Эмма и граф - Маршалл Паола. Страница 3

Бесполезно, абсолютно бесполезно! Они не уходили. Все, что, как она надеялась — нет, уверила себя, — она забыла навсегда, было таким отчетливым, будто произошло вчера. Может, лучше не пытаться забыть, а, наоборот, пережить все заново, и тогда прошлое отпустит ее…

Эмма позволила воспоминаниям нахлынуть на нее… Время повернуло вспять.

Эмма снова была Эмилией Линкольн, которой еще не исполнилось восемнадцати лет, единственной дочерью и наследницей Генри Линкольна, представителя старинного рода, недавно сколотившего большое состояние. Его покойная жена, из еще более благородного семейства, была необычайной красавицей, стройной, хрупкой и белокурой. Увы, немодно темноволосая Эмилия пошла в отца. И что еще хуже, с каждым годом она становилась все полнее. Гувернантка называла это щенячьим жиром и говорила, что у девочки замедленное развитие и вскоре она станет такой же стройной и прелестной, какой была ее мать.

Но время шло, и Эмилию охватывало отчаяние. А самое страшное, страшнее, чем полнота, — с юностью началось заикание. И чем больше Эмилия старалась от него избавиться, тем сильнее оно проявлялось.

Отец нежно любил ее. Кроме нее, у него ничего от жены не осталось, и, как и гувернантка, он надеялся, что полнота и заикание пройдут с переходным возрастом. Единственным утешением был ум дочери, такой же острый, как его собственный, хотя и замаскированный заиканием.

А может, и к лучшему? В высшем обществе ум для женщины лишь помеха хорошему браку. Хотя для Эмилии и ум не стал препятствием. Будучи богатой наследницей, она не испытывала недостатка в искателях ее руки. Итак, Генри Линкольн дал дочери образование, какое дал бы сыну, которого у него никогда не могло быть, поскольку даже мысль о втором браке была для него невыносимой.

Некоторые претенденты на ее руку были богаты, некоторые бедны, у некоторых были титулы, у других их не было, и все они были членами высшего общества, дворянства, правившего Англией, и дальними родственниками друг другу. Генри Линкольн не пытался повлиять на выбор дочери.

— Выбирай кого хочешь, — говорил он ей, — только не того, про кого я точно знаю, что он негодяй или будет плохо обращаться с тобой.

Сначала Эмилия думала, что даже ради богатства вряд ли кто-то захочет жениться на заикающейся толстухе, но скоро поняла, что большинство мужчин готовы сделать предложение хоть хромой горбунье, если она богатая наследница. Самым трудным было определить, кто из претендентов хоть немного интересуется ею самой. Проницательная от природы, Эмилия быстро научилась различать фальшь и, заикаясь, отказывала и красивым юношам, и умудренным опытом мужчинам, в которых чувствовала презрение к себе. Почти никто из них даже не пытался заглянуть за неуклюжий фасад, чтобы выяснить, какова же на самом деле Эмилия Линкольн.

Эмилия не подружилась ни с одной из красивых, уверенных юных дам, конкурирующих с нею в поисках мужа в бальных залах и гостиных в ее первый и единственный сезон. Она не разделяла их интересов, и многие смотрели сверху вниз на некрасивую наследницу и презирали ее за то, что ее отец, хоть и знатного рода, нажил деньги на торговле. Эмилия прекрасно понимала, что они хихикают над ней за ее спиной.

А затем в середине сезона 1804 года она встретила Доминика Хастингса. С первого взгляда он ослепил ее. Это случилось на балу, который давала леди Мельбурн. Сама хозяйка и подвела его к Эмилии, сидевшей рядом с мисс Дакр, ее бывшей гувернанткой, а теперь дуэньей. Мисс Дакр, дочери рано умершего священника из обедневшей знатной семьи, с ранней юности пришлось зарабатывать на жизнь.

— Моя дорогая мисс Линкольн, — обратилась к Эмилии леди Мельбурн, не растерявшая с годами красоту и самоуверенность. — Позвольте представить вам моего юного родственника Доминика Хастингса. Он только что приехал в Лондон, но давно мечтает познакомиться с вами.

Леди Мельбурн обожала покровительствовать молодым аристократам и считала, что юный Хастингс, а ему только что исполнилось двадцать четыре года, заслужил шанс завоевать состояние Линкольнов.

