Полковник Сун - Маркем Роберт. Страница 15

– Охотно.

С их столика, окруженного кактусовыми клумбами, помимо замечательного вида Акрополя, открывался также отличный обзор входа в ресторан, куда минуту спустя, по-прежнему оживленно беседуя, вошли те две пары, которые Бонд определил как людей Томаса. Он сделал вид, что не узнал их, но не просто из элементарной предосторожности, а еще и потому, что их появление неприятно напоминало ему о суровой реальности. Его воображение рисовало куда более привлекательные картины. Он представлял, что им с Ариадной суждено было стать этой ночью любовниками. Он видел, как срывает с этих грациозных плеч белое пикейное платье с низким вырезом, вдыхая аромат ее теплой обнаженной кожи. Их взгляды встретились, и они не отводили глаз целое мгновение. Бонд не сомневался, что Ариадна знала его мысли – знала и разделяла их. Но она, видимо, тоже осознавала, что эта мечта должна остаться лишь мечтой.

Они начали ужин нежными молодыми лангустами, приправленными свежим майонезом, которые просто таяли по рту. Бонд упивался ароматом экзотической пищи, чистым и теплым восточно-средиземноморским воздухом, спокойной торжественностью атмосферы, могучим постоянством античных строений. Кроме того, напротив него сидела красивая девушка, которая ела не спеша и С видимым удовольствием.

Ариадна вскинула голову и улыбнулась.

– Тебе правда нравится наша кухня?

– Конечно. Все приготовлено из настоящих продуктов и имеет вкус. Чего же еще желать?

– Многие твои соотечественники предпочитают другую пищу. Бифштекс, яйца с беконом, картофель по-французски.

– Англичане называют это чипсами.

– Только не здесь. Здесь это давно называют картофель по-французски. Но ты ведь не очень похож на англичанина. Даже совсем не похож. Я слышала, что то же самое говорили о вашем лорде Байроне.

– Уверен, что ты хотела сделать мне комплимент, – сказал Бонд, едва сдерживая улыбку, – но мне вовсе не льстит сравнение с Байроном. Как поэт он напыщен и претенциозен, к тому же, растолстев еще в молодости, он вынужден был сидеть на чудовищной диете, а его вкус на женщин – просто ниже всякой критики. Ну а борец за свободу в нем так никогда и не родился.

Губы Ариадны вытянулись в жесткую, прямую линию. Теперь ее голос был ровен и рассудителен, каждое слово взвешено и твердо, видимо (догадался Бонд) в центре политической индоктринации, где ее натаскивали, считалось, что идеологические дискуссии следует вести именно таким образом. Но ее удивительная женственность неизменно брала верх над формулами талмудистов от Маркса и Ленина, превращая суровую искренность чопорной классной дамы в юную и трогательную женственность. Бонд порой ловил себя на мысли, что он жалеет, что игра остается только игрой.

– Тебе не подобает отзываться столь легкомысленно об одном из твоих величайших соотечественников, – сурово отчитала она Бонда. – Лорд Байрон был основателем романтического направления в вашей литературе. И его изгнание из Англии стало победой буржуазной морали. То, что он умер раньше, чем смог повести войска против угнетателей, было трагедией его жизни.

(Урок № 1, с иронией подумал Бонд. Рождение греческой нации. Война за Независимость. Поражение турок).

– Но его поддержка дела греков деньгами и влиянием... – Ариадна запнулась, словно потеряв на миг пить рассуждений, и продолжала уже в куда более свойственном для нее горячем тоне. – Ни один грек никогда этого не забудет, вот и все. Справедливо или нет, но он наш национальный герой, и ты обязан им гордиться.

– Попробую. Наверное, меня чересчур им пичкали в школе. Чайльд Гарольд казался мне не особенно симпатичным парнем.

Помолчав немного, Ариадна тихо сказала:

– Дело, конечно, не только в нем. Англичане много нам помогали. Давно, не сейчас. Но мы этого не забыли. Несмотря на Кипр, несмотря на... многое, мы по-прежнему...

Бонд не удержался.

– Несмотря на то, что мы помогли вашему правительству подавить после войны коммунистов.

