Клад - Маслюков Валентин Сергеевич. Страница 49

Но Золотинка накрепко усвоила полученный у Михи урок. Торжественно обставленный позор показал тогда, что нужно мочь и уметь больше того, что могут потребовать обстоятельства, – чтобы не пришлось на обстоятельства сетовать. И Золотинка повторяла пройденное, не доверяя никакому успеху.

Выматываясь, тянула она очумело виляющую кругами тень и чем ближе затягивала, тем надежнее овладевала, волей своей переменяя свободный ход рыбины.

Теперь она засыпала по ночам сразу, словно проваливалась, – не оставалось сил на праздные душевные мучения. День походил на день, опустошенная усталостью, втянутая в какое-то одуряющее, не дающее роздыху противоборство, Золотинка едва замечала перемены погоды, дожди и ветры. И однажды случилось – почти без радости! – долгожданное чудо. Собственно, это было не чудо, а простое волшебство: в согласном биении сильного узкого тела и плавников плевком выскочила из воды смазанная брызгами серебрушка и по высокой дуге плюхнулась на дно лодки.

Золотинка с трудом расправила онемевшие члены.

– Особенно не задавайся, – сказал вечером Поплева, разглядывая при свете низко опущенного фонаря скользящие на дне лодки сельди – три штуки. – Сетью поймаешь больше, – заключил он с ласковой насмешкой.

И оглянулся на склонившегося вместе с ним через борт человека. Тут только Золотинка опознала остренький грязноватой красноты носик Кудая.

Четверть часа спустя, переодевшись, Золотинка вышла к столу, поставленному посреди палубы и покрытому куском чистой, но не глаженой парусины. Поплева с Тучкой потчевали гостя хорошо знакомым ему портаваром, а гость от знакомства не отрекался и заметно помягчел. Золотинка не стала присаживаться, а только склонилась к свече, чтобы пробежать глазами доставленное Кудаем письмо.

Миха Лунь надеялся видеть своих уважаемых товарищей на имеющем место завтра, в четверг, в пятом часу пополудни в здании городского земства волшебстве.

– А зна-а-ете что, – протянул Кудай, подгадав миг, когда Золотинка окончила чтение и опустила лист. – Я завтра нарочно за вами заеду. Чтобы вы не могли увильну-у-уть!

Столь много значащее для Золотинки завтра началось с сонного шума дождя. Подернутые водной пылью, утратили определенность очертаний корявые сосны на морской косе, размытый берег походил на воспоминание.

«Трудно избежать тщеславия тому, кто много говорит о себе», – взошли Золотинке на ум читанные в «Речах царств» слова. «Трудно избежать тщеславия» – с этим она взялась за иголку, чтобы привести в порядок кое-какие свои наряды, и полдня сидела у раскрытой двери, где обозначился раздел между мокрой палубой и сухим настилом чердака. К обеду небо посветлело, тучи поднялись и на покрывшемся свежей волной затоне показалась четырехвесельная лодка, на корме которой восседал Кудай – в необыкновенно пышном полукафтанье черных и фиолетовых тонов, с белой пеной кружев у горла и на запястьях, Кудай, увенчанный красной шляпой с перьями и разрезами.

Дюжие лодочники поддержали Кудая снизу, сверху его подхватил Тучка, и вот заморенный науками ученик очутился на палубе на собственных своих ногах. Коснувшись рукой шляпы, Кудай огляделся, но лишь повторно вернувшись взглядом к Золотинке, неопределенно осклабился.

Платок скрывал нижнюю половину лица… Нечто вовсе несообразное по нынешним временам: большой кусок мягкой некрашеной парусины обнимал круглый затылок, замотанный затем вокруг шеи, закрывал рот по самый кончик носа, два перекрученных жгутами конца затянуты были вверх, и на самом темени красовался узел. (Старозаветный обычай завязывать платок на макушке держался ныне лишь в самых глухих, забытых богом деревнях). Простому некрашеному платку соответствовала такая же парусиновая юбка и короткая рубашка, выпущенная поверх пояса.

Остались от Золотинки только большие глаза с влажным блеском в них да выразительные брови.

– Так и поедешь?… Чумичкой? – отбросив околичности, спросил вдруг Кудай с внезапно прорвавшейся и ничем не объяснимой злобой. Так что Золотинка на миг опешила и не обиделась лишь только потому, что по недолгом размышлении решила этой злобе не верить – не признавать ее за нечто действительно значимое.

То важное и торжественное, что ощущала она сегодня в своей душе, трудно было поколебать мелкими житейскими недоразумениями. И она тотчас же подумала, что слабодушному, не совсем здоровому, должно быть, бездарному, неталантливому, как кажется, и, может быть, не знавшему никогда щедрой любви, бесполому какому-то Кудаю не весело и не ладно приходится. А зависть, озлобленное самомнение, самообольщение… едва ли они облегчают жизнь. При том же, подумавши, вспоминаешь и о собственной вине – зачем же ты так радостна, ловка, умна и прелестна?

Она примиряюще, почти виновато улыбнулась, что вряд ли, впрочем, сумел оценить Кудай, поскольку нижнюю часть лица ее закрывал платок.

– Ладно, ладно, – невнятно пробормотал он и отстранился от борта, чтобы Золотинке не пришло в голову, будто ухажер самонадеянно оставляет за собой право подать девушке руку.

И верно, такую помощь нельзя было бы оправдать ничем иным, кроме самонадеянности. Золотинка легко спрыгнула в лодку, ученик волшебника был спущен Тучкой и, сколько ни мотался, неумолимо принят снизу гребцами.

Устроившись на сидении, Кудай одернул кружевной воротник и, еще некоторое время подергавшись, вернул себе достоинство. После чего заговорил. Удивительно было, как легко, без всякого повода и причины заводился Кудай с любого места, чтобы неизбежно перейти на себя.

– Но все дело-то в камне, – разглагольствовал Кудай, хватаясь за сиденье и за борт, – лодка вышла на крутую речную волну, которая дробилась здесь о сильный морской прилив, отчего получалась неприятная толчея и быстрины – сулой. – Будь ты хоть семи пядей во лбу, – он оторвал руку от опоры, чтобы отмерить у себя на лбу соответствующие пяди, но не сделал этого не только по недостатку пространства в означенном месте, но и по недостатку ловкости – лодка качнулась, Кудай, не закончив движения, судорожно схватился за борт. – Будь ты хоть семи пядей во лбу, – повторил он, отказавшись уже от попытки усилить действие слов подходящим жестом, – если нет у тебя такого вот камешка… камешка… и что тебе за цена? Кто тебя знает? Да ты хоть полвселенной на голову поставь, кто тебе спасибо скажет?

Золотинка подумала, что такого рода подвиг при любых обстоятельствах не стоит благодарности, но от замечаний воздержалась.

– А ведь я не так уж и молод, как кажусь, – почему-то хихикнул Кудай. – Внешность обманчива. Сколько тебе лет? – сказал он вдруг, коснувшись носком башмака сидевшего к нему спиной лодочника. Прикосновение вышло грубое, потому что лодочник, налегая на весла, откинулся.

– Сорок семь, сударь, – ответил он, не оборачиваясь. Это был черный лицом, морщинистый мужчина со всклокоченными лохмами. На обнаженных руках его ходили сухие мышцы, покрытые отчетливой сетью жил.

– А выглядишь стариком… – с каким-то непонятным удовольствием отметил Кудай.

– Это уж как придется, сударь, – сдержанно отвечал лодочник.

– Зачем ты так дышишь: хы-хы?

Лодочник дышал совсем не так, чтобы хы-хы! как это пытался изобразить Кудай, дышал он мерно и глубоко, не сбиваясь при разговоре, но возражать не стал.

– Такая работа.

– И сердечко, небось, пошаливает? Дети останутся?

– Их у меня пятеро, сударь. И внуки есть.

– А умирать страшно? – не отставал Кудай, заговоривши каким-то особенным, развязным голосом.

– Нет, сударь, – просто отвечал лодочник, размеряя слова со скрипом уключин.

Ответ этот заставил Кудая смолкнуть.

Не решаясь ходить морем, он велел править к речной пристани, откуда оставалось до города еще несколько верст по каменистой большей частью застроенной с обеих сторон дороге. В переполненных лужах стояла мутная белая вода, мыльная после дождя земля скользила под подошвами, приходилось пробираться обочиной по неровному щебню.

Кудай совсем раскис. Красная шляпа с разрезами поникла, перья обвисли, соломенно-желтые штаны по колено и выше покрылись пятнами пенистой известковой воды. Скоро он уж почти не находил сил канючить, чтобы девушка повременила, а просто хватался за нее, беззастенчиво наваливаясь всей тяжестью. Несколько верст, отделявших речную пристань от Воробьевых ворот превратили его в развалину с мутным взором, ноги разъезжались, а руки дрожали. Золотинка не раз уже пожалела, что не дождалась Поплеву с Тучкой, а предприняла эту отнюдь не увеселительную прогулку с внезапно и непоправимо одряхлевшим ухажером. Она тоже измучалась – и за себя, и за ухажера.