Соль земли - Марков Георгий Мокеевич. Страница 70

– Хорошее, доченька, желаешь, а старые люди раньше говорили: когда сильно желаешь, то желание сбывается, – сказал Марей, думая про Ульяну: "А папаша твой, видать, плохо тебя знает. Нет, не глупая ты, и не про веселье твои думы".

Из ельничка, где работал Алексей, доносился стук топора. Марей посматривал на ельничек, думал: "Ах, какие молодцы! Между собой неполадки, а дело не бросают".

Но вид Ульяны всё-таки беспокоил старика: она сидела тихая, молчаливая, как пришибленная. Он знал Улю весёлой, бойкой, песенницей; и оттого, что она оказалась иной, непохожей на себя, Марей чувствовал в душе тревогу и острое желание вернуть её в прежнее состояние.

– Ну что же, доченька, иди. Сидеть со мной – веселья мало, – ворчливо произнёс Марей, сердясь на себя за то, что он ничем не может помочь девушке.

– Пойду, дедушка. – Ульяна, не торопясь, пошла к месту, где лежали кучи земли, набросанные её лопатой.

Марей проводил её взглядом и тоже пошёл к стану. По дороге он рассуждал вслух:

– Расспросить бы её, как и что. Да ведь не скажет! А если и скажет, что толку? Можно навредить только. Пусть само собой уладится. Сами поссорились, сами и помирятся…

Марей не знал, да и знать не мог, что никакой ссоры между Алексеем и Ульяной не было. Доставив письмо Алексею от Софьи, Ульяна поняла то, о чём раньше лишь догадывалась: у Алексея есть девушка, которая любит его и преданно помогает ему. Ульяне стало совестно за себя, за своё чувство к Алексею, за свои мысли о себе как о единственной помощнице в его работе. Проведя в слезах две бессонные ночи, Ульяна пришла к той мысли, что на любовь Алексея у неё нет никаких прав, а помогать ему она обязана, потому что их работа связана с будущим её родного края, и это выше всех личных переживаний.

Однажды, когда они утром подошли к месту раскопок, чтобы продолжать работу, она сказала, напрягая всю свою волю:

– Теперь, Алексей Корнеич, я одна буду работать.

– Как это – одна? – не понял он.

– Как? А вот так: вы в одном месте, а я в другом.

– Почему же, Уля? – добродушно спросил он, осматривая яр и думая, по-видимому, совсем о другом.

– Почему? Уж вам про то лучше знать, – сказала она, чувствуя, как что-то перехватывает горло.

Только теперь он по-настоящему понял, о чём она говорит. Он вдруг выпрямился и незнакомо жёстким голосом сказал:

– Хорошо, Уля, работай как хочешь, – и пошёл прочь.

Ульяна не знала, что делать. В первый момент ей захотелось броситься ему вдогонку и просить у него прощения. Совсем некстати сунулась она с этим разговором. Ведь она же видела, что он живёт только работой. Она знала, что ни о чём другом, кроме раскопок, он в последнее время не говорил. Дело так захватило его, что он забывал о себе: оброс бородой, ходил в пропотевшей рубашке, набил на ладонях кровавые мозоли. Ежедневно он столько перекапывал земли, сколько было бы не под силу и трём землекопам. По ночам он сидел у костра, то вчитываясь в геологические справочники, то всматриваясь в карту Улуюлья. Он нёс на своих плечах столько тяжести, сколько порой не выпадет на целый коллектив людей. И в такую пору она рискнула говорить с ним о своих чувствах.

Но это был лишь первый порыв. Когда Алексей скрылся в лесу, Ульяна решила, что она поступила правильно, удержав себя от желания броситься за ним. Она напустила на себя равнодушие и несколько дней скрывалась под этим покровом. Но равнодушие быстро иссякло: так легко и незримо исчезает от лучей солнца утренняя роса.

5

Как-то раз утром Ульяна проснулась от надсадного кашля Алексея. Она приподняла уголок одеяла. Он стоял у костра с книгой, и лицо его было серо-зелёного цвета. "Как бы не заболел он", – подумала она с тревогой. Целый день она работала с ощущением этой тревоги.

Как и прежде, она старалась быть подальше от него, чтобы меньше видеть его и меньше разговаривать с ним. Ей хотелось приучить себя к мысли, что Алексей Краюхин как человек обычен для неё, обычен, как сотни других людей, которых она знала. Но приучить себя к этой мысли она не могла и в мучительном смятении чувствовала, что стал он в эти дни ещё ближе и дороже ей.

