Имперская графиня Гизела - Марлитт Евгения. Страница 19

Он опять прошелся по комнате, заложив за спину руки.

— Вы неисправимый мечтатель, я знаю вас! — произнес он после небольшой паузы. Внезапно в голосе его послышалась мягкость. — С вашими так называемыми гуманными воззрениями вам, должно быть, невыносимо здесь — я вижу это, но помочь в том смысле, как вы желаете, я не могу… Но я хочу вам нечто предложить. — При этих словах длинные ресницы опустились еще ниже, скрывая совершенно выражение глаз. — Мне не стоит никакого труда блестящим образом устроить вас в Англии.

— Много благодарен, ваше превосходительство, — прервал молодой человек ледяным тоном. — Отец, умирая, завещал мне, во-первых, заботиться о моем маленьком брате, во-вторых — о всех беспомощных бедняках ваших родных гор… Я хочу с ними жить и страдать, если уж ничего лучшего не могу для них сделать!

— Прекрасно, прекрасно, — иронически произнес министр, — страдайте, если это вам так нравится!

В соседней комнате послышались шаги. Сделав повелительное и поспешное движение рукой, означавшее, что аудиенция кончена, министр скрылся за бархатной портьерой.

Но молодой человек, отодвинувшись несколько назад, остановился. Лицо его было бледно и выражало решимость.

— Вы не могли бы меня подождать внизу, милая моя госпожа фон Гербек? — резко обратился министр к гувернантке, приблизившейся к нему в сопровождении Ютты.

— Я не предполагала, что его превосходительство вернется еще в столовую, — возразила глубоко обиженная резким тоном министра гувернантка. — Карета подана.

Этой минутой воспользовался служитель, следовавший за дамами, и объявил, что к отъезду все готово.

— Отпрячь и заложить к шести часам! — приказал министр.

Тем временем маленькая Гизела, следившая внимательно за разговором своего отчима с горным мастером и при словах «голод» и «смерть» забывшая свое собственное горе и печали, тихо слезла с кресла и, не обращая ни малейшего внимания на министра и стоящих дам, подошла к мастеру и быстро, озабоченно проговорила.

— В самом деле нейнфельдским детям нечего есть?

Министр поспешно поднял портьеру — без сомненья, он полагал, что проситель оставил комнату, а между тем молодой человек стоял тут так самоуверенно и так свободно, как будто бы салон маленькой графини Штурм, или самый замок его превосходительства министра, был местом для такого ничтожного чиновника!

Против двери стояла Ютта.

Она в первый раз сняла свой глубокий траур. Светло-серое блестящее шелковое платье, обрисовывая изящный стан, ниспадало тяжелыми, пышными складками. Волосы зачесаны были слегка назад, затем, спускаясь роскошными локонами, рассыпались по плечам. В руках ее был великолепный букет из гиацинтов — опустив голову, она, казалось вдыхала их аромат.

Вопрос графского дитяти остался без ответа. Молодой человек, очевидно, не слышал слов ребенка, который вопросительно, с тоской, устремил на него глаза.

Ютта подняла голову; взор ее упал на мастера — яркий румянец разлился по ее лицу и шее.

Но какая перемена вдруг с ним совершилась! Всегда сдержанный в присутствии госпожи фон Гербек, не дозволявший себе даже прикоснуться к своей невесте, теперь, не обращая внимания на присутствующих, горный мастер быстро подошел к молодой девушке и без дальних околичностей взял ее за руку. Букет выпал у нее из рук, но он и не думал его поднимать. Проведя рукой по волосам Ютты, он отклонил голову ее назад и глубоко, серьезным испытующим взором поглядел ей в глаза.

Если бы взгляд госпожи фон Гербек в невыразимом замешательстве не был прикован к этой группе, то по всему вероятию, она до смерти перепугалась бы, увидев министра.

Казалось, вот сейчас он как тигр бросится на дерзкого. Кто мог подозревать, сколько пыла и страсти таилось под этими обыкновенно сонливо опущенными веками! Кто мог подумать, сколько отчаяния могло выражать это высокомерное мраморное лицо!

