Путь вниз - Мэтисон (Матесон) Ричард. Страница 36

Он пилил волокна толстой, как канат, нитки острием булавки до тех пор, пока не почувствовал, что может разорвать оставшиеся волоски руками. Пыхтя и сопя в сумраке пещеры, Скотт привязал один конец нитки к головке булавки, а другой – к острию, эта петелька скользила, но, подумав, что и так сойдет, он закинул булавку за спину и приподнялся на носках, пробуя вес. Пойдет.

Так. Это все? Он стоял не в тревоге, но в раздумье, сдвинув брови. И хотя он не отдавал себе в этом отчета, ему было приятно просчитывать все возможности. Здесь явно была какая-то связь с той теорией, что счастье без борьбы невозможно.

Этот момент был полной противоположностью безысходным, беспросветным часам прошлой ночи. Теперь у него была цель. Да, возможно, думая так, он обманывал сам себя, но благодаря этому Скотт впервые за долгое время определенно чувствовал удовольствие. Хорошо, так что же ему нужно? С голыми руками взбираться будет трудно. Он был слишком маленький, необходимо что-то придумать. Хорошо. Если это скала, значит, он скалолаз.

Чем пользуются скалолазы? Ботинками с шипами. У него их нет. Альпенштоком.

Тоже нет. «Кошкой». Нет.

Ха, нашел! А что, если взять еще булавку и как-нибудь изловчиться и согнуть ее крючком? Тогда, привязав к ней длинную нитку, он сможет забросить и зацепить ее в какой-нибудь трещине в садовом кресле и подняться по ней. Это будет достаточное снаряжение. Возбужденный Скотт вытащил еще одну булавку из резиновой пробки и отмотал двадцать футов нитки – по его представлению. Затем выбросил булавки и нитку из швейной коробки, вылез сам и, затащив свои находки на гору, сбросил их через дырку и спрыгнул сам.

Он двинулся к цементной приступке, волоча за собой булавки и нитку.

«Теперь, – подумал Скотт, – мне не хватает воды и пищи». Он остановился, вглядываясь в крышку коробки, и вдруг вспомнил, что на губке еще оставалось несколько кусочков печенья. Их можно было прихватить с собой, положив за пазуху.

А как быть с водой? Лицо его прояснилось: «Губка!» Почему бы не оторвать от нее маленький кусочек и, пропитав водой из шланга, не взять с собой. Именно так, вода будет капать, даже течь, но того, что останется, ему хватит на весь подъем.

Скотт не позволял себе думать о пауке. Он не позволял себе думать о том, что у него оставалось всего два дня, что бы он ни делал. К тому же он был слишком поглощен своими маленькими победами над частными трудностями и настоящим триумфом из-за победы над отчаянием, чтобы поддаться предательской рефлексии о неизбежном конце.

Вот так вот. Булавка закинута за спину, кусочки печенья и мокрая губка за пазухой, в руках – самодельный крюк.

Через полчаса Скотт был готов. И хотя его измотали страшные усилия, потребовавшиеся для того, чтобы согнуть булавку (он протолкнул острие под цементную приступку и поднял головку булавки высоко, насколько смог), оторвать кусок губки, сходить с ним за водой, взять печенье и отнести все это к подножию скалы, Скотт был страшно доволен. Действуя, он жил. Желание покончить с собой исчезло, и казалось странным, что мысль об этом могла прийти в голову.

Возбуждение проходило, почти исчезло, когда, задрав голову, он смотрел на высоченные вершины садовых кресел, стоящих около стены, похожей на Эверест. Сможет ли он так высоко подняться?

В раздражении Скотт опустил глаза. «Не смотри, – приказал он себе. – Смотреть на весь этот страшный путь глупо. Ты можешь думать о нем только по частям, по переходам. Первый переход – до полки, второй – до сиденья первого кресла, третий – до ручки второго кресла, четвертый… – Он стоял в самом начале пути. – Больше ни о чем не думай, – приказал себе Скотт. – Решился лезть, так что тебе еще нужно?»

И он вспомнил другой подобный момент в своем прошлом. Мысли о нем побежали в его мозгу, а Скотт забросил крюк и начал восхождение.

18 дюймов

Это казалось игрушкой гиганта – сверкающей, крутящейся, невероятной.