Марей, конечно, всего этого не знал. Но, тревожась за Ульяну, он на второй же день после встречи с девушкой возле раскопок вновь заговорил о ней с Лисицыным.

– Пройдёт, Марей Гордеич, пройдёт! Не без того, где и потоскует. Знаем!.. Сами молодыми были! – торопливо выпалил Лисицын.

Марей недовольно покачал головой, но Лисицын, как и в первый раз, слушать его не стал. Он взял ружьё и, думая о чём-то своём, пошёл к лодке. Через несколько минут он скрылся в лесу, на другом берегу Таёжной. Озадаченный его поспешностью, Марей сидел у костра и думал: "Что с ними? Миша всё куда-то бежит, Ульяну как подменили, Алёша изработался – один нос да глаза остались".

День-два Марей испытывал острое одиночество, Лисицын не приходил даже ночевать. Чем он был занят в тайге, Марей и предположить не мог. Алексей и Ульяна с утра и до сумерек работали на раскопках и приходили молчаливые и уставшие.

"А что ж я-то бездельничаю?" – как-то спросил себя Марей, чувствуя, что жить дальше он так не может. Быть просто сторожем стана он не желал, да в этом и не было никакой нужды. "Буду помогать Уле. За молодыми, может быть, и не угонюсь, а делу польза", – решил он.

Ульяна попыталась отговорить старика от работы, но Марей пришёл с лопатой и принялся помогать ей.

Работали они молча. Лопаты звякали о камни, хрустели старые, но крепкие ещё корневища росших когда-то здесь деревьев. Яма с каждым часом становилась глубже.

Отдыхали не в яме, а наверху. Марей видел, что Ульяна мыслями там, с Алексеем. Она настороженно ловила каждый звук, доносившийся из ельника. Когда на минуту Алексей вышел из лесу, чтобы срубить берёзовый шест, она смотрела на него то с восторгом, то с тоской и мукой. "Ах ты, бедняжка! Ну чего бы им вместе-то не работать?" – думал старик, наблюдая за девушкой.

– А что, доченька, не обидел ли он тебя? – осторожно спросил Марей, не рискуя начать этот разговор прямо.

– Что вы, дедушка! Разве Алексей Корнеич может обидеть?! – воскликнула она, и Марей увидел, что глаза её увлажнились.

Именно в эти минуты Марей и решил открыть Ульяне тайну кисета и сам кисет отдать ей. "Куда же дальше таить? И так чуть не унёс с собой в могилу", – укорил он себя. Марей надеялся, что кисет вновь сблизит Ульяну с Алексеем. Когда они поднялись из ямы наверх для очередного отдыха, Марей поближе подсел к девушке и рассказал ей, как тунгусский кисет попал в его руки.

Ульяна слушала Марея, неотрывно глядя на расшитый кисет. Ей верилось и не верилось, что эта вещичка имеет такую необычайную историю.

– Дедушка, неужели это правда, что столько тунгусов было перебито из-за какого-то золота? Ведь об этом страшно подумать.

Ульяна, как и все люди нашей эпохи, относилась к человеку с уважением независимо от того, какой он был национальности. И сейчас, представляя судьбу таёжных людей, она испытывала ужас.

– Уж это так. Кривой Осип и был последним из их рода. – Марей помолчал и добавил: – Много, Уля, в этих лесах разбросано человеческих костей. Не одни тунгусы тут пострадали. Наши русские из беглых тоже гибли, как мухи. Когда я пришёл в староверческий скит, там сказывали, что года за три до того, как мне прийти, великий был мор на людей: опустели избы и зимовья.

Они долго молчали. Марей отдался воспоминаниям, а Ульяна всё ещё думала о том же: как это можно убивать ни в чём не повинных людей?

Потом они заговорили о вышивке на кисете, о тайных сокровищах, которые были обозначены крестиком, о том, сказка это или правда. Ульяна при этом посматривала в ту сторону, где работал Алексей, и Марей понял, что мысленно она разговаривала с ним.

– Ты вот что, Уля, спрячь пока кисет подальше, – посоветовал Марей. – Мне он больше не нужен, а тебе, гляди, и пригодится. Кто его знает, может, тунгусам и в самом деле было что-нибудь известно. Люди они лесные и жили тут долгие годы.