Синее море, белый пароход - Машкин Геннадий Николаевич. Страница 14

Судья наконец выволок на арену двух маленьких японцев. Толпа стала подбадривать малышей. Они неуверенно топтались друг возле друга по свежему песку.

— Давай! — закричал я. — Давай!..

Один малыш обхватил другого за голову и ткнул в песок. Сам испугался и убежал. Судьям пришлось побегать за победителем, чтобы вручить ему какой-то приз на лопаточке в конвертике. И опять судьи начали вызывать желающих.

Отец взял меня за плечи и вытолкнул на арену. Рубаха не выдержала тяжести альбома, вылезла из-под ремешка, и альбом шлепнулся на песок. Японцы закачались от смеха, как кусты под ветром.

Я вначале растерялся, но потом подхватил альбом и гордо выпрямился. Я стал выискивать в толпе своих сверстников. Что ж, поборемся! Будет о чем написать ребятам…

И тут я чуть снова не выронил альбом. За мной исподлобья сквозь выпуклые стекла очков следил Ивао. Рядом стоял Кимура и что-то нашептывал ему на ухо. И я сразу представил себе генерала Сиродзу. До сих пор я не мог нарисовать Сиродзу, сколько ни силился. Только форма генеральская выходила, а лица не было. Но теперь я видел это лицо. На зубах поблескивают полукоронки… У меня зашевелились пальцы: так захотелось нарисовать генерала Сиродзу — Кимуру. Но в это время оба судьи обратились к зрителям с горячей речью. Они просили выйти бороться со мной того, кто ощущает силы, чтобы утвердить здесь дух Ямато.

Я положил альбом на стол судей и скрестил руки на груди. Вспомнил, как мы целыми днями боролись в своем овраге. Я клал на лопатки даже здоровяка Скулопендру. А если ты, Ивао, полезешь, то пощады не жди. Придавлю, как клопа, и не выпущу, пока не запищишь. Не выпущу, даже если будет просить Сумико. Она тоже должна быть тут. Они с братцем не расстаются.

Я вгляделся в девчачий куток и увидел Сумико. Она прикрыла нижнюю часть лица большим бумажным зонтиком. Но я ее по одним глазам узнал бы. Они блестели, как кусочки антрацита.

А Ивао уже шел на арену. Он снял очки и щурился. Его тонкие зубы выпячивались, точно он хотел укусить меня. В самый последний момент я загляделся на его родимее пятно, похожее на воробья, и подумал: если они уедут и мы вырастем на разных берегах, но когда-нибудь нам доведется встретиться, например, в рукопашном бою, я сразу узнаю Ивао.

В это время судья дал сигнал. Я зазевался и ощутил на шее горячий выдох японца. Ивао обхватил меня под поясницу и кинул вбок. Мне удалось устоять. Но не успели ноги стать пошире, как Ивао вновь налетел. И тут я опять зазевался. Захотелось взглянуть, как действует наш поединок на Сумико. Она раскручивала за трость свой зонтик с черно-желто-зелеными глазами змеи.

Ивао толкнул меня в грудь, потому что Кимура выкрикнул по-своему из толпы: «Толкни!»

Я упал всем телом назад. Чтобы не лечь на лопатки, я выбросил правую руку. Она хрустнула выше кисти, но спасла меня от поражения. Судьи кинулись ко мне. Но я уже вскочил на ноги и сгреб Ивао. Он очутился в железных тисках. Он еще пыжился, больно давил мне в грудь подбородком и чуть не выскользнул, потому что правая моя рука вдруг онемела. Тогда я покрепче перехватил Ивао под поясницу и припечатал к песку одним броском. Онемение в правой руке прошло, но сменилось дикой болью. Я так и лежал на песке, лишь голову приподнял. Глаза змеи, нарисованные на зонтике Сумико, расплылись. Рядом начали спорить. Сапоги отца наступали на дзори судей и лакированные полуботинки Кимуры. Подошли из толпы еще двое. По клёшам с ботинками и сапогам я узнал Семена и Рыбина.

Отец доказывал, что победа моя чистая. Однако судьи медлили выносить решение. Кимура же просил судей повторить поединок.

Мы с Ивао поднялись. Он напружинился, готовясь вновь кинуться на меня. Родимое пятно налилось кровью.

— Капитан, — сказал один судья отцу, — оба падай… Надо опять борись.

— Опять, опять, — повторил Кимура, стараясь улыбаться.

— Поучи их еще разок, — сказал отец и гордо оглядел толпу из-под приспущенных век. — Пусть знают, с кем дело имеют.

