Строговы - Марков Георгий Мокеевич. Страница 13
От костра синеватой ленточкой струился дымок. Покачиваясь, по речке плыла коряжина. Сырой осенний ветер чуть покачивал верхушки кедров. Тайга шумела тоскливо, однотонно…
Матвей бросил прощальный взгляд на реку, на кедры, тяжело вздохнул и зашагал вслед за стариком.
Холодное зимнее солнце заливало прозрачной позолотой запушенные снегом улицы Волчьих Нор. Провожать рекрутов вышло все село.
Матвея окружали родные. Он смотрел на них влажными, блуждающими глазами.
– Пиши, зятек, чаще. Грамоты тебе у людей не занимать, – говорил тесть Евдоким, кутаясь в длинный овчинный тулуп.
– Здоровье береги, не простудись в дороге, – наказывала Агафья.
Все что-нибудь советовали. Только один дед Фишка стоял в стороне, держал на руках Артемку, закутанного в одеяло, и украдкой посматривал на Матвея.
Бабы плотной толпой стояли вокруг заплаканной Анны, сочувствуя ее горю.
– Хватит, бабы, слезы лить! – прикрикнул на них Захар. – Что вы, как по мертвому, плачете? Мне Матюшу не знай как жалко. А все-таки и служить кому-нибудь надо. Распусти всех солдат – чужестранец в момент нашу державу заграбастает. Тогда не так заплачете!
Бабы приутихли. Сердцем и они понимали это.
– Ну, не поминайте лихом! – проговорил Матвей, когда лошади рекрутов потянулись за село.
Стараясь улыбаться, он обнял мать, деда Фишку, поцеловал Артемку. Агафья припала к его плечу и горько запричитала. Дед Фишка не удержался и тоже всхлипнул. На бороде его повисло несколько мгновенно застывших слезинок.
От подводы Матвея первой отстала Агафья. Она остановилась на бугорке, сняла с головы платок и долго махала им. Потом отстал дед Фишка. Он сразу затерялся где-то среди людей, и Матвей больше не видел его.
Захар провожал сына до города. Чувствуя, что в последнюю минуту Матвея и Анну надо оставить одних, он отстал и пошел рядом с отцом рекрута Кузьмы Суркова.
– Береги себя, Матюша. Не приведи господь что случится. Да письма почаще шли. Исстрадаюсь я, – говорила Анна, закрывая лицо концом полушалка.
– Ты не страдай, а помни, – успокаивая жену и себя, говорил Матвей. – Да смотри, не удумай чего-нибудь. О солдатках всегда плохое говорят. С мужиками построже будь. Я хоть и мужик, а прямо скажу: наш брат – редкий не пакостник. Штычкова близко не подпускай.
– Не сумлевайся, Матюша. Перед богом клянусь!
На прощанье хотелось говорить о чем-то особенном, важном, но с языка срывались слова, не раз уже сказанные в бессонные прощальные ночи.
Село давно скрылось за лесом, все провожающие вернулись, и только одна Анна шла еще за подводой Матвея.
– Домой, Нюраха, пора! – крикнул Захар.
Матвей остановил лошадь. Анна взглянула на мужа, губы ее дрогнули, она часто заморгала и заплакала навзрыд, – так, как еще не плакала ни разу. Матвей обнял ее и трижды крепко поцеловал.
– Бог тебя храни, – прошептала она и отступила с дороги в снег.
Матвей вскочил на сани, Анна, плача и улыбаясь, провожала его задумчивым взглядом.
2
Ранней весной, едва пообсохли дороги, через Волчьи Норы к берегам Юксы прокатил на паре горячих лошадей Владислав Владимирович Прибыткин.
Вместе с ним – первый раз в жизни – ехал в эти таежные глухие края старый инженер Меншиков.
В логах Меншиков соскакивал с телеги, рассматривал обвалы, набивал карманы плаща камешками и кусочками искрящегося на солнце песчаника. Потом, держа все это на костлявой ладони, он говорил Прибыткину:
– В нашем деле, Владислав Владимирович, иной раз вот один из таких камешков может объяснить очень многое.
Он, все более оживляясь, смотрел на лес, на холмы, на широкие долины.
– До чего богата и до чего бедна Россия! Сколько у нас добра вот в таких закромах! А взять это добро не можем, и оттого живет русский народ в великой бедности.
