Парень с соседней могилы - Масетти Катарина. Страница 16

Мы почти не отмечали дней рождений и праздников, фактически ни с кем не общались — разве что устраивали скучнейшие официальные обеды для маминых партнерш по бриджу с мужьями или папиных коллег с женами (по такому случаю нанималась дополнительная прислуга, которая подавала на стол). Мадера в хрустальных бокалах, изысканные сигарильо в сигарочницах. Мне полагалось выйти приветствовать гостей. Из покупавшихся опять-таки ради этих случаев бархатных платьев торчали костлявые руки и ноги, красномордые дяденьки хлопали меня по спине так, что я закашливалась, и говорили: «Девочке надо больше бывать на свежем воздухе, нагуливать цвет лица». По таким дням мамины волосы кудрявились еще больше обычного.

Я в жизни не видела, чтобы мама с папой прикасались друг к другу или хотя бы шли под руку.

Могут ли в подобных условиях сложиться нормальные представления о браке? Неудивительно, что я считала наше с Эрьяном супружество образцовым. Неудивительно, что я, по сути дела, не горевала об Эрьяне. Муж либо есть рядом, либо его нет, разница невелика, больше всего это отражается на количестве котлет, которые надо покупать к ужину. Ничего другого присутствие или отсутствие мужчины не значит — таков был урок, усвоенный мною в родительском доме.

Я совершенно не готова к человеку вроде Бенни. Случаются дни, когда он, как мне кажется, проявляет назойливость, нарушает неписаные границы, вторгается туда, куда его не звали, — и тогда мне не хочется его видеть. С Эрьяном ничего подобного не происходило: его вполне устраивало параллельное существование, которое не было в тягость мне.

Правда, случаются и другие дни…

Ох, не по мне это имечко — Дезире… Больно оно резкое, высокомерное, с претензией на аристократизм — такой мне по первости показалась и его обладательница. Я предпочитаю звать ее Креветкой. Вот уж какое прозвище ей подходит до чертиков! Блеклая, согнута в дугу, чтоб прикрыть нежные части и выставить наружу панцирь… и своими длинными усиками ощупывает все кругом.

Многое в ней недоступно моему пониманию.

К примеру, она долго рассматривала фотокарточку моих родителей, которая мне самому очень нравится. Они там загорают на скале — естественно, полураздетые. Лежат в обнимку, щека к щеке, сощурившись от солнца и улыбаясь в объектив.

Креветке снимок показался слишком интимным, вызвал у нее чувство неловкости.

— Все-таки это твои родители… и в таком виде… — сказала она. — Пожалуй, даже непристойном, а?

Непристойном?!

Еще она вечно мерзнет, сколько бы я ни топил. Мне впору скинуть рубаху, а она упаковалась в свитер и шерстяные носки. Ей нравится, чтобы я ничего не делал, только сидел рядом и сильными, равномерными движениями гладил ее по головке. Тогда она прижимается ко мне, как брошенная дачниками, изголодавшаяся кошка, которой наконец-то попался настоящий хозяин.

Но она вовсе не беспомощна и не склонна к зависимости! Бывает, мы собирались встретиться и я уже настроился на свиданье, а она вдруг заявляет, что передумала и хочет сходить с подругой в кино. Или, к примеру, я не могу вырваться в город, потому что у меня невпроворот дел, так она никогда не скажет по телефону: «Давай я приеду!» Нет, она бросит: «Ну что ж, значит, увидимся на следующей неделе».

Я пытаюсь достучаться до нее и, честно говоря, даже привязать ее к себе, но, похоже, я ей бываю нужен только изредка и не могу предъявлять никаких требований, отчего меня охватывает дикая тоска. Могла бы иногда пошевелить клешней, чтоб мне помочь! Сделать что-то по дому, подсобить с пробной дойкой, выказать интерес к моим заботам! Конечно, я слишком привык, что женщина подхватывает дела, до которых у тебя не доходят руки, однако ж я не прошу ее печь булочки. Просто невмоготу смотреть, как она уткнула нос в газету, когда я разрываюсь между всеми делами!

Сказать по правде, я бы с удовольствием стал двоеженцем и взял за себя сразу и Креветку, и Вайолет. Вайолет обреталась бы внизу, занимаясь приготовлением бараньего рулета и пошивом занавесей, а в спальне я бы прижимал к себе Креветку: очень люблю, когда она сворачивается калачиком у меня на груди и смеется своим негромким хриплым смехом. Ее смех вроде награды, ради него я могу сотворить Бог знает что.