Чертово колесо, как огромная бело-оранжевая шестерня плывущее по темному октябрьскому небу. Ярко-красные кабинки «мертвой петли» проносились по вечернему небосклону, как падающие звезды. Карусель казалась яркой, гремящей музыкальной шкатулкой, в которой вращались и вращались, бесконечно прыгая и замирая в галопе, уродливые, со страшными нарисованными глазами лошадки. Крошечные автомобили, поезда, трамваи, увешанные раскрасневшимися от радостных криков детьми, мчались, как веселые жуки, по кругу, который никогда не могли разорвать. Проходы между аттракционами казались ленивыми потоками неживых людей, которые, как железные опилки к магниту, прилипали к ярмарочным зазывалам; к киоскам с дешевой пищей; к сарайчикам, в которых можно проткнуть шарик безобразной, без всякого оперения стрелкой или сбить кегли, напоминающие молочные бутылки, грязным бейсбольным мячом; к бассейнам с пестрым мозаичным дном, усыпанным мелкой монетой. От многоголосого гомона толпы воздух, казалось, пульсировал, а прожекторы разрезали небо грозными лиловыми полосами.

Когда они подъезжали, какой-то автомобиль вывернул со стоянки, и Лу, втиснув «форд» на освободившееся место и плавно затормозив, заглушила мотор.

– Мамочка, а можно я прокачусь на карусели, можно? – возбужденно спросила Бет.

– Конечно, зайчик, – ответила Лу рассеянно и оглянулась на Скотта, который, забившись в темный угол, сидел на заднем сиденье. Яркие карнавальные огни расплескивались по его бледной щеке, глазам, напоминающим крошечные черные бусинки, по его сжатому, будто нарисованному одной чертой рту.

– Ты будешь сидеть в машине? – нервно спросила Лу.

– А что же мне еще остается?

– Так будет лучше для тебя.

Теперь это была ее постоянная фраза, которую она произносила с бесконечным терпением, как будто не могла придумать ничего лучшего.

– Конечно, – согласился Скотт.

– Мама, пойдем же, – торопила Бет, явно беспокоясь, – мы опоздаем.

– Хорошо, идем. – Лу толчком открыла дверцу. – Нажми кнопку, – сказала она, и Бет, стукнув кулачком по фиксатору замка, закрыла дверцу со своей стороны и, перебравшись через сиденье, вылезла в другую дверь.

– Может, тебе лучше закрыться в машине? – предложила Лу.

Скотт не отвечал, его детские ботиночки глухо стучали по сиденью. Она, вымученно улыбаясь, добавила:

– Мы недолго, – и захлопнула дверцу.

Он смотрел на ее темную фигуру. Лу повернула ключ в замке, и Скотт услышал, как, щелкнув, кнопка опустилась.

Бет в нетерпении буквально потащила мать за руку через дорогу, и они вышли на переполненную людьми ярмарочную площадь.

Какое-то время Скотт сидел, спрашивая себя, зачем он так настаивал на том, чтобы ехать с ними, хотя с самого начала знал, что ему придется остаться в машине. Причина была очевидна, но он не хотел признаться в этом себе. Он кричал на Лу, пытаясь скрыть стыд, который испытывал: оттого, что вынудил жену уйти из бакалейной лавки, оттого, что ей пришлось оставаться дома, поскольку другую няню для Бет она не решилась нанять, и, наконец, оттого, что его поведение заставило ее написать родителям и просить у них денег, – вот почему Скотт кричал на Лу и настаивал на том, чтобы ехать с ними.

Потом он встал на сиденье и подошел к окну. Подтащив лежащую подушечку, залез на нее и прижался носом к холодному стеклу. Скотт смотрел на аттракцион мрачным, безрадостным взглядом, выискивая Лу и Бет, но они уже растворились в медленно двигающемся людском море.

Он глядел на вращающееся чертово колесо, на людей, сидящих в раскачивающихся из стороны в сторону маленьких креслах, которые крепко держались за предохранительные поручни. Скотт взглянул на мертвую петлю: ее две гигантские «руки», поднимая переворачивающиеся вниз головой кабинки, неслись, скрещиваясь, как часовые стрелки. Он смотрел и на плавно крутящуюся карусель и, вслушиваясь, едва разбирая ее гремящую, дребезжащую и скрипящую музыку. Это был другой мир.

Когда-то давно мальчик по имени Скотт Кэри сидел на другом чертовом колесе, вздрагивая от сладкого ужаса и крепко держась за поручни побелевшими ручонками. Крутя баранку, как шофер, он катался на маленьких машинках. Замирая от страха и восторга, крутился, переворачиваясь снова и снова, на мертвой петле и чувствовал, как сосиски и воздушная кукуруза, леденцы и газировка, мороженое и пирожные смешиваются в животе. И Скотт мысленно прошелся по блестящей грезе других аттракционов, наслаждаясь той жизнью, которая воздвигала на пустыре такие чудеса за одну ночь.