– Если хочешь, так. – В ее светло-карих глазах появилось выражение искренности и тревоги. – Это было ужасно, вся эта война. Для всех. История может быть очень жестокой. Если бы только можно было исправить прошлое.

В сознании Бонда, впервые за все это время, промелькнула искра надежды. Каким бы безжалостным противник ни оказался в целом, тот конкретный противник, который сидел сейчас перед ним, был вовсе не так страшен. Он нашел человека, которого, при удачном стечения обстоятельств, видимо, удастся превратить в союзника.

Эта мысль не покидала Бонда, пока они непринужденно и с одинаковой неприязнью разговаривали о греческих богачах и о выходках пароходных королей. Компетентность, звучавшая в словах Ариадны, утвердила Бонда в мнении, что она, вероятно, пришла к коммунизму не по местным или семейным традициям, а через протест против прививавшегося ей с детства культа денег; не как готовый разрушить все и вся воинственный голодранец, а как разочаровавшийся отпрыск буржуазного семейства. Еще один плюс в его пользу! Бонд чувствовал себя на верху блаженства: ему очень нравились приготовленные на углях бараньи котлеты с горьким местным шпинатом, он наслаждался тонким букетом рецины. Этот сорт белого вина, настоянный на изюме и, по мнению некоторых ценителей, отдававший мускатом и имевший едва отличимый привкус металла, всегда казался Бонду воплощением греческого духа в напитке – в нем был и луч солнца, и аромат наполненных зноем кипарисовых рощ, и соль Эгейского моря.

Однако события не замедлили вернуть Бонда к реальности. Когда они пили терпкий, с привкусом дыма кофе по-турецки, Ариадна быстро сказала:

– Джеймс. Я хочу тебя о чем-то попросить. Сейчас половина двенадцатого, сегодня полнолуние, и Акрополь открыт допоздна. Если мы сейчас уйдем, то успеем его осмотреть. Ты должен увидеть его ночью. Это неописуемое зрелище. И мне самой хочется побывать там еще раз. Вместе с тобой. Ты поведешь меня? А после... мы будем делать все, что ты пожелаешь.

Боже! От банальности сюжета Бонд едва не поперхнулся. Выбор места для его похищения тошнотворно попахивал дешевой мелодрамой. Но, подавив в себе отвращение, Бонд со всей любезностью, на которую был только сейчас способен, ответил:

– Конечно. Похоже, у меня нет иного выхода.

VII. “Под колпаком”

Пожалуй, стоит сказать о том, что Парфеноном лучше всего любоваться издали. Не секрет, что в XVII веке храм был варварски разрушен в результате войны, заполнившейся именно благодаря этому событию. Реставрационные работы в их теперешнем состоянии отличаются крайней некомпетентностью, но даже немцы или, положим, американцы, бездушно и рационально, следуя рекомендациям самых авторитетных историков, попросту бы воссоздали храм заново – без единой погрешности, но при этом начисто лишив его жизни. Однако при лунном свете, когда безобразные строительные леса окутывал мрак, и внешний мир был как бы отгорожен стеной, эти высокие колонны казались не просто глыбами битого античного мрамора – от них веяло дыханием канувших в небытие веков.

Такие раздумия здесь посещали всех и не обошли стороной даже Джеймса Бонда, когда он вместе с Ариадной проходил вдоль южного нефа храма, готовый в любую секунду действовать. Навстречу им изредка попадались прогуливавшиеся кто парами, а кто в одиночку поздние посетители: большей частью туристы и влюбленные, стремившиеся использовать до конца те считанные минуты, что оставались до закрытия музея. Разумеется здесь, на каменистой и открытой ветрам площадке Акрополя, находились и те, кто не относился ни к тем, ни к другим. Но Бонд не стал бы тратить и капли энергии, чтобы попытаться определить их. В нужный момент подойдут сами.

Момент этот настал довольно скоро. Наблюдавший все время за Ариадной Бонд вдруг заметил, что выражение ее лица странно переменилось. Она повернулась к нему, и его сердце наполнилось страстью и отчаянием.

– Джеймс, – выдохнула она. – Khrisi mou [2]. Милый. Поцелуй меня.