Захар прогулял в Волчьих Норах три дня и вернулся навеселе, с кучей подарков всей семье. Рассказывая Анне о здоровье родных, он, между прочим, сказал деду Фишке:
– А вчера, болтали мужики, проехал в Балагачеву этот ваш следователь-заика. Да не один, говорят. Сидит с ним на телеге еще какой-то барин, при мундире, с ясными пуговицами. Ограбят они ваше с Матюхой золото.
У деда Фишки дрогнули ноги в коленях. Он выскочил на улицу, постоял в раздумье под навесом и, возвратясь в дом, сказал Агафье:
– Я, Агаша, в лесок пройдусь. Авось глухаришка подстрелю. Если к ночи не приду – не тревожься: в тайге ночую.
Засунув в сумку полковриги хлеба, он торопливо надел домотканый зипун. Захар заметил волнение деда Фишки и, улыбаясь, сказал:
– Иди, иди. Знаем, в какой лесок собрался. Смотри только, опять в каталажку не угадай.
– Перестань, Захарка, тебе бы шутить все! – отмахнулся дед Фишка.
Пробиваясь сквозь сучья хвойных деревьев, землю палили яркие лучи солнца. От густой испарины и запаха смолы в тайге становилось душно. Дед Фишка шел быстро, решив во что бы то ни стало к ночи быть в Балагачевой.
Еще на пасеке он решил напроситься к Прибыткину в проводники и, пользуясь оказанным доверием, попутать все его карты.
Вечер выдался светлый, безветренный. С чистого, безоблачного неба глядел месяц, окрашивая бревенчатые избы балагачевских мужиков в молочный цвет.
Около огородов дед Фишка остановился и, подумав, к кому ему лучше зайти, направился к знахарке Свистунихе.
Старуха жила в маленькой ветхой избушке. Дочь ее работала по людям, а сама она промышляла ворожбой и знахарством, ходила по домам, собирала и разносила все сплетни. Дед Фишка знал, что ей лучше чем кому-нибудь известны все деревенские новости.
Дверь старому охотнику открыла сама Свистуниха.
– Что, Мавровна, не признаешь? – добродушно смеясь, спросил охотник.
Старуха зажгла свечку, внимательно осмотрела гостя.
– Признаю. Стареешь ты, Фишка.
– Старею? – удивился тот и хвастливо сказал: – Я еще молодого за пояс заткну! – Он помолчал немного и с грустью в голосе продолжал: – А вот сестре моей Агафье не везет, Мавровна. Головой мучается. По ее заказу и зашел к тебе. Не попользуешь ли каким снадобьем?
Старуха зашлепала по избе босыми ногами, вытащила из ящика пучок сушеной травы и подала ее охотнику.
– Вот, Фишка, передай Даниловне свет-траву. Пусть пьет вместо чая. На вкус ни горька, ни сладка, а для здоровья страсть как пользительна.
Дед Фишка засунул в карман зипуна руку и высыпал на стол горсть пиленого сахара.
– Спасибо, Мавровна. Не прогневайся: дать больше нечего, видишь – из тайги домой бегу.
Но Свистуниха и этому была рада. Она бережно собрала куски сахара, завязала их в тряпицу и сунула в ящик.
Деду Фишке хотелось поскорей узнать новости, и, не дожидаясь, когда заговорит об этом Свистуниха, он спросил:
– Ну как, Мавровна, мужики на пахоту собираются?
Свистуниха села на табуретку, пододвинулась к деду Фишке и, наклонив голову набок, бойко заговорила:
– Какая там пахота! Тут такое случилось, Фишка, что об пахоте и думать забыли. Позавчера подкатили к нам, братец ты мой, два барина из города.
– Два барина! Зачем их нелегкая принесла? – притворился дед Фишка незнающим.
– Клад искать.
– Какой тут клад! Черт, что ль, его спрятал? – продолжал изумляться охотник.
Но старуха словно не слышала его.
– Подкатили они, братец ты мой, на казенных конях, в тележке на железном ходу. Сбруя на конях так и блестит. Будто цари какие!
Свистуниха остановилась, перевела дух.
– Ну, ну, Мавровна! – поторопил ее дед Фишка, не в силах дальше разыгрывать свою роль.
– Ну вот, главный-то из господ – своими глазами видела, при мундире он, – вышел к мужикам и спрашивает: «Кто проведет нас на заимку Степана Иваныча Зимовского?» Мужики удивились промеж себя: откуда, мол, господа Зимовского знают? А Кинтельян Прохоров говорит: «Довести каждый может: путь на заимку известен, да только дни у нас горячие, на пахоту выезжать надоть».
Свистуниха вздохнула, подолом фартука вытерла нос и зашептала, будто таясь от кого-то: