Имперская графиня Гизела - Марлитт Евгения. Страница 21

Он с испугом взглянул ей в лицо, затем, глубоко вздохнув, провел рукой по лбу.

— Да, ты права — а я был слеп! — проговорил он едва слышно. — Ты более уже не ребенок, который когда-то по собственному желанию, приникнув к моей груди, шептал мне, оробевшему и не верившему своему счастью: «Я люблю тебя, ах, как люблю!»

И он стиснул зубы.

Молодая девушка в гневном замешательстве рвала на мелкие кусочки плюшевый лист; мерное шуршанье шелкового платья слышалось из дверей салона. Гувернантка, как телохранитель, маршировала в соседней комнате.

— Я не понимаю, — отрывисто заговорила Ют-та, — с какой стати ты начинаешь мне напоминать о моем обязательстве таким странным образом? Докажи, чем я нарушила его?

— Изволь, Ютта! От княжеского двора возврата в мой дом нет!

— Ты говоришь это — не я!

— Да, я говорю это!.. И если ты действительно захочешь возвратиться — дом мой закрыт для тебя… Мне не нужно жены, вкусившей наслаждений придворной жизни! Я не имею ничего общего с женщиной, окунувшейся в это море разврата и пошлости!.. О, как безумно, как вероломно изменил я бедной слепой женщине! Ни часу не должен был я оставлять тебя в Белом замке! Ты здесь уже вкусила отравы — эти тряпки, эти подачки, которые ты с такой гордостью носишь, уже отравили твою душу! Ютта, оставь замок, — продолжал он дрожащим голосом, взяв руку молодой девушки.

— Ни за что на свете не сделаю такой глупости, над которой все будут смеяться! Он выпустил ее руку.

— Так… Но я еще задам тебе вопрос: чьему ходатайству обязана ты своим будущим блестящим положением?

Она взглянула не него нерешительно.

— Моей приятельнице, госпоже фон Гербек, — проговорила она медленно, — Кто знает гордость нашей царствующей династии, тому хорошо известно, что подчиненная министра не может иметь непосредственного влияния, — возразил он коротко.

Гувернантка, находившаяся на своем посту, отскочила как ужаленная.

— Ютта, мне лично больше нечего тебе сказать, с этой минуты я для тебя чужой человек! — продолжал он, возвышая тон. — Но я должен с тобой говорить от имени твоей матери! Поступай куда хочешь — твое древнее, благородное происхождение дает тебе доступ ко всем дворам, — только уходи отсюда… Ты не должна пользоваться благосклонностью того, кого проклинала твоя несчастная мать!.. Ютта, министр…

— А, теперь является на сцену отмщение! — прервала его со злобой молодая девушка, стремительно отходя от окна. — Издевайся над ним сколько хочешь, — вскричала она с бешенством.

— Называй его убийцей, кем угодно! И даже если бы весь свет кричал об этом и подтверждал это, — я не верю ничему, потому и слушать не буду!

И она зажала уши.

Помертвевшие губы молодого человека были так плотно сжаты в эту минуту, как будто бы они навеки хотели замолкнуть. Медленно снял он обручальное кольцо и протянул его молодой девушке — она поспешно стала снимать свое, и теперь, в первый раз во все продолжение бурной сцены, лицо ее покрылось густым румянцем стыда и смущения. Она все время держала тяжелый букет в своей правой руке, чтобы не видеть обручального кольца, на котором останавливался смущенный взгляд неверной невесты.

Горный мастер направился к двери, которую в эту минуту отворял студент, а из салона спешила госпожа фон Гербек, с нежностью простирая свои объятия «непоколебимой».

— Он иначе не захотел, глупец! — шептала с досадой молодая девушка, не слишком ласково избегая объятий.

Она понюхала освежающей эссенции и бросила себе пудры на лицо — предохранительное средство от портящего кожу волнения.

Глава 9

Оба брата буквально бежали к выходу из замка, — даже благоухающий воздух длинных коридоров, казалось им, был наполнен ложью и изменой.

