Строговы - Марков Георгий Мокеевич. Страница 102

– Эх, Матвейка! – с сердцем проговорил Евдоким. – Как был ты бродягой бесхозяйным, так, видать, им и помрешь. Неужто опять народ будешь мутить?

– Там видно будет! – уже на ходу бросил Матвей и зашагал по улице, опираясь на палку и слегка прихрамывая.

Юткин посмотрел ему вслед, в широкую спину, плотно обтянутую брезентовой курткой мастерового, и плюнул со злости. Вечером он стаканами глушил самогон и ругал зятя „контрой“ и супротивником революционной власти.

Перед шишкобоем Матвей не раз беседовал с Устиньей Пьянковой, женщиной бойкой и смелой. Устинья подбила солдаток и некоторых стариков, что посамостоятельнее, на общественный выход в кедровник. И как бы в ответ на это Юткин на первой же сходке заявил, что никому препятствовать в ореховом промысле не будет. Подивился этому Матвей, но все разъяснилось на другой же день после мирно проведенного всем селом шишкобоя. Все безлошадные вынуждены были продать орех на маслобойку Юткиных и Штычкова. Цены хозяева установили такие низкие, что весь прибыток от самостоятельного промысла опять попал в их карманы.

„Нет, видно, без мужиков тут ничего не поделаешь“, – сделал для себя безрадостный вывод Матвей.

Вскоре, однако, поре „безмужичья“ в Волчьих Норах наступил конец. Один за другим стали возвращаться люди с приисков, с шахт, из мастерских, закрывавшихся по недостатку сырья, державшихся до этого на военных заказах. Осенью вернулись еще более обнищавшие братья Бакулины, Захар Пьянков, Кузьма Сурков и Никита Забегалов. Пришли с белыми билетами покалеченные войной Тит Горковенкнн и Кирилл Бодонков. Из лазаретов, из ближних и дальних городов потянулись домой солдаты – кто в отпуск, кто самовольно. На николу-зимнего в село заявилась группа фронтовиков, среди них Архип Хромков, Калистрат Зотов и даже несколько одногодков Артема Строгова.

2

Возвращение в село солдат было встречено как признак близкого окончания бедствий войны. Народ кормился кое-чем – овощами, сушеной ягодой, – хлеб давно уже пекли пополам с лебедой. Теперь обрадованные волченорские бабы наварили браги, некоторые выклянчили у богачей муки и нагнали вонючей, сшибающей с ног одним запахом самогонки. Солдат зазывали чуть не в каждый дом угостить, порасспросить, что делается на белом свете, про войну, про новую власть, про своих близких, оставшихся еще на фронте. Матвей Строгов, не любивший выпивок, отсиживался дома.

С неделю на селе гуляли буйно, беззаботно, а когда протрезвели, жизнь показалась еще безотрадней.

И снова, как в былые годы, потянулись люди в полуразвалившийся домишко Строговых. Первыми пришли поговорить по душам фронтовики Архип Хромков с Калистратом Зотовым и с ними Силантий Бакулин.

– Что же это такое, Матвей Захарыч, – сразу же, поздоровавшись, громко заговорил Бакулин, – в других местах, слышь, новая власть объявлена, новые порядки, а мы тут всё шапки перед Евдокимом Платонычем ломаем!

– Помолчи, Силантий, – остановил его Архип Хромов. – Я тут такое привез!.. Почитаем вот – и мигом все наши дела прояснятся. – Он вынул из бокового кармана солдатской шинели и развернул на столе перед Матвеем газетный лист, протершийся на сгибах насквозь. – Читай, Захарыч!

Матвей склонился над газетой. В глаза бросились жирным шрифтом напечатанные заголовки: „К гражданам России“, „Второй Всероссийский съезд Советов“, „Декрет о мире“, „Декрет о земле“… Матвей остановился глазами на сообщении об образовании Совета Народных Комиссаров, прочел: „Владимир Ильич Ульянов (Ленин) – председатель Совнаркома“, и, вскочив из-за стола, воскликнул прерывающимся от волнения голосом:

– Так ведь это же… Ленин! Это наша… рабочая и крестьянская власть, мужики!

– Самая настоящая, – засмеялся Архип, – а ты и не знал?

– Не знал, а чуял, что к этому дело идет, – ответил Матвей и уже тоном упрека бросил: – А ты тоже хорош! Сколько дней в кармане носишь такое!

– Оглядеться малость надо было, – хитро подмигнув, сказал Хромков, – да и на тебя посмотреть, чем ты тут дышишь. От фронта, я слышал, опять отбоярился?

