его женой. Она решила, что он шутит. Но он не шутил. Через неделю они уезжают.

— Не завидуй, — сказал я. — Ты забыла о ностальгии. Твоя знакомая обрекла себя на добровольное изгнание.

— Не знаю, на что она себя обрекла, а вот ты, папочка, обрек меня на какое-то жалкое полулегальное существование. Она его законная жена, а кто я?

— Моя любовь….

— О, да, любовь! — с иронией воскликнула она. В этот момент я открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она поспешно продолжала: — Только, бога ради, ничего не обещай. Умоляю •тебя. Правда, у тебя это здорово получается, но я все знаю наперед. Лучше сделай.

— О’кей, — сказал я. — Покупаю тебе….

— Шубу из натурального меха, — быстро сказала она.

— Из натурального меха, — покорно повторил я. И, подавляя вздох, подумал: — «Однако….!» Лера умела воспользоваться моментом. Чаще всего она его создавала сама.

Раньше она была другой — веселой и игривой, как котенок.

Дерзкой н насмешливой она стала спустя два месяца после приезда в Москву.

Я был слепым от счастья — ничего не замечал. Однажды, когда я пришел к ней после работы — она была особенно нежной, ластилась, то и дело обнимала, искательно смотрела мне в глаза.

— Тебе что-нибудь нужно, детка? — спросил я преисполненный мужского величия.