Можно сказать, что Эмилия была завоевана сразу. Она обратила внимание на прекрасного юношу чуть раньше, когда он только вошел в зал, и подумала, что он — реальное воплощение образов всех принцев из сказок ее детства и всех героев сентиментальных романов, издаваемых типографией «Минерва Пресс», которые она читала сейчас!

Доминик Хастингс был высоким и белокурым, широкоплечим и длинноногим. Лицо его было таким же прекрасным, как у статуи Аполлона Бельведерского, копия которой стояла в вестибюле дома Эмилии на Пикка-дилли. Одет он был по самой последней моде: черный шелковый фрак, черный с серебром полосатый жилет. А белоснежный галстук, завязанный элегантнейшим бантом! Эмма позже узнала, что завязывать галстук его научил сам Красавчик Браммел, высший арбитр моды.( Джордж Брайан Браммел (1778-1840) — знаменитый франт, родоначальник дендизма. — Здесь и далее прим, перев.) А его ласковый голос!

Более опытная женщина различила бы легкий налет тщеславия, порожденный всеобщим восхищением, как женским, так и мужским, но Эмма видела одно совершенство.

Доминик Хастингс был известным спортсменом, боксировал с Джентльменом Джексоном, прекрасно играл в теннис, скакал на коне и стрелял наравне с лучшими. И именно этот молодой человек низко склонился над ее рукой, выпрямляясь, заглянул в глаза и уверил, что счастлив познакомиться с ней.

Отвечая на его комплимент, Эмилия заикалась еще сильнее обычного. Усевшись рядом с ней, он искренне поинтересовался, нравится ли ей ее первый сезон, и от волнения ее неуклюжесть стала еще более явной. Однако он будто не замечал ее неловкости, тактично расспрашивал, где она успела побывать, что увидеть, и Эмилия потихоньку успокаивалась, хотя заикание не проходило.

Доминика это как будто не тревожило. Склонив к Эмилии красивую голову, он серьезно выслушал ее заикающиеся ответы, затем пригласил на кадриль. Он танцевал как ангел, едва касаясь ногами пола, а Эмилия, спотыкаясь и ошибаясь в танцевальных па, все сильнее чувствовала свою неуклюжесть.

Каково же было ее удивление, когда после кадрили он повернулся к ней и, подводя к мисс Дакр, сказал все с той же очаровательной серьезностью — видимо, его отличительной чертой:

— Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите пригласить вас на менуэт, мисс Линкольн.

Мисс Дакр дрожала от возбуждения.

— Как тебе повезло, Эмилия! Его считают самым красивым юношей в высшем свете, и, хотя он беден как церковная мышь, между ним и титулом графа Чард всего одна жизнь. Он хотел записаться в армию, но его вдовая мать — она умерла всего около года назад — категорически запретила это. Кроме него, у нее никого не осталось, и он не должен бросать ее, сказала она, а во время своей последней болезни взяла с него клятву никогда не вступать в армию. Хотя теперь это вряд ли возможно. Он просто не может себе это позволить.

Эмме пришла в голову единственная здравая мысль за все время знакомства с Домиником Хастингсом: судя по его одежде, лошадям и парному двухколесному экипажу, вряд ли он так уж беден. Но эта крохотная капля цинизма растворилась в его внимании, не угасшем даже после катастрофы, случившейся во время менуэта. Она от волнения подвернула ногу, и ему пришлось вывести ее из круга танцующих.

Однако и это происшествие обернулось ей на пользу, так как Доминик отказывался танцевать с другими до конца вечера, предпочитая, как он сказал, «сидеть рядом с вами и развлекать вас».

Что он и делал, рассказывая забавные истории о присутствующих, и познакомил ее с Джорджем Браммелом, когда сей джентльмен появился и по-дружески поздоровался с ним. Мистер Браммел также не был в Лондоне в начале сезона.

— А кто эта очаровательная леди, отвлекшая вас от танцев, Хастингс? — спросил мистер Браммел, кланяясь Эмилии. — Пожалуйста, представьте меня.

Очаровательная! В восторженном тумане ее заикание становилось все сильнее и сильнее, а пухлые щеки — все румянее и румянее. Но джентльмены как будто ничего не замечали, а вскоре Доминик — он запретил ей называть его мистером Хастингсом — отправился за лимонадом и бисквитами. «Чтобы вылечить вашу лодыжку», как он сказал, изливая на нее свое обаяние.