– На судоремонтном работал. В последнее время шрапнельные стаканы точил, вот поэтому и не попал в мобилизацию.

Матвей уселся за стол и, волнуясь, стал читать вслух газетные сообщения. Мужики, дед Фишка, Анна, Максим тесно сбились на лавках и табуретах у стола. Даже Агафья, прислонившись спиной к столбику перегородки и подперев ладонью щеку, внимательно вслушивалась в новые, незнакомые слова. Матвей прочел обращение Центрального Комитета партии большевиков о победе большевиков, о Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которым теперь принадлежит вся власть, улыбнулся фронтовикам:

– Ну, декрет о мире вы, наверно, назубок знаете. Почитаем декрет о земле.

Когда он дошел до того места, где говорилось об отмене частной собственности на землю, дед Фишка не выдержал.

– Наш кедровник! Наша тайга, Матюша! – воскликнул он восторженно и, сорвавшись с места, забегал по прихожей.

– Ты погоди, дед, плясать-то, – остановил его Калистрат Зотов, – тут надо еще разобраться, чьи они будут.

Матвей прочитал о переходе земли во всенародную, государственную собственность и о передаче ее в безвозмездное пользование трудящимся.

– Вот я и говорю: раскумекать нам это дело надо, – снова заговорил Калистрат. – Выходит, государство теперь всему хозяин, а мы вроде как на казенных землях. Непонятно мне это. Почему бы прямо не передать землю обществу?

– Нельзя, – спокойно возразил Архип. – На эсеровскую эту приманку еще на фронте многие солдаты попались. Передай землю прямо обществу – так опять же богатеи хозяевами ее останутся, а тебя живьем сожрут. А тут, вишь, умно большевики рассудили: отобрать землю у мироедов и передать нам, трудящимся.

„Откуда он столько знает? – с изумлением взглянув на Хромкова, подумал Матвей. – Тоже, видать, политике неплохо обучился“.

– Правильно! – поддержал он Архипа. – Своя власть, и в обиду нашего брата не даст.

– Опять же и то сказать надо, – как бы не слыша возражений, продолжал Калистрат, – удержится ли эта власть? Вот мы, почитай, целый месяц по железке ехали, всего нагляделись, наслушались на вокзалах. Такая везде кутерьма идет! Одни говорят за советы, другие – против. Офицеры, юнкера, чиновники на новую власть злобятся – страсть! Архипа вон за его язык-то один офицер чуть шашкой не зарубил. И выходит так: одну войну кончаем, другая, промеж себя, того гляди начнется.

– И начнется. Еще в пятом году начиналась, – задумчиво проговорил Матвей, затем обратился к Зотову: – Только непонятно мне, Калистрат, к чему ты клонишь?

Калистрат замялся.

– Ну, выкладывай, выкладывай, что тебе эсеры в уши-то назудели, – подтолкнул его Архип. – Говори, об чем со мной спорил!

– К тому я, Захарыч, – не совсем уверенно начал Калистрат, – что горячиться-то нам особо не след. Об том и с Архипом спор. Я так полагаю: вперед жизни поскачем – беду наживем.

– Ты, Калистрат, задом наперед на кобыле сидишь, – засмеялся Хромков, – а все равно вместе со всеми поскачешь.

– Чего ждать-то? – спросил Силантий.

– Учредительное собрание, слышь, должно наши крестьянские дела решить, – ответил Зотов Бакулину. – Не зря туда депутатов всем народом выбирали.

– Выбирали! Черт бы не видал таких выборов, – сердито блеснув глазами, сказал Силантий. – Выбирали, да, видать, не тех, кого надо было. Вы там за кого голосовали?

– Архип вон за большевиков, а я… Я, Захарыч, промашку сделал: оба списка в ящик сунул. Потому – те за мир, а эти вроде как бы за нас, за наш крестьянский народ хлопочут.

– Вот, вот, на этом крестьянском интересе они и ловят таких, как ты, Калистрат. Были у нас тут два чинодрала, – начал рассказывать Матвей, – и с ними Адамов. Да-да, тот самый, – заметив удивление на лицах солдат, предупредил он вопросы, – успел перекраситься. Так ведь как – прямо соловьями разливались насчет этой самой крестьянской общины, будто мы ее не знаем. Большевики – это, дескать, городские пролетарии, им до крестьянского интересу никакого дела нет, а ваша крестьянская партия, мол, – эсеры. Ну и сбили народ на свою сторону… Нет, нечего нам ждать, мужики, – закончил Матвей, – на нашей стороне теперь и власть и закон!