Валерия - Марриет Фредерик. Страница 39

Невозможно было вести себя лучше Шаванна, надо отдать ему справедливость. Я невольно сравнивала его с другими. Узнавши о приезде брата, которого я не видела несколько лет, он не удалился тотчас же, как сделал бы другой, и не рассыпался в пустых поздравлениях по случаю события, слишком важного для фраз. Он не преследовал меня вниманием, которое было бы для меня тягостно в эти минуты, но выказал особенное желание сблизиться с Огюстом. Он обращался с ним с отличным уважением, хотя и был старше его чином. Разговор его был жив и умен и не лишен теплого чувства. В беседе было что-то привлекательное, и ему удалось — не знаю, с умыслом или нет — отвлечь внимание общества от моего дурного расположения духа.

Между прочим, я помню, что, предложив Огюсту свои услуги и попросив его пользоваться его верховыми лошадьми и кабриолетом, он сказал, что месье де Шатонеф не должен видеть в этом предложении ничего неуместного, потому что фамилии наши, вероятно, состоят в родстве, и он приходится ему каким-нибудь кузеном. Один из де Шаваннов в старые годы породнился посредством брака с Шатонефами в Гаскони, когда родичи их стояли с Плантагенетами против французских королей дома Валуа.

Несмотря на то, что я никак не могла освободиться от мысли, что Жиронаки стараются пробудить во мне и в графе взаимную любовь, этот вечер оставил во мне приятное впечатление. Я нашла, что Шаванн — человек с отличным вкусом и чрезвычайно образованный. Тем не менее, однако же, я была рада, когда он нас оставил.

Вскоре потом Огюст заметил, что я не весела, и мадам Жиронак поспешила сказать, что меня утомила, вероятно, неожиданность свидания с дорогим сердцу братом.

Огюст ушел с Лионелем, дав слово прийти опять завтра поутру. Уходя, Лионель сказал мне:

— Я думаю, мне не помешает съездить завтра утром в Кью, засвидетельствовать мое почтение Сельвину. Не будет ли от вас какого поручения?

— Скажите ему, что брат мой приехал, и спросите, когда он может к нему явиться.

— А он ответил, что сам к вам приедет. Вы этого желаете?

— Я желаю того, о чем спрашиваю, то есть узнать, когда мы можем застать его дома. Плохо я знаю Огюста, если он не желает поблагодарить человека, постоянно покровительствовавшего его сестре. А знаете ли, семейство Сельвина увеличилось. Сын его уговорил Каролину Стенгоп выйти за него замуж, и она живет теперь У судьи.

Лионель изъявил свое удивление и удовольствие при этой вести, но мне показалось в ту минуту, что удовольствие его не было совсем искренно. После, однако же, я имела случай убедиться, что тень, набежавшая в эту минуту на его лицо, была следствием мысли, а не чувства.

Пожавши руку Лионелю и поцеловавши брата, я осталась наедине с Жиронаками.

— Прекрасно, mademoisell Шатонеф, — сказал Жиронак, — вы нашли прекрасного братца и потому решились повергать в отчаяние всех прочих. Или вы обходились с нами так свысока только затем, чтобы растерзать сердце одного бедняжки Шаванна?

— Я уже сказала вам, месье Жиронак, — отвечала я, — что графу решительно нет никакой надобности обращать внимание на мое с ним обхождение. Если он это замечает, так я этого не замечаю. Он хорошо образованный, приятный человек, который смотрит на меня, как на всякую другую, с которой рад поговорить в минуту расположения, и которую, в противном случае, оставляет в покое, как все благовоспитанные люди. Но я, повторяю вам, вовсе не думаю замечать, как он со мною обходится: гордо или нет. Точно так же, как он не замечает этого во мне, я уверена.

— Так зачем же он сюда приходил? Прежде он никогда не бывал у меня по вечерам. Не для жены же моей, надеюсь. У меня тоже есть глаза, и я вижу кое-что.

— В этом я не сомневаюсь, — отвечала я, — полагаю, что вы сами его пригласили, и если вы сделали это для меня, так я должна просить вас не доказывать впредь вашего расположения такими средствами. Я не желаю его видеть.

