Рыжий Будда - Марков Сергей Николаевич. Страница 10

И этой же грамотой барон Юг, по своим высоким заслугам, награждается званием потомственного великого князя Дар-Хан-Хошей-Цин-Вана. Он может сидеть в зеленом паланкине, носить желто-красную курму и трехочковое павлинье перо, а конь барона должен привыкнуть к желтым поводьям.

Таковы знаки почести Батор-Цзянь-Цзюня – укрепляющего Страну Великого Героя, – как должны отныне все называть барона Юнга!

Далее Тихон Турсуков будет писать о том, что в его великой второй родине были сотни тысяч людей, не имевших ни одного, прохладного как лед, блистающего умывальника, сотни тысяч всадников, пищей которых был один зеленый чай с прогорклым бараньим салом.

Эти люди не хотели слушаться князей, правящих уже около десяти лет Монголией.

Князья… О, князей Тихон Турсуков знает хорошо! Он знает, что та первая народная революция 1912 года, великое избиение бамбуковых людей, в конце концов, ничего не дала самому народу.

Турсуков сам помогал избивать китайцев, он был рад, когда в Кяхте, на Тройственном Совещании, обеспокоенные державы дали автономию Северной Монголии, этим самым отдав ее в руки князей.

И князья стали опаснее для народа, чем китайцы, – новые правители обложили аймаки разорительными податями, делали долги, за которые приходилось расплачиваться пастухам и охотникам.

Князья выписывали себе искусных поваров из Китая, накупили дорогих зеркал и других вещей у русских. Государственная почта и штаты правительственных чиновников содержались, как и церковь, опять-таки за счет народа.

В конце концов Китай и японские вельможи, видя продажность монгольских владык, решили прибрать страну снова к своим рукам.

… Мозг Турсукова опережал движения его скупого пера. Турсуков часто думал о том, что человечество еще не нашло способа лучшей передачи мысли. Перья и карандаши, с его точки зрения, были мало пригодны для этой цели – они не поспевали за мыслью, заставляя мысль задерживаться на секунды, из которых составлялись целые столетия.

Турсуков мерил весь мир по собственной мерке, ибо сознавал, что он составляет частицу вселенной и потому равноправен в ней. Мироздание представлялось ему огромным Акционерным Обществом, и поэтому, состоя в нем, он также был и одним из хозяев мира. Эта мысль понравилась давно нашему летописцу, и он хотел было занести ее на поля своей рукописи, но внезапно подумал, может ли быть Домбо пайщиком Общества, если Домбо имеет на это все законные права, но его кто-то не допускает к использованию этих прав?

Следующая каверзная мысль, подоспевшая на помощь первой, была такова.

Поскольку монгол Домбо, в силу многих причин, среди которых главную роль играет его принадлежность к «низшей» расе, до сих пор не получил своих прав, то, когда он их добьется, он будет претендовать на большее… Может быть, он будет сидеть в Ревизионной Комиссии Вселенной?

Турсуков взглянул на монгола и увидел, что Домбо спит сидя, прислонившись к стене. Его скулы походили на желтые яблоки, он вздрагивал во сне и стонал.

«Пусть спит, – подумал Турсуков, – после я положу его на постель, а пока он не будет мешать мне думать».

Итак, на пути Домбо всю жизнь стояли влиятельные члены Общества – Великий Богдыхан, маленький Сюй, заготовители скота, купцы, князья и, наконец, барон Юнг фон Штерн, заинтересованные в том, чтобы монгол не был равен в правах с ними.

Турсуков взял со стола лампу и осветил ею лицо спящего. Он увидел жесткую гриву, твердые брови и суровые плоские губы кандидата в пайщики Вселенной. Домбо улыбался во сне углами каменного рта, и Турсукову стало весело от этой улыбки. Если Домбо может улыбаться – он может плакать и рыдать.

За последнее время у Турсукова произошли кое-какие сдвиги в развитии собственных теорий. До сих пор он думал, что зло можно победить только добром, но в феврале 1921 года наш философ начал несколько видоизменять этот пункт своего метода. Он именно видоизменил его, ибо Турсуков не мог, в силу природного упорства в мыслях, совершенно отказаться от того, в чем был убежден раньше.

