Валерия - Марриет Фредерик. Страница 40

Огюст посмотрел мне пристально в глаза, как будто хотел заглянуть мне в душу, но я встретила его взор спокойно и, наконец, невольно расхохоталась.

— Так это правда? — сказал он, убежденный моим смехом.

— Честное слово, — отвечала я.

— Да, нельзя не поверить твоему взгляду и смеху.

— Поверь, что никто не был в меня влюблен, а де Шатонеф не отдаст своего сердца тому, кто его не желает.

— Это очень странно, — сказал он. — А Лионель Демпстер?

— Он немного старше Пьера, которого я щипала, когда мне хотелось выйти погулять. Он смотрит на меня, как на сестру, почти, как на мать.

— Как на мать!

— Да, он сам говорил что-то в таком роде. Он человек с умом и дарованиями и годится тебе в приятели; но мне он не пара. Софье или Элизе — дело другое.

— Ты вечно заботишься о других, Валерия. Когда же подумаешь о себе?

— Кажется, я позаботилась о себе уже довольно. Ты забыл, что у меня две тысячи пятьсот франков годового дохода.

— Но две тысячи пятьсот франков не муж.

— Кто знает! На них можно купить и мужа, особенно у нас на родине, где не все миллионеры, как эти холодные островитяне.

— Ты, кажется, сама сделалась холодной островитянкой.

— Да, и месье Жиронак клянется, что я умру старой девой.

— А ты что на это говоришь?

— Может статься. Кто-то подъехал. Кто это?

Я подошла к окну и увидела экипаж Сельвина и Лионеля у его дверец. Ступеньки были проворно отброшены, и в комнату вошла Каролина; она объявила, что свекровь прислала ее за мною и Огюстом. «Муж мой, — сказала она, — и отец его непременно сами явились бы к месье де Шатонефу, если бы их не задержало заседание суда. Они ужасно заняты». Жиронаков она пригласила на следующий день обедать в Кью, а меня и Огюста просила ехать сейчас же.

— Ступайте, Валерия, — сказала она, — соберите что нужно на неделю.

— Что вы на это скажете? — спросила я, обращаясь к брату и Лионелю. — Вас непременно надо об этом спросить — вас, царей природы, как вы величаете сами себя, вас, которые вдвое тщеславнее нас и проводите за туалетом вдвое больше времени, нежели мы, оклеветанные женщины. Что вы на это скажете? Можно собраться так скоро? Я не заставлю вас ждать больше десяти минут; и позову к вам мадам Жиронак, которой вы можете передать свое поручение лично.

Не дожидаясь ответа, я поспешила к себе в комнату одеться в дорогу и собрать кое-какие вещи. Мадам Жиронак заменила меня между тем в гостиной, и вслед за тем там послышался веселый смех.

Не успела я еще одеться, как кто-то стукнул два раза в двери и минуты через две мужские шаги раздались по направлению в столовую. Окна моей комнаты выходили во двор, так что я не могла видеть, кто пришел; а горничную, бегавшую взад и вперед с разными коробками, спросить я не хотела.

Так кончила я свой туалет; не знаю почему, сердце билось у меня сильнее обыкновенного. Я надела шляпку и шаль и сошла вниз в каком-то смущении и нетерпении, хотя и не ожидала встретить кого-нибудь преимущественно перед другими.

Я застала гостей усердно убирающими котлеты и зеленый горох. В числе их был и Шаванн, которого я никак не ожидала видеть.

Он встал при моем появлении из-за стола, сделал шага два мне навстречу, поклонился, сказал мне несколько любезных слов и прибавил, что приехал пригласить моего брата прогуляться с ним верхом и посмотреть Лондон.

Все это было сказано просто и свободно; в словах и в голосе его не было ничего такого, что могло бы заставить меня покраснеть, однако же в первую минуту я почти не умела ему отвечать. Но не должно забывать, что Жиронак беспрестанно дразнил меня графом, и я поневоле приписывала его внимательность к Августу более сильной побудительной причине, нежели простой учтивости.

Граф, видя мое смущение, сам смутился на мгновение и покраснел. Глаза наши встретились; встреча эта была мгновенная, мимолетная, но с этой минуты между нами установилось какое-то взаимное понимание.

