Гость из бездны - Мартынов Георгий Сергеевич. Страница 72

— Я думаю, — сказал тот же мальчик, глядя на Волгина широко открытыми глазами. Было видно, что ему жутко слышать об этом.

Волгин решил, что о войне хватит.

— Вы интересовались, — сказал он, — как я учился, какой была школа. Об этом пусть расскажут вам Игорь или Мария. Их время немножко ближе к вам, чем мое. Я учился в школе в первые годы после Октябрьской революции. Шла гражданская война, и на каждом шагу возникали большие трудности.

Беседа затянулась. Дети не соглашались прекратить се. По требованию Электры был сделан перерыв, и гости поужинали вместе с детьми в огромной столовой, оборудование которой было во всем подобно той, где они обедали днем. Потом вернулись в зал.

Выступала, главным образом, Мельникова. Второв говорил мало, и то с помощью Волгина, переводившего его слова.

Затруднения возникали на каждом шагу. Приходилось объяснять условия, существовавшие в былое время, резко отличающиеся от современных. Иногда дети не могли понять самых простых вещей, в то время, как хорошо понимали более сложные.

Выяснилось, почему Электра остановила свой выбор, кроме Волгина, именно на Мельниковой и Второве. Оказалось, что все дети хорошо знают историю завоевания человеком космического пространства и помнят имена космонавтов. Тс, кто первыми улетали с Земли к соседним планетам, были одними из самых любимых героев подрастающего поколения. Волгин впервые услышал имя Гагарина — первого человека в Космосе.

И Мельникову сразу спросили о се деде. А когда она ответила, что никогда не видела его, потому что он умер до се рождения, — дети были страшно разочарованы.

— Как же так, — недоуменно спросила Фея, — ведь он был вашим дедом, а не отдаленным предком?

В их сознании не укладывалось, что внучка могла не видеть своего деда. У самой Феи живы не только деды, но и прадеды, и прапрадеды. И так было у всех, за очень редкими исключениями, вроде семьи Люция, у которого появилась дочь, когда ему было уже около шестидесяти лет.

После ответа Мельниковой Второва уже не просили рассказать о его прадеде — Геннадии Второве.

Кто-то вспомнил слова Волгина об ограниченности передвижений, и пришлось рассказать о поездах, самолетах, пароходах.

Не сговариваясь, Волгин и Мельникова старались создать впечатление комфортабельности и удобства транспорта былого времени, но они не могли скрыть скорости движения, а именно это обстоятельство и служило критерием для оценки их рассказа.

И странное дело! Они чувствовали, что начинают удивляться, как могли люди мириться со столь медленным передвижением.

А те, кто их слушал, воспринимали рассказ Волгина о скорых поездах, проходивших расстояние от Ленинграда до Москвы за девять часов, так же, как сам Волгин в свое время воспринимал путешествия по тому же маршруту на лошадях за две недели.

Он не дожил до реактивных самолетов, но если бы и рассказал о них, то это мало помогло бы. Мельникова, говорившая о двухчасовом пути на шариковых электроэкспрессах, идущих по желобовой дороге, имела не больший успех, чем Волгин. Дети привыкли к мысли, что достаточно нескольких минут, чтобы перелететь в Москву на арелете.

От транспорта перешли к бытовым условиям жизни. И тут стало еще труднее. Слушателей интересовало все: устройство жилища, питание, развлечения, а в особенности ученье в школах и домашняя жизнь. И почти каждый ответ вызывал недоумение и множество новых вопросов. Волгин подумал, что говорить со взрослыми гораздо легче, они не расспрашивали так подробно.

Все приходилось объяснять до конца, дети не удовлетворялись полу ответами. Стоило Мельниковой, говоря о школе, упомянуть о географии, как тотчас же ее спросили:

— Сколько же времени занимали уроки географии? Ведь вы сами рассказывали о медленности вашего транспорта.

— При чем здесь транспорт? — удивилась Мария Александровна, но затем поняла, в чем дело. — В наше время географию Земли изучали по картам и книгам.

Многие не удержались, и в аудитории снова послышался смех.

— А разве вы сами, — перешла в наступление Мельникова, — изучаете астрономию практически?

— То астрономия, — сказал кто-то, — а то наша же планета.

— Мы не могли иллюстрировать уроки географии поездками по Земле. Кроме того, что это заняло бы слишком много времени, существовали границы между государствами, и через них трудно было переходить.

Снова недоумение — и дополнительный рассказ о границах.

Чем дальше шла беседа, тем больше чувствовали Второв, Мельникова и Волгин, что своими рассказами они лишь ухудшают впечатление. Читая о двадцатом и двадцать первом веках, дополняя книгу воображением, дети, несомненно, получали иное представление о прошлом. Не желая того, можно сказать, против своей воли, живые представители былых времен срывали романтическую дымку, всегда вуалирующую прошедшее, затемняющую подробности, чуждые потомкам. История сохраняет только выдающиеся события, и каждое поколение воспринимает их со своей точки зрения, забывая о деталях.

Заметив, что Электра начинает проявлять признаки беспокойства, Волгин понял, что необходимо рассеять невыгодное впечатление, вызванное рассказами Мельниковой.

— Вы увлеклись, Мария! — сказал он по-русски. И продолжал на другом языке, обращаясь ко всем: — Дети! Уже поздно, и мы устали. Вы, конечно, тоже. Пора кончить наш разговор. Я хочу, в заключение, рассказать вам о том, что происходило после войны, в которой я участвовал. Хотите послушать?

Одобрительный гул голосов послужил ответом.

— Мария говорила вам о втором веке коммунистической эры. Я вернусь на целый век назад. Ведь я родился почти на сто лет раньше Марии, — добавил Волгин. — Война принесла огромное разорение Советскому Союзу. Сотни городов, тысячи населенных пунктов были разрушены…

Он нарисовал слушателям жуткую картину опустошений, причиненных войной.

— Перед нами встала задача — залечить раны, восстановить разрушенное, на месте развалин отстроить новое, лучшее, чем было прежде, и все это проделать как можно скорее…

С красноречием, которого он сам не ожидал от себя, Волгин говорил о самоотверженном труде народа, о жизни, со сказочной быстротой возникшей из пепла, о всеобщем стремлении в кратчайший срок достигнуть самого высокого на Земле уровня жизни.

Чутье подсказало ему верную мысль. То, что он говорил, заставило этих детей, с молоком матери впитавших в себя величайшее уважение к человеческому труду, сразу забыть обо всем, что им рассказывали. Его слушали с горящими глазами, возбужденными лицами, слушали, затаив дыхание Все это было им понятно, дорого.

Электра улыбалась. Это как раз то, что нужно детям. Теперь все будет в порядке, только бы дети снова не повернули разговор.

Когда Волгин закончил, долгое молчание лучше всего говорило о произведенном им впечатлении.

Электра встала и в теплых словах поблагодарила за беседу.

— Если захотите посетить нас еще раз, мы будем рады.

— Вряд ли, — прошептал Второв.

Дети наперерыв предлагали доставить их домой на арелете, но гости отказались.

— Мы хотим пройтись по городу, — сказал Волгин

— Проводить вас?

— Нет, не надо. Мы дойдем сами.

Было уже девять часов вечера. Над городом собирались тучи, станции погоды, видимо, наметили на ночь дождь. На темном небе отчетливо вырисовывались арки мостов и линии спиральных дорог, светившиеся в темноте. Виднелись многочисленные арелеты. Людей было значительно больше, чем днем.

Нигде не было ни одного фонаря, но улицы заливал яркий свет. Его испускали стены домов, линии движущихся тротуаров, маршрутные арелеты, попадавшиеся теперь гораздо чаще. Казалось, что сам воздух немного светится, а может быть, это так я было.

Волгин со своими спутниками пошли по внешней, неподвижной, полосе тротуара, где людей было меньше. Они видели вдали верхнюю часть памятника Борису Мельникову, и это указало им направление. Статуя, выглядевшая днем гранитной, теперь казалась огненной, точно была сделана из стекла и внутри наполнена оранжевым светом.