Внизу, в отворенных дверях музыкального салона, стоял управляющий замком и кричал на людей, которые устанавливали флигель. Шелковые пунцовые оконные занавеси были спущены, на стенах горели канделябры, яркий огонь пылал в мраморном камине, прислуга приготовляла стол для кофе — словом, вид музыкального салона его превосходительства был как нельзя более привлекателен. Ноктюрн Шопена во всяком случае должен быть сегодня сыгран, а затем гости, опустошая серебряную корзинку с печеньем и распивая кофе из изящного фарфора, подымут на смех выпровоженного претендента на руку будущей придворной дамы ее светлости.

На одном из близстоящих к камину кресел сидела маленькая Гизела. Худенькие ножки были скрещены, маленькое бледное личико резко выделялось на цветной обивке кресла, Увидя в отворенную дверь проходящих по передней молодых людей, она быстро вскочила с кресла. Очевидно, в эту минуту она осталась без всякого надзора, ибо в то время, когда горный мастер вышел уже на площадку лестницы, она догнала его, остановила и, вытащив из кармана целую пригоршню медных монет, задыхаясь проговорила:

— Возьмите, пожалуйста: я собирала их потому, что они такие красивые, — а здесь много денег, не правда ли?

Горный мастер остановился механически, его безучастный взгляд упал на ребенка: казалось, точно какое дуновение пронеслось над этим здоровым телом и честной душой.

— Не трогай его! — грозно вскричал студент, отталкивая девочку.

Он горько засмеялся, когда монеты, выскользнув из рук испуганного ребенка, покатились по песку площадки.

— Тебе уже известно, змееныш, — вскричал он, — как знатные обращаются с сердечными ранами других людей? Они думают, что деньги всесильны и здесь!.. Но в тебе-то что есть знатного, хворое, гадкое, маленькое созданье?

Звук его сильного юношеского голоса звонко отдавался в передней. Прислуга и управляющий с вытянутыми шеями выглядывали из дверей музыкального салона, а в глубине передней показалась Лена. Она всплеснула руками, увидев маленькую графиню без теплой одежды, с открытой головкой стоящую на воздухе. Расслышав же слова студента, она в испуге бросилась к ребенку и оттащила его от дерзкого человека, В эту же минуту в одном из окон нижнего этажа белая рука отдернула опущенный занавес и за стеклом показалось бледное лицо министра. Лихорадочные пятна на щеках студента запылали еще ярче.

Он приблизился к окну.

Министр заметным движением отшатнулся назад, только длинные ресницы снова опустились на глаза — поднятая рука молодого человека была безоружна.

— Да, смотри и радуйся! — вскричал студент далеко разносящимся голосом. — Презренная, там, наверху, отлично обделала свое дело — плебей идет прочь!.. Ладно, продолжай так, сиятельный! Игнорируй голодную смерть в стране, ты хорошо правишь страной! Да и что тебе, в самом деле, сострадать здешнему народу, тебе, пришельцу!

Голова министра исчезла, занавес опустился, в передней раздался сильный звонок.

Неизвестно, последовало ли приказание возвратившимся обратно с испуганными лицами лакеям выгнать крикунов.

Горный мастер опустил руку на плечо брата и увлек его за собой.

Высокая атлетическая фигура молодого человека, его спокойные черты, его мертвенно-оцепенелый взгляд, который он, уходя бросил на замок, действительно были способны вселить уважение и в эти мелкие, холопские души, — прислуга, не шевелясь, стояла в то время, как братья шли по двору.

Легкие вечерние сумерки начинали окутывать окрестности. Солнце уже скрывалось за горы, слегка золотя их вершины. В воздухе стало очень свежо. Окна оранжерей покрыты были соломенными рогожами. Из труб Нейнфельда валил сильный дым.

Заметил ли молодой человек, что, выходя из ворот Белого замка, он пошел в противоположном направлении?

Студент заботливо взял руку брата, взглянул ему в лицо и понял, что в эту минуту душевная мука овладела всем существом молодого человека; он молча пошел с ним рядом.

Так шли они все дальше и дальше. Шли без пути и дороги по залитому лугу, через низкий ольшанник, с каждым шагом ноги их вязли в разбухшей почве. Уже туман разостлался над долиной, когда они поднялись на гору. Но что может спасти раненного насмерть оленя, если он и скрывается с глаз охотника? Он носит в себе уже смерть, он мчится с ней через горы и долины. Уста молчат, но в этом безмолвии еще громче вопиет предсмертная мольба.