Все это сделалось гораздо скорее, нежели сколько надо времени на описание. Заметив, что все на нас смотрят, я тотчас же очнулась, ответила графу в немногих словах и села за стол между братом и Лионелем. Разговор обратился к тому же предмету, о котором говорили до моего прихода, и беседа завязалась очень приятная, как всегда бывает между четырьмя или пятью образованными людьми, нечаянно сблизившимися и желающими друг другу понравиться.

Лионель, как я уже не раз имела случай заметить, был очень остер и умен и еще более развернулся во Франции, так что я редко встречала молодых людей, которые могли бы стать с ним наряду. Граф был тоже человек даровитый и образованный, с оттенком британской задумчивости в характере; брат, горячий воин, кипел молодостью и веселостью, мечтал о великой будущности и был в восторге, видя перед собою давно потерянную сестру. Каролина Сельвин была резва и жива; мадам Жиронак тоже; а я, желая загладить глупое поведение вчерашнего вечера, всеми силами старалась поддерживать общую веселость.

Кажется, это мне удалось, потому что всякий раз, как поднимала глаза, я непременно встречала покоящийся на мне глубокий, серьезный взор Шаванна. Это доказывало, что я или слова мои его интересовали.

Завтрак еще не кончился, когда вошел месье Жиронак, и мы условились, что он приедет на другой день к вечеру с женою в Кью. Перед отъездом Каролина сказала, что она надеется, что граф посетит месье де Шатонефа у них в загородном доме, не дожидаясь визита ее мужа и старого Сельвина, слишком занятых теперь делами.

Граф тотчас согласился; он, Лионель и Август тут же условились прокатиться верхом дня через два или три.

Каролина поспешила нас увезти, говоря, что свекровь ее подумает, пожалуй, что она убежала. В Кью приняли меня, как родную, а Августа, как старого друга.

Время шло приятно. Это было весною. Местоположение дачи на берегу Темзы очаровательно, и на этот раз английский май был именно таков, каким описывают его поэты, то есть каким он бывает во сто лет раз.

Все желали друг другу нравиться, а Сельвины принадлежали к числу тех редких людей, которых, чем больше знаешь, тем больше любишь. От старика Сельвина у меня не было тайн; я смотрела на него почти как на второго отца, а Август готов был полюбить его за расположение ко мне. Мы много толковали с ним о моих делах и рассуждали, известить ли родителей о моем существовании. Мы решили этот вопрос положительно. Оставалось решить, будет ли бесполезно возвратиться мне во Францию, и следует ли туда возвращаться при моих теперешних обстоятельствах.

Август ничего не мог сказать. Как молодой француз и еще более как офицер он знал законы своей страны меньше старика Сельвина. Впрочем, оба были согласны в том, что лучше мне не ехать во Францию, пока я не принадлежу совершенно себе, то есть не принадлежу кому-нибудь другому.

Я глубоко вздохнула. Горько подумать, что никогда не увидишь своих родителей или товарищей детства!

Старик Сельвин заметил мое волнение, положил мне руку на плечо, и сказал:

— Возвратиться на родину было бы теперь безумством. Мой совет — оставайтесь здесь, продолжайте свои занятия и предоставьте вашему брату открыть отцу столько, сколько он найдет нужным. Я даже не думаю, чтобы надо было сказать ему, где вы живете; если он желает писать к вам, он может передавать письма брату, а тот будет адресовать их на мое имя, чтобы и на почте нельзя было узнать вашего адреса. Остальное предоставьте времени и Провидению, которое никогда не оставляет смиренных. Вот что советует вам старый адвокат; обсудите слова мои вдвоем с братом. Они хоть и не льстят, может быть, вашим чувствам, но вы, вероятно, найдете их благоразумными. Теперь пойдемте на луг к дамам, которые нашли, кажется, какой-то новый магнит.

— Я совершенно уверена, — отвечала я, — что совет ваш благоразумен, и благодарю вас за него. Отец не может быть к своей дочери добрее, нежели вы ко мне. Бог благословит вас за это. Только знаете ли, — мне в эту минуту очень грустно и не хочется вмешиваться в веселое общество. Пойду к себе и возвращусь, когда эта глупая тоска пройдет.