Загадочный супруг - Марш Эллен Таннер. Страница 40

– Так ваш отец винодел? Флер кивнула:

– Ян и отец были очень близки. Никому и в голову бы не пришло, что он ему не родной сын. Думаю, их сблизило производство вина, потому что Ян с самого начала заинтересовался этим. Можете себе представить, как приятно было отцу учить его выращивать виноград, извлекать сок, ферментировать и выдерживать. Мне кажется, что самым большим огорчением в его жизни – и в жизни Яна – было то, что он не мог унаследовать Нюи Домена. Оно перешло к Анетте, как старшей из детей, а Ян, конечно, не собирался спорить из-за наследства.

– Нет, конечно, – согласилась Таунсенд. Ян Монкриф мог иметь отвратительный характер, быть властным и грубым, но он не был ни бесчестен, ни интриганом.

– Отец умер десять, лет назад, – негромко продолжала Флер, – вскоре после того, как занял административную должность в Париже. Это Ян привез домой его тело. Мы – Анетта, Клаудиа и я – были тогда детьми, и, наверное, произошло нечто ужасное, потому что Ян никогда не распространялся на этот счет. Несчастный случай – вот все, что нам сказали. Имение Нюи Домен согласно с волей отца досталось Анетте, хотя ей в ту пору было всего четырнадцать лет. К счастью для нее, Ян управлял имением, пока она не подросла, не вышла замуж и ее муж смог взять бразды правления в свои руки. Я уехала из дома два года назад, когда вышла замуж за своего Армана, а Клаудиа, которой сейчас пятнадцать, все еще живет там. Видите ли, она родилась с искривленной ступней, и, хотя она хорошенькая и веселая, вряд ли кто-нибудь женится на ней, да она и не очень-то этого хочет. Она ухаживает за детьми Анетты, помогает по хозяйству и, кажется, очень счастлива. – Флер улыбнулась. – Вот видите, не так-то много можно рассказать о семье Лакано из Нюи Домена.

– Все это замечательно, – возразила Таунсенд, но она не поднимала глаз, чтобы Флер не заметила, как она обижена: почему Ян никогда не упоминал о них прежде, никогда не предлагал поехать вместе в Нюи Домен и познакомить ее со своими близкими? Видимо, потому, что она ничего не значит для него, абсолютно ничего!

Флер положила себе еще одно пирожное. И, понизив голос, продолжала свой рассказ.

– Не говорите Яну этого, – продолжала она, – но мне кажется, что он очень изменился после смерти отца и еще больше после отъезда из Нюи Домена. Раньше он был всегда такой надежный, такой трудолюбивый и вдруг увлекся... азартными играми, скачками и... и...

– Женщинами?

Флер, покраснев, кивнула:

– Хоть он готов будет кожу с меня живьем содрать за такое предположение, но, по-моему, он просто не знает, куда себя девать с тех пор, как потерял Нюи Домен. Потому что отец был прав: хотя он и не гасконец, у него в жилах течет кровь винодела. И я все еще думаю, даже сейчас, что он на все пойдет, чтобы возвратить это – я имею в виду Нюи Домен. Они с отцом ездили на другие винокуренные заводы, обсуждали их продукцию и методы. Самое большое впечатление на них произвели Тури, районы Орлеана и Ангумуа. «Вина долины Луары ниже качеством, – всегда говорил ему отец. – Тебе предстоит улучшить их». Но у Яна никогда не было такой возможности. У него нет своих виноградников.

Таунсенд закусила губу, чтобы не расплакаться. Теперь они у него есть...

– Мы очень редко виделись с ним после его отъезда из дома, – закончила Флер. – Как я уже говорила, он стал... неуправляем. До нас постоянно доходили слухи о том или другом его романе, и я помню, как муж Аннеты однажды поспорил с ним во время его визита к нам, так как Ян носился повсюду с герцогом Орлеанским и его компанией. Но Ян только посмеялся над Жан-Батистом и продолжал вести себя по-прежнему.

– Насколько я знаю, он перестал знаться с ним после того, как имя герцога стали связывать с появлением в типографиях Пале-Рояля памфлетов подрывного свойства, – сказала Таунсенд, понизив голос. – Я слышала, в них говорится, что герцог Орлеанский надеется низложить короля либо добиться для себя регентства.

– Здесь, – прошептала Флер, – министры короля убедили его, что он должен собрать телохранителей на случай волнений. Полк Армана – фландрская пехота – будет объединен со старым гвардейским полком, чтобы преобразоваться в так называемую Национальную гвардию.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Эмиль. Обе женщины сидели опустив глаза, пока он подавал им свежезаваренный чай. Флер, сочтя, очевидно, что достаточно наговорила о короле и королевской семье, после его ухода, сменила тему разговора.

