Рыжий Будда - Марков Сергей Николаевич. Страница 12

Солдат хотел мне что-то ответить, но в это время в комнату опять вошел Щеткин, и солдат замолчал. Щеткин спросил, что здесь происходит, и я ответил ему за всех. Он нахмурился и сказал солдату, что я прав, и заставил его помириться с молодым командиром.

Все, кто тут был, долго говорили обо мне и Щеткине, что я не побоялся заступиться за офицера, а Щеткин справедливо все разрешил. Солдат этот немного поворчал, но извинился и загладил все. Я удивился, что солдат был довольно стар. У него были громадные ноги и руки и отекшее лицо. А молодой командир походил совсем на мальчика – тонкий и небольшой. Он сразу ко мне подошел и разговорился, сказал свою фамилию, но я ее забыл. Мне этот случай запомнился. Ты спишь, русский отец?

– Нет, я слушаю тебя, – ответил с закрытыми глазами Турсуков. Он, как всегда, что-то обдумывал.

– Да! Я совсем забыл рассказать про лошадь. Когда я подъезжал к Урге, мне встретились три бароновских солдата. Они, ни слова не говоря, стащили меня с лошади и еще хотели побить и, наверное, убили бы, если бы я заговорил по-русски. Но я прикинулся, как я тебе уже говорил, совсем глупым, и это меня спасло. Я пошел пешком в Ургу, и на меня никто не смотрел. В Маймачене я увидел толпу… Оказывается, на воротах висит китайский купец, которого казнил Барон. Тут я вдруг подумал, что на меня из толпы смотрит тот казак, который отобрал у меня лошадь. Я скорей нырнул в толпу, а потом побежал в переулок, шел до самого края города, а потом, не оглядываясь, побежал изо всех сил. Когда я немного пришел в себя и оглянулся, вдруг увидел, что вокруг меня кладбище, где лежат казненные. Барон велит привозить пленных красных в Ургу и сам их судит, а после выкидывает тела сюда. Мне было очень жутко, я старался не глядеть в котловину, взошел на небольшой бугор и вдруг увидел чью-то лошадь. Она была без присмотра, я оглянулся кругом, вскочил в седло и галопом ускакал из этого ада. Посмотри, русский отец, утром, что это за лошадь. Как она попала на кладбище – я не могу понять.

– Ах, да! – вдруг закричал Домбо. – Я совсем забыл, там в седельной сумке на лошади что-то есть. Я пойду и принесу, мы посмотрим.

– Принеси скорее, – согласился Турсуков, – и ложись спать, я тоже лягу.

Домбо вышел из дверей, и Турсуков опять подошел к знаменитой линованной книге, подумав, что он обманет Домбо и все будет сегодня писать, когда юноша ляжет спать.

Время идет так быстро, а человечество еще не нашло самой быстрой передачи мысли!

Турсуков пренебрежительно посмотрел на перья, покрытые коркой засохшей туши, и поскоблил ее ножом для того, чтобы они блестели, как новые – так они будут лучше впиваться в бумагу.

Он был доволен сегодняшним разговором со своим воспитанником и учеником. Свидетели разговора – Толстой и Бонапарт рассматривали Турсукова, их скоробленные лица на белой стене, казалось, жили настоящей жизнью. Хмурый корсиканец опускал крутой подбородок в серый воротник, и от этого на его жирном горле образовалась выпуклая складка.

Корсиканец, будь ты трижды велик; но у тебя всегда будет эта складка и обрюзгшее тело, покрытое темной шерстью; даже на лопатках у тебя растет шерсть, похожая на крылья! Ты сделан из одного теста с Тихоном Турсуковым, человеком, забывшим свою родину. Ты назван великим, потому что делал зло, а Турсуков к горсти зла будет примешивать щепотку добра.

И ты, мудрец, из занесенной снегами барской усадьбы, ошибался, творя только добро. Тебе разъяснит все это простой человек из монгольской фактории. Но утро вечера мудренее, довольно резонерствовать, мудрец из города Тобольска!

В лампе убывает с каждой минутой голубоватый огонь, гири старых часов падают, натягивая медные цепи, со двора доносится фырканье лошади, добытой Домбо, и, наконец, сам юноша появляется в дверях.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой описывается жизнь Антона Збука

Серебряная бутылка

На грязном пустыре, в одном из закоулков Урги, молодой казачий офицер обучал строю группу взятых в плен, но помилованных китайских солдат. Они были одеты в синие кофты с красными завязками вместо пуговиц, сильно потрепанные и измятые, но на плечах китайцев желтели новые, пришитые наспех, погоны.

