Нефритовые четки - Акунин Борис. Страница 56

Он фыркнул над своим былым прекраснодушием, и Эраст Петрович воспользовался паузой, чтоб спросить:

– А п-почему вас называют «полковником»?

– Знаете, во время войны между Севером и Югом добровольцам давали временные звания – так называемые бреветные. Солдат-то было много, а кадровых офицеров мало. Ну, я и довоевался до бревет-полковника. Глупый был, храбрый. В двадцать лет мало кто смерти боится.

Эту мысль Эраст Петрович сегодня слышал уже во второй раз.

– А теперь боитесь?

– Боюсь, – без колебаний признался Стар. – Столько дел надо переделать, умирать жалко.

У Фандорина возник еще один вопрос:

– Про формулу «свобода-равенство-братство» вы отозвались как-то иронически. Разочаровались, что ли?

– Увы. Это великая иллюзия. Нет ни свободы, ни братства, ни равенства. Судите сами. Ответственный человек не может быть свободным от долга и обязательств, а людям безответственным грош цена. Согласны? Теперь по поводу братства. Когда все люди тебе братья – значит, никто тебе не брат. Родных и любимых не может быть много. С равенством тоже не получается. Люди неравны, и никогда один из них не заменит другого. Это научный факт. И слава Богу, что нет никакого равенства. Есть люди сильные и везучие, вроде нас с вами, – дружелюбно улыбнулся полковник. – С таких и спрос больше. Они должны выкладываться на всю катушку и помогать слабым, но только не делая из них паразитов, не унижая подачками с барского стола.

– И как вам, удается? С вашими шахтами и копями?

Стар будто не расслышал сарказма. Немного подумал, что-то прикинул, кивнул.

– Пожалуй, удается. Для «разумного эгоиста» Америка – отличная страна. Дел прорва, не меньше, чем в России, но власть не ставит предпринимателю палки в колеса. Особенно хорошо работать у нас на Западе. Лучшее на земле место для сильного и везучего. Вот смотрите. На меня работает пять тысяч человек. Я – капиталист? Да. Эксплуататор? Нет. Двадцать процентов прибыли трачу на расширение производства, десять – на личные нужды, это по-честному. А все остальное идет на оплату труда и улучшение жизни моих работников. У меня каждый получает по труду, по заслугам. Так что, считайте, я на своих предприятиях воплотил основной принцип социализма.

Задорно блеснув стеклами, Маврикий Христофорович расхохотался, а Фандорин внес коррекцию в первоначальное впечатление: этот человек похож не на «дядю Сэма», а на поседевшего Чернышевского – бородка, очочки, насмешливый тонкогубый рот.

– Вот и мой дом, – объявил полковник, направляя коляску в ворота, за которыми густо зеленели еще не тронутые осенью деревья.

После чудо-вагона Эраст Петрович ожидал увидеть нечто грандиозное – какой-нибудь колоссальный нуворишеский дворец, но дом магната оказался совсем невелик.

– Я вроде Петра Первого, – усмехнулся Стар, поймав удивленный взгляд гостя. – В личной жизни излишеств не признаю. Здесь мой Монплезир, где мне хорошо и уютно.

– Не признаете излишеств? А вагон?

– Это для пускания пыли в глаза. Приедешь на таком в Вашингтон, Нью-Йорк или Чикаго, сразу видно – солидный человек прибыл. Погодите, вы еще моей кареты не видели. Это, доложу я вам, нечто. Потом продемонстрирую, а пока – милости прошу.

Дом был хоть и скромен убранством, но очень умно спланирован и оснащен всеми современными удобствами. Электричеству, телефону и телеграфному аппарату Фандорин не удивился, но в ванной имелся настоящий douche с горячей водой. Это на диком-то Западе!

Пока гость отмывался от угольной пыли, а потом занимался своим туалетом и одевался в свежее, хозяин находился здесь же, в ванной, так что беседа ни на минуту не прерывалась.

– Как вы уже могли заметить, я алчен на время, поэтому желал бы перейти к сути дела, – сказал Стар, усаживаясь на табурет подле умывальника. – Надеюсь, вы не стеснительны?

И поведал следующее.

В тридцати милях от столицы графства расположена горная долина Дрим-вэлли. Там уже четверть века обитает русская община. В идеалистические 60-е годы большая компания мечтателей обоего пола отправилась в Новый Свет строить земной рай, по заветам Фурье и Чернышевского. Молодые люди предпочли бы создать свой фаланстер на родине, но это было небезопасно. Над их кумиром Чернышевским уже витала тень Петропавловки, горячие головы из числа нигилистов начинали перешептываться о тираноубийстве. Будущие же коммунары причисляли себя не к разрушителям, а к созидателям и свято верили в непротивление Злу насилием.

– Между прочим, правильно сделали, что уехали. Вовремя, – заметил Маврикий Христофорович. – После выстрела Каракозова их бы всех, не разбирая, отправили «мирно созидать» на сибирскую каторгу.

Первоначально поселенцев было двадцать человек: четырнадцать мужчин и шесть девушек. Они хотели основать ячейку нового жизнеустройства, которое зиждилось бы на честном и здоровом труде. Без эксплуатации, без семейного рабства. Все общее: земля, скот, инструменты, дети. Из личного только одежда, обувь и предметы интимного туалета.

– Председателем выбрали некоего Кузьму Лукова. Он единственный среди этой городской молодежи разбирался в сельском хозяйстве, ибо был сын мельника и студент Петровской земледельческой академии.

Кое-какие деньги у мечтателей были, ведь некоторые из их числа принадлежали к хорошим фамилиям. Переселенцы вполне могли бы купить плодородный участок где-нибудь на обжитом Востоке, но собственность на землю противоречила их воззрениям, поэтому молодые люди отправились на Дикий Запад, в Монтану, где земля была свободная и бесхозная.

– Поразительней всего, что их не прикончили краснокожие. Ведь у наших идиотов даже оружия не было. – Полковник комично почесал бороденку. – Объяснение могу предложить только одно: у индейцев сиу почитается моветоном обижать малахольных.

Новоявленные фермеры были неопытны и порядком бестолковы, но зато прилежны, а не ведавшая плуга земля плодородна. Дело уже начинало идти на лад, когда грянула беда. Какой-то бессовестный делец, воспользовавшись беспечностью коммунаров, оформил распаханные угодья на себя – ведь юридически