— Хватит, Василий, — вмешался Семен. — Пусть ребятишки помирятся.

— Не подводи наших, Гера! — завопил Рыбин.

— Ну так что, сынок? — спросил отец и подмигнул.

Чтобы не заорать, я кусанул губу и помотал головой в разные стороны.

— Говорю — борись, — просипел отец, наклоняясь ко мне. — Опозорить отца хочешь?

— Опять, опять, — твердил Кимура и улыбался.

— Ты его под ножку, под ножку… — советовал Рыбин.

— Перестаньте! — Семен потряс неравными кулаками, которые были похожи на два разных куска кварца. — Раздухарились?!

— Твое-то како дело? — взвизгнул Рыбин. — Свово сына заимей и распоряжайся им, как хошь.

— Мой сын, — поддакнул отец, — что захочу, то и будет делать…

Я повернулся, прорвал толпу, где она была пореже, и побежал за храм. Здесь рос на склоне густой кустарник и возвышался на каменном постаменте бронзовый Будда, изрешеченный пулями. Я свалился в росистую траву и заскулил, как щенок, которому отдавили лапу. Будда печально глядел на меня пробитым глазом.

9

Изо всех сил дул я на вспухшую выше кисти руку, прикладывал прохладные, шершавые листья кислицы. Но боль отзывалась даже в кончиках пальцев на ногах. Я начал кататься по траве, но тут же затаился, потому что в мою сторону кто-то шел. Их было двое.

Вот они зашли в рогатую тень храма. Я узнал светлое кимоно и сложенный зонтик Сумико. Ее сопровождал братец.

Они подбежали ко мне и присели на корточки. Я вспомнил, что самураи, сделав харакири, улыбаются, и выдавил улыбку.

— Гера-сан, ты война рисуй, — сказала Сумико и подала мне альбом, который я оставил на столе судей, — как дядя Кимура.

— Мне бы краски, — ответил я и повел правую руку за спину. Однако задел больным местом за бок. Пришлось тихонько застонать. И в это время луна выскочила из-за выгнутой крыши храма. Я поспешно перевалился в тень. Но Сумико заподозрила неладное.

— Рука боли? — спросила она и схватила мою руку горячими пальцами.

Пока Сумико ощупывала опухоль, Ивао протянул мне конвертик. Такой же был и у него в руке. Значит, наградили обоих…

Я надорвал свой зубами. В конвертике лежал новенький рубль. Я скривил губы. Не могли дать какой-нибудь значок — все-таки международные состязания!

Я решил отдать рубль Юрику — пусть играет — и спрятал его в альбом.

Сумико потянула мою руку за кисть.

— А-а-а!..

Хорошо, над площадью гремела бочка. А так бы народ сбежался на мой стон.

— Худо? — спросил Ивао.

— Надо доктор, — сказала Сумико.

— Где сейчас возьмешь доктора? — промямлил я и опять стал дуть на опухоль.

— Дома, — ответила Сумико.

— Дома меня мать ремнем может только подлечить, — сказал я.

— Папа нас яруси, хоросый доктор, — ответила Сумико.

— Да он же помешанный. — Я покрутил пальцем возле головы.

— Папа хоросый доктор, — повторила Сумико. Она схватила меня за здоровую руку и повела по тропе вниз.

Она щебетала без умолку. Наверное, чтобы отвлечь меня от боли. Сумико говорила, что взяла зонтик на гулянье, — дядя обещал к вечеру дождь. Он гораздо лучше определял погоду, когда у него были собственные кунгасы, сейнер и баржа.

Я плохо слушал Сумико. Я старался не трясти руку. И прижимал ее к груди, как мать ребенка. Мне очень хотелось завыть, но впереди шла Сумико, а сзади Ивао.

— Нечестно ты меня толкнул, — сказал я Ивао. — Переведи ему, Сумико.

Сестра перевела ему. Он опустил голову и впился зубами в сорванную на ходу веточку. Сумико начала оправдывать брата. Она сказала, что это все Кимура. Он обучает Ивао приемам джиу-джитсу. Я хотел сказать в ответ, что с его ли очками готовиться к войне. Но в это время мы продрались сквозь заросли кислицы, кукольника, бузины, увитой вьюнком, и свалились прямо к нашему дому.

Позади турундела бочка. Ей подсвистывала свирель. Над храмовой площадью блуждали разноцветные бумажные фонарики. И луна висела над площадью, ну точь-в-точь испеченная в костре и очищенная картофелина. При такой луне бабушка, бывало, заговаривала мне зубы. Сумела бы она заговорить мою руку? Вдруг положат в больницу? Потом как снова встретиться с Сумико?