– Теперь расскажите мне о себе, – попросила она, вытирая пальцы о салфетку. – Мне хочется узнать все о вашем доме, семье и о первой вашей встрече с Яном.

Таунсенд слегка улыбнулась. Она охотно рассказала бы Флер о Бродфорде, о своих братьях и отце, но отнюдь не о печальных обстоятельствах, связанных с ее замужеством. Она не сомневалась, что Флер вскоре сама увидит, какие скверные отношения у них с Яном.

Час спустя она молча сидела у себя в спальне, пока Китти расчесывала ей щеткой волосы. Эмилю она сказала, что чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы отправиться на концерт к королеве, и что Ян может идти без нее. У нее не было желания сейчас встречаться с ним – очень хотелось побыть одной.

Чуткая к настроению своей госпожи, Китти тоже молчала, выбирая платье из гардероба и надевая его на Таунсенд. Это было утреннее платье из бледно-зеленого шелка, отделанное голубой с серебром вышивкой. Голубые ленты были продернуты сквозь корсаж и по подолу широких юбок. Таунсенд была в нем упоительно хороша.

– Вот, – сказала Китти, наклоняясь, чтобы поправить юбки, – вы и готовы предстать перед Его величеством.

Таунсенд нахмурилась – была пятница, один из трех дней недели, когда король устраивал празднества для придворных. В двенадцать часов всех их ожидали в парадных апартаментах дворца, и горе тому, кто пренебрегал приглашением. Теперь Таунсенд уже достаточно хорошо знала обо всех придворных церемониях, чтобы понимать, что ее ожидает, потому и была так раздражена. Она прекрасно знала, что придворным придется ждать два часа, а то и больше, пока король наконец появится, и что в зале для приемов будет страшная жара. Знала она, что ей придется хорошенько подмести полы своим платьем, когда придет время склониться в реверансе перед королем и стоять в такой позе – как бы ни болели ноги и ни кружилась голова – до тех пор, пока он не прошествует мимо. Не разрешалось также ни заговорить, пока король сам не обратится к тебе лично, каким бы усталым и голодным ты ни был, – пока Его величество не соизволит удалиться.

– Какие перчатки желает надеть мадам? Китти подняла вверх две пары длинных белых перчаток, одни из них застегивались на локте жемчужиной, другие – сверкающим топазом. Таунсенд взглянула на них, плотно сдвинув брови – точное подражание мачехе в минуты гнева.

– Никакие, – вдруг сказала она. – Я еду кататься верхом.

Китти от изумления открыла рот. Подбородок Таунсенд упрямо подался вперед.

– Почему бы и нет?

Китти была огорошена этими словами.

– А как же король?

– Что как же? – Таунсенд прошуршала юбками к туалетному столику, чтобы взять перчатки и хлыст. – Ему совершенно безразлично, там я или нет. И всем остальным тоже. Я для них всего лишь малозначащая диковина, эдакая английская буржуазна, жена герцога Война. Пусть он объяснит им, что помешало мне явиться.

– Но ваше платье... Не можете же вы ехать верхом одетой в...

Таунсенд хлопнула дверью. Китти со вздохом положила перчатки в ящик. Она слишком хорошо знала Таунсенд, чтобы пытаться остановить ее.

Герцогиню невозможно было урезонить, когда она возвращалась после свидания с мужем. Бурные спады и подъемы в их взаимоотношениях сбивали Китти с толку. Что бы они ни сказали или сделали друг другу, сегодняшнее утро привело леди Бойн в особенно боевое настроение. Упрямая, строптивая, она явно порывалась устроить сцену, а у Китти не было ни малейшего желания подставить под удар свою безвинную голову.

14

Ян Монкриф повернул коня на длинную парижскую улицу. Уже с дальнего ее конца он мог видеть версальский дворец с его раскинувшимися зданиями и передним двором, переходящим в огромную Оружейную площадь. День был безветренный и жаркий, и светлые стены замка, казалось, блестели. Ян мчался из Парижа во весь опор, чтобы поспеть на концерт Марии-Антуанетты, и сам он и его лошадь вспотели и устали. Никакого удовольствия не доставила ему эта новая бешеная скачка в многолюдный зловонный Париж после поездки, которую он совершил накануне, но выбора не было. Он уступил просьбе герцога д'Аркора, который вызывал в нем симпатию, и, кроме того, новости, сообщенные д'Аркором, были весьма тревожны.