Китайцы, недавно еще евшие похлебку маленького Сюя и получавшие от него жалованье деньгами со знаком Красного Слона, с трудом привыкали к тому, что они обязаны умирать за какое-то новое дело.

Один из китайцев особенно возмущал офицера тем, что держал винтовку за дуло, волоча по земле приклад, не умел делать поворотов и на каждом шагу выкрикивал скрипящие китайские ругательства.

Офицер пребывал в веселом настроении. В другое время он просто отправил бы китайца на высидку, но сейчас он покатывался со смеху, глядя, как седой китаец смешно топчется на одном месте.

– Вот несчастные хунхузы! – бормотал офицер. – Навязали вас на мою голову. Твоя учредиза починяйла? – спрашивал он китайца. – Ну, говори скорее, мать твоя в Сунгари живет?

Офицер показывал китайцу сложенные особым образом ладони, обтянутые перчатками. Они походили на белую черепаху (большие пальцы изображали лапы). Такое изображение считается почему-то оскорбительным.

Желтый старик визжал, приплясывая на одном месте.

– Ну ты, идейный защитник учредительного собрания, – продолжал офицер. – Твоя учредиза ломайла, отвечай!

– Моя учредиза починяйла! – озлобленно кричал в ответ китаец.

– Ага, тебя, оказывается, не собьешь, – удовлетворенно сказал офицер, скомандовал китайцам: – Вольно! – и закурил английскую сигарету. В это время офицер почувствовал, что его кто-то берет за плечо. Обернувшись, он увидел незнакомого человека в монгольском халате.

– Поручик, – сказал человек, проглатывая половину слова. – Что за комедия здесь происходит?

– А это касается вас? – спросил поручик и увидел, что сзади человека в халате стоит другой незнакомый, в очках, с широкой черной бородой.

– Очень близко, поручик. Откуда вы прибыли сюда? Поручик вдруг побледнел.

– Виноват! – сказал он, вытягиваясь. – Виноват, ваше превосходительство, я не заметил ваших погон. Я прибыл из Харбина.

– Из Харбина? – переспросил генерал в халате. —

А что вы там делали?. – Жил на положении эвакуированного. Виноват, простите, ваше превосходительство. А до этого был на службе у Колчака.

– У Герцога? – переспросил генерал, улыбаясь. —

Это сразу видно.

– Виноват, – опять сказал офицер. Служба у Герцога, как называли иронически в отрядах атамана Семенова и Юнга адмирала Колчака, – была плохой рекомендацией. Колчак, с точки зрения маньчжурских головорезов, был чуть ли не тихим интеллигентом, учителем рисования, мечтавшим о временах рыцарей.

– Так вот что, поручик! Вы себе не уяснили местных особенностей и поэтому не знаете, что там, где нужен бамбук, вовсе не нужны шуточки, которые вы могли отпускать в харбинских ресторанах и в салон-вагонах у Герцога… Идите и доложите о себе все полковнику Шибайло!…

– Виноват… – пролепетал опять поручик, но замолчал, встретив взгляд генерала. Офицер знал, что полковник Шибайло, носивший кличку Адамовой Головы, состоял при Юнге в должности, которую громко никто не решался определять.

– Извольте явиться к полковнику! – повторил Юнг и взял за руку своего спутника в очках. Тот покорно последовал за ним.

Они долго шли по улицам.

– Не люблю офицеришек, – ворчал Юнг. – Я им покажу воинскую честь. Негодяи, которые способны, на все. Набрал двадцать китайских прачек и чувствует себя в харбинском ресторане. Я им покажу учредительное собрание!

Спутник Юнга, найденный им на кладбище, молча и шел рядом с бароном.

– Вы меня накормите? – неожиданно спросил о в бороду. – Я около суток ничего не ел, – прибавил спутник барона.

Когда незнакомец говорил, он раздвигал бороду, как будто боясь, что слова могут застрять в жирной заросли волос.

– Хорошо.

– Я очень люблю битки, – обрадовано сказал неизвестный. – Знаете, если они еще в луковом соусе.