В старом парке отдыха есть аттракцион под названием «Силомер». Там надо бить дубинкой по штырю, и динамометр показывает твою силу. Если ты здоров как бык и способен вогнать в землю весь штырь, звенит колокольчик. Так вот, Креветкин смех стал для меня этим колокольчиком. У меня не всегда получается, чтобы он зазвенел… и я прекрасно чувствую, когда динамометр зашкалило, а когда я вовсе промахнулся.

Вайолет иногда недовольна мной и может сказать: «Ты у нас всегда был чудаком», — но она знает, что я настоящий мужик, ничуть не хуже ее Бенгта-Йорана: я умею водить трактор и валить лес.

Креветка же смотрит на вещи иначе. Я чувствую, что ее притягивают как раз мои «чудаческие» стороны. А когда я закладываю под губу жевательный табак и надеваю шлем, чтобы ехать на лесоповал, то превращаюсь в человека, мало для нее привлекательного.

Интересно, далеко у нас продвинулась медицина? Нельзя ли пересадить сложную тусклявую душу Креветки в тело Вайолет — с ее пухлыми грудями и проворными руками?

Я нашла управу на быстротекущую

беспорядочную жизнь

Теперь я раскладываю ее по папкам

наклеиваю этикетки

и храню в архиве

Сегодня произошло крайне неприятное событие. Меня трясет от одного только воспоминания о нем.

Началось с того, что вчера фру Лундмарк не вышла на работу.

Мы отнюдь не сразу заметили ее отсутствие. Нередко она приходит раньше всех, вешает пальто и меховую шапочку в своем кабинете и пробирается в подвал, чтобы заняться… Кстати, чем она занимается в свободное от детского отдела время? Мы предполагаем, что сортирует и отбраковывает литературу, а также заводит каталожные карточки на новые книги, но, разумеется, фру Лундмарк никто ни о чем не спрашивает, а ее высокая должность не позволяет нам подвергать сомнению ценность ее работы. Она же проводит все больше времени на складе, предварительно уведомив меня или Бритт-Мари, что нам следует взять Детей на себя.

Итак, мы обнаружили ее отсутствие лишь в обеденный перерыв. Фру Лундмарк всегда сидит за столиком у окна и всегда ест самые простые мюсли с кефиром, читая при этом очередной каталог, присланный Библиотечным управлением. Если в комнате вдруг воцаряется тишина, слышно астматическое дыхание госпожи Лундмарк, в остальном же она совершенно неприметна.

Она садится за столик в одну минуту первого и встает без пяти час, после чего моет миску из-под кефира и мюслей, ставит ее на сушилку и идет в уборную. Мы не раз шутили по этому поводу: не у всех желудок работает как часы.

Мы настолько привыкли к этому ритуалу, что фру Лундмарк стала для нас своеобразным фабричным гудком: когда она проходит мимо полок с нотами (напротив двери в столовую), мы знаем, что наступило время обеда, и у нас, как у собак Павлова, начинает выделяться слюна. Иногда мы испытываем голод, заслышав одну лишь одышку фру Лундмарк. А когда она встает и направляется к мойке (предварительно втянув в себя остатки кефира — чуть прикасаясь к ложечке, словно мимоходом целуя ее), то торопимся закончить разговор. Нам даже не надо смотреть на часы.

Вчера фру Лундмарк в столовой не появилась. Она не брала отгул и не звонила сказать, что заболела. Мы поговорили об этом минуты две — с тех пор, как я работаю в библиотеке, больше двух минут на обсуждение госпожи Лундмарк не уходило ни разу. Никто из нас не конфликтовал с нею, не ставил ей палки в колеса, но и не сотрудничал. Нельзя сказать, что мы избегаем ее: мы почти ежедневно обсуждаем с фру Лундмарк погоду и время прихода на работу или ухода с нее. Кроме того, почему-то именно она всегда собирает деньги на подарки юбилярам, роженицам и будущим пенсионерам. Удивительно, но она умеет потрясающе выбирать подарки — вроде бы самые банальные и неизменно попадающие в точку: оказывается, человек хотел как раз такого подношения. Потратив две минуты на вопрос о том, куда делась фру Лундмарк, мы, по обыкновению, решили, что это не наша проблема, и перешли к другим делам.