«Добро и зло, – думал он, – вещи совершенно различные, поэтому, думая, что зло можно победить добром, я ошибался. По-моему, просто теперь надо делать так, чтобы к доброй порции добра было примешано такое же количество зла».

Эту довольно запутанную мысль Турсуков решил пояснить на бумаге.

Вышло приблизительно так.

Добром за зло платить нельзя, злом за добро – тоже! Барон Юнг делает громадное зло для народа, – я буду расплачиваться с ним горстью зла, к которой примешана щепотка добра. Эта порция рассчитана таким образом, что добро будет все же приметно, как боб в горсти гороха. Для большей понятности горох я заменяю пулями, оставляя добро в виде боба. Такое добро бесполезно, но приметно, а это самое главное.

Турсуков даже прошелся по комнате, до того ему понравилось это философское упражнение. Он внезапно вспомнил, на чем остановились его воспоминания.

С момента петушиного появления маленького Сюя в стране произошло еще много перемен, включая сюда и постыдное бегство Сюя обратно туда, откуда он появился. Дела японофильской партии Ан-Фу сильно пошатнулись, и руль управления страной перешел в пахнущие чужим золотом руки китаефилов. О, как бежал тогда обратно в Китай подлый Сюй, как в его заросших черными пучками ушах свистел вольный монгольский ветер!

А в каких дураках оказались монгольские князья, делившие добычу с китайским карликом! Они были одурачены, и сами китаефилы вволю поиздевались над сторонниками маленького Сюя, оставшимися без службы, денег и почета, как всадники, лошади которых заболели сапом в самый разгар похода.

Князья окончательно и до того развратились, что не сумели даже объединиться для борьбы с революционерами, которые уже начали неслыханную, первую во всей истории Центральной Азии, работу.

Скоро все заговорили о том, что Пять Великих – Бодо, Данзан, Чойбалсан, Посол и Сухэ-Батор – тайно ушли на север, в Россию, к кремлевским комиссарам и стали просить помощи, и Москва сказала монголам, что знак Красного Флага окрашен кровью всех угнетенных народов, и обещала вождям помощь и совет, как старшая и строгая сестра.

Пять Великих поехали на родину, неся с собой надежду и отвагу для будущей борьбы, но в это время барон Юнг прорвался через границу и захватил власть в свои руки. Петушиное гнездо маленького Сюя было тесно для Юнга – он мог поставить в него только свой кованый сапог с железной шпорой. К тому же маленький Сюй успел много нагадить, и петушиный помет пекинского толстячка был неприятен новому владельцу гнезда.

Пяти Великим осталось сделать лишь одно – просить опять помощи у русских красных, окопаться в Кяхте и сказать оттуда степям, что Монголия должна быть свободной.

Пять Великих вошли в состав нового Народного Революционного правительства, кяхтинский пригород Маймачен сделался местом, куда стали стекаться всадники, составившие народное войско, и один из Пяти Великих – Сухэ-Батор, бывший солдат, а после наборщик, стал главнокомандующим новой армии.

В это время барон Юнг, сидя в Урге, задумывал план небывалого похода не только на новую Россию, но и на Европу. Он сумел достать себе силы, разгромив китайцев и выгнав их из Урги; барон подкупил этим многих князей и простолюдинов.

Ламы говорили о втором Амурсане, пришедшем с севера, из русской страны. Остзейским происхождением Юнга мало кто интересовался, – все знали, что он буддист. Перерожденец Амурсаны – Джа-Лама, решив сделаться желтым Бонапартом, сейчас ушел на далекую реку почти в китайские владения и стал выжидать, чем кончится история борьбы Пяти Великих с Бароном.

А Барон?

Барон сидит в Урге и обводит глазами безумия ощетинившийся штыками мир.

В Кобдо и Улясутае – изгнанники; чубатые волки вроде Аникина с его атамановцами, сербы генерала Ракича, есаул Рязанцев, штабс-капитан Огородов, только что грабивший Урянхай, и, наконец, полковник Милиоти.

С этими людьми барон хочет взять мир в свои руки. Сначала он ворвется в Верхнеудинск, укрепится там и ударит по Чите, захватит там наемников и мобилизованных и пойдет на Москву, Варшаву, Берлин, Париж.