— Как вам не стыдно, мосье Жиронак, — сказала жена его. — Вы сердите ее своими шутками. Зачем мучить девушку разговорами о человеке, которого она видела всего три раза в жизни, и к которому она совершенно равнодушна?

— Madame, — отвечал Жиронак с истинным или притворным гневом, — вы неблагодарная, вы. .. вы. .. не нахожу слов, чтобы выразить вашу чудовищную неблагодарность. Я непонятый человек, а мадемуазель де Шатонеф — ребенок или сама себя не понимает. Отказать мне графу де Шаванну или нет? Нет; потому что если она ребенок, так о ней должны заботиться другие; а если она сама себя не понимает, так слава Богу, что другие ее понимают. Вот и все. И вот почему я не откажу графу. Напротив того, я приглашу его к обеду завтра, послезавтра. Если он откажется, так клянусь честью, я никогда не буду обедать дома.

Я не могла не рассмеяться этой выходке. Он погладил меня по голове, сказал, что я была бы une bonne enfant, не будь я так чертовски упряма, и посоветовал мне пойти выспаться.

Я простилась и ушла к себе в комнату, но не спать, а размышлять.

С приездом Августа проснулись во мне чувства, долго спавшие в глубине души.

Воспоминание об отцовском доме, любовь к родине, любовь к отцу, всегда меня ласкавшему, привязанность к матери, сестрам и братьям пробудились во мне с новою силой.

Я начала думать, как жаль будет расстаться с братом после такого короткого свидания и начала чувствовать, чего до сих пор не замечала, — что грустно и тяжело жить на чужой стороне, вдали от друзей и родных, на которых можно понадеяться в несчастье и болезни. Мрачна показалась мне картина одиночества под старость и кончины далеко от друзей детства.

Потом, по необъяснимому сцеплению мыслей, связывающему в уме нашем вещи, по-видимому, совершенно разнородные, но в сущности родственные, я начала думать: зачем же мне оставаться одинокою? Зачем чуждаться родни, опираясь только на себя, и лишать себя ради воображаемой независимости удовольствий общественной жизни и сладких семейных уз?

Может быть, присутствие брата открыло мне глаза, и я увидела, что на свете нет истинной независимости. Для осуществления этой мечты надо удалиться, подобно Робинзону, на безлюдный остров; но такой независимости, конечно, никто не пожелает.

И прежде, нежели я заснула, я начала, кажется, думать о графе де Шаванне. Мысли мои вертелись, впрочем, только около того, что ни он, ни я друг о друге не заботимся, и что я не изменю принятому намерению никогда не выходить замуж. Все это доказывало, может быть, что я не была совсем равнодушна к графу и скоро сделалась еще неравнодушнее. Сказал же один знаток человеческого сердца, что, если бы он захотел внушить любовь женщине, первою заботою его было бы заставить ее думать о нем — даже ненавидеть его, лишь бы только она не оставалась равнодушною.

И действительно, если женщина начинает часто о ком-нибудь думать, то, каковы бы ни были ее мысли, она близка к любви. Не то ли было и со мною?

Но тогда эта истина была для меня так недоступна, что я даже не предложила себе этого вопроса. Помню только, что я во сне видела себя перед алтарем с графом де Шаванном; и вдруг вбежала мадам д'Альбре, леди Батерст, Стенгопы, леди M и разлучили нас силой. Я заплакала так горько, что проснулась и не скоро уверилась, что все это был сон.

Рано по утру пришел Огюст. Месье Жиронак ушел давать уроки на флейте и гитаре, а жена его была так занята цветами, что мы могли беседовать наедине до самых сумерек и рассказали друг другу в продолжение этого времени все свои приключения.

— Ты рассказала мне все, Валерия, — сказал он, выслушавши меня, — все твои печали и горести, все удачи и удовольствия; как помогала ты любви других, как приобрела маленькое состояние и сделалась почти миллионеркой, — а ничего не сказала о своих сердечных делах. Ты или ужасная лицемерка, или у тебя нет сердца.

— Кажется, последнее, — отвечала я. — По крайней мере, мне нечего рассказывать тебе о сердечных делах. Не знаю, я ли в том виновата или другие, только никто в меня не влюблялся, за исключением негодного Г** , и я ни в кого не влюблялась.