Ютта наклонилась за упавшим букетом и, подняв его, цветами старалась скрыть свое пылающее лицо. Она попробовала освободить свою руку из руки жениха, но он держал ее так крепко, почти до боли, что, не желая сцены, она принуждена была последовать за ним в свой фантастически устроенный салон.

В дверях молодой человек спокойно поклонился присутствующим.

— Не забудьте, фрейлейн фон Цвейфлинген, что до моего отъезда в А, я еще буду слушать ноктюрн Шопена! — сказал вслед министр.

Голос его был взволнованный, а улыбка слишком принужденной.

Молодая девушка сделала глубокий, безмолвный реверанс, Взяв за руку маленькую Гизелу, министр отправился в нижний этаж, между тем как горный мастер с невестой и следовавшей за ней как тень госпожой фон Гербек вошли в зеленую комнату.

Глава 8

В первый раз студент стоял перед невестой своего брата. Небрежный, вялый вид, осунувшееся, бледное лицо делали его старше своих лет. Гнев и неприязнь горели в его глазах; стоя в углу в тени, он был незамеченным свидетелем разговора между министром и братом.

На Ютту он, очевидно, произвел очень неприятное впечатление, главным образом потому, что, как ей показалось, он нисколько не был восхищен ее прелестями. Она сухо протянула ему кончики своих пальцев, до которых он, со своей стороны, также сухо едва прикоснулся.

Как бы в утомлении и изнеможении, в совершенстве воспроизводя приемы великосветских барынь, Ютта опустилась на козетку, Куда девалась та очаровательная, детская застенчивость, с которой она стояла перед министром!

Движением руки она пригласила сесть молодых людей, госпожа фон Гербек поместилась рядом с ней. Возбужденный вид почтенной охранительницы добродетели, ее пылающие щеки и замаслившиеся глаза напоминали студенту о том изрядном количестве бутылочек с серебряными горлышками, которые он, проходя, мельком видел на буфете в прихожей.

Поборов в себе негодование, она старалась поддерживать разговор, так как Ютта, очевидно с намерением, безмолвствовала и углублена была в созерцание своего букета, Гувернантка говорила о том, как высока вода, о возможности наводнения, о своем беспокойстве, что вода может подняться до ступеней Белого замка, ни единым словом не упоминая об угрожающей опасности всему селению.

Горный мастер, видимо, не слышал ее болтовни, глаза его не отрывались от лица невесты — когда-нибудь ведь должны же подняться эти опущенные ресницы…

Молодая девушка упорно продолжала рассматривать свой букет.

— Я очень бы желал прослушать ноктюрн Шопена, Ютта, — вдруг проговорил горный мастер твердым, звучным голосом, прерывая на середине фразы гувернантку.

Ютта встрепенулась — удивление и испуг выражали ее широко раскрытые глаза.

Госпожа фон Гербек онемела. Неужто этот человек дошел до такой степени нахальства, что воображает о возможности присутствовать в музыкальной комнате его превосходительства?..

— Само собой разумеется, не здесь, — продолжал спокойно молодой человек. — У тебя нет своего собственного инструмента, но в пасторском доме?

— В пасторском доме? — вскричала госпожа фон Гербек, всплеснув руками. — Ради неба, что это у вас за идеи, мой дорогой господин мастер?.. Присутствие фрейлейн фон Цвейфлинген в доме пастора невозможно — она совершенно разошлась с этими людьми!

— Это я слышу в первый раз, — сказал молодой человек. — Разошлась потому только, что твои расстроенные нервы не могли выносить детского шума? — обратился он к Ютте.

— Ну да, конечно, это было главной причиной, — ответила она с неудовольствием.

— Я и теперь без ужаса не могу вспомнить об этих Линхен и Минхен, Карльхен и Фрицхен с их подбитыми гвоздями башмаками и дерущими ухо голосами, — с того ужасного времени я получила нервную головную боль… Да и наконец я должна тебе сказать, что невыразимую антипатию чувствую к самой пасторше. Эта грубая, доморощенная особа претендует на какое-то господство, которому все должно подчиняться. Понятно, я не имею ни малейшего желания стать под ее команду, которая, без сомнения, направлена была к тому, чтобы заглушить во мне все высшие интересы, И она снова опустилась в утомлении на подушки козетки.