Сто лет назад - Марриет Фредерик. Страница 2

Теперь угар битвы прошел, страсти понемногу улеглись, и теперь нам становилось стыдно за эту победу, купленную такой ужасной ценой. На шум схватки, происшедшей у дверей каюты, наш капитан спустился вниз; он приказал немедленно поднять бесчувственную женщину, осторожно отнести ее в его каюту и уложить в постель, приказал тут же перевязать рану ее сыну и с величайшей осмотрительностью перенести его в каюту врача, а пленных отвести, куда следует.

Я вышел на палубу, и при виде груды тел убитых и раненых, победителей и побежденных, лежащих и умирающих вместе, при виде этих луж и ручьев крови, людей двух разных наций, но братьев во Христе, во мне невольно родился вопрос: неужели справедливо и закономерно путем стольких убийств, путем такой резни и бойни добывать имущество, не принадлежащее нам? Мой разум, мое религиозное чувство и чувство гуманности ответили: «Нет»!

И я почувствовал себя нехорошо; я был недоволен собой и другими и мысленно называл себя убийцей. И я думал об этих деньгах, которые, если бы они остались в руках их законного владельца, могли бы принести немало пользы людям, тогда как теперь они пойдут на кутеж, разврат, дикий пьяный разгул и на оплату новых преступлений. Будь я тогда в Англии, я, вероятно, никогда бы больше ногой не ступил на палубу частного судна. Но вскоре меня призвали к исполнению служебных обязанностей, и за делом мне некогда было предаваться дальнейшим размышлениям: надо было убрать палубы, убитых выбросить за борт, а раненых отнести в лазарет, смыть кровь с палуб, все прибрать и очистить, все повреждения на судне исправить, снасти привести в порядок. Когда все было снова в полной исправности, мы пошли на Ямайку, ведя за собой свой приз.

Наш капитан, который умел быть столь же милым и ласковым к побежденным, как свирепым и решительным в бою, старался всеми зависящими от него способами смягчить участь несчастной женщины, по его вине ставшей нищей и вдовой. Ее наряды, драгоценности и всевозможные лично ей принадлежащие вещи, — все это было не тронуто и оставлено в ее распоряжении. Мало того, он хотел отдать ей также и все вещи, принадлежавшие лично ее мужу; но экипаж завладел ими и не соглашался расстаться с этой их долей грабежа. Мне стыдно сказать, что часы и палаш покойного ее супруга пришлись на мою долю, и потому ли, что я носил этот меч, или же потому, что она видела, как я выстрелил в ее мужа, но только эта барыня неизменно выражала чувство глубочайшего отвращения ко мне, где бы я ни встретился с ней. Сын ее, хотя и медленно, но все-таки оправлялся понемногу от своей раны, и когда мы пришли в Порт-Рояль, был с разрешения адмирала помещен в королевский госпиталь, а матери его, безумно привязанной к своему единственному ребенку, было разрешено съехать на берег и остаться при сыне, чтобы ухаживать за ним. Я был рад, когда она покинула наше судно, так как внутренне сознавал, что она вправе была меня ненавидеть, и вид ее скорбного, убитого горем лица всегда вызывал во мне упреки совести.

Как только мы пополнили свои запасы пищевых продуктов и воды, тотчас же вышли в море и продолжали свое плавание, но на этот раз менее удачно.

Недель пять или шесть мы плавали безуспешно, и наши люди начинали роптать, когда однажды утром наши шлюпки захватили маленькое судно вблизи берегов Испаньолы. В числе пленных оказался один негр, предложивший проводить нас лесом к усадьбе одного богатого плантатора, расположенной приблизительно в трех милях от маленького залива и довольно далеко от соседних плантаций. Он уверял, что там мы найдем, чем поживиться, не говоря уже о том, что будем иметь возможность потребовать очень крупный выкуп за самого плантатора и за любого из членов его семейства; кроме того, можно было увести с плантации сколько угодно негров-невольников.

Наш капитан, которому наскучили его неудачи за последнее время и который к тому же рассчитывал пополнить из запасов плантаций наши судовые запасы, подходившие к концу, согласился на предложение негра и, зайдя в залив, указанный последним, бросил якорь, как только стемнело, почти у самого берега. С десантом в сорок человек мы направились под предводительством негра лесом к плантации. Негра мы крепко-накрепко связали с одним из наших первейших силачей, из опасения, чтобы он не дал тягу, заведя нас в лес.

Ночь была ясная, лунная; мы вскоре прибыли к месту; оцепив дом, мы проникли в него, не встретив сопротивления. Захватив негров во дворовых строениях и приставив к ним стражу, мы расставили повсюду часовых, которые должны были своевременно предупредить нас о малейшей грозящей нам опасности, затем принялись грабить усадьбу.

Семья плантатора, состоявшая из старика, его жены и трех дочерей, из которых две были настоящие красавицы, была захвачена нами разом в одной из комнат дома. Трудно описать ужас этих людей, когда они вдруг так неожиданно увидели себя во власти шайки негодяев, от которых, судя по всему, трудно было ожидать чего-либо, кроме злодейства и злоупотреблений. И действительно, отвратительные эксцессы, неизбежно совершаемые экипажами каперов 2 всякий раз, когда они сходят на берег, вполне оправдывали их опасения. Но подобное мародерство считалось самым постыдным способом войны, и потому им не было никакой пощады, когда каперов ловили на месте преступления. С другой стороны, и команда каперских судов также не давала никому пощады во время своих разбойничьих экспедиций.

Старики безмолвно и неподвижно сидели на своих местах с выражением непомерного ужаса на бледных, вытянувшихся лицах, а молодые девушки, утопая в слезах, кинулись в ноги капитана и, ухватившись за его колени, молили о пощаде и защите от насилий его людей. Капитан Витсералль, который, как я уже говорил раньше, был человек великодушный и гуманный, поднял их с земли, ручаясь своим словом, что никто не посмеет их оскорбить, а так как его присутствие было необходимо для дальнейших действий, то он избрал меня, как одного из самых юных и менее грубых людей своего экипажа для охраны молодых девушек и всей семьи, угрожая мне смертью, если я допущу кого бы то ни было войти в эту комнату до его возвращения, и, приказав мне защищать их в случае нападения даже ценою своей жизни от всякого оскорбления. Я в ту пору был молод, мягкосердечен и чист душой и сердцем, по сравнению с остальными моими товарищами, и был в восторге от возложенной на меня обязанности.

Я всячески старался успокоить встревоженное воображение девушек и разогнать из страхи. Но в то время, как я был занят этим благим делом, один из наших матросов, грубый ирландец, славившийся даже среди наших отчаянных молодцов своими зверствами и безобразиями, подошел к дверям и хотел ворваться в комнату. Я, конечно, воспротивился, крикнув ему строжайший наказ капитана. Но ирландец, заметив красоту девушек, совершенно освирепел и заявил, что он посмотрит, как такой мальчуган, как я, помешает ему войти, и видя, что я не соглашаюсь пропустить его, с бешенством накинулся на меня. Мне, однако, посчастливилось на этот раз оттолкнуть его, но он возобновил свое нападение. Девушки, дрожа и замирая от страха, следили за исходом этой схватки, от которой для них должно было зависеть все: и честь, и жизнь.

Наконец я был ранен в правую руку; тогда я выхватил левой рукой из-за пояса пистолет и выстрелом из него ранил ирландца в плечо. После этого, чувствуя себя не в полной силе и боясь, что на звук выстрела к нам мог явиться капитан, не любивший, чтобы с ним шутили, негодяй поспешил удалиться от двери. Тогда я обернулся к молодым девушкам, бывшим свидетельницами нашей схватки, и принялся успокаивать их, обещая защищать их ценой своей собственной жизни. Заметив, что из моей раны сочилась кровь, они все втроем принялись утирать ее своими платочками, полагая, что этим сумеют унять ее.

Вдруг мы услышали новую тревогу. Как оказалось, один из негров успел бежать и поднял тревогу по всей окрестности. Собрались люди со всех соседних плантаций, а так как наши часовые, как это почти всегда бывает во время грабежа, меньше думали о могущей грозить всем нам опасности, чем о том, чтобы не остаться как-нибудь внакладе, и потому были крайне небрежны в исполнении своих обязанностей, то они были застигнуты врасплох и едва успели бежать, предупредив наших об опасности. Командир судна успел собрать своих людей; нельзя было терять ни минуты, надо было отступить в строгом порядке: в этом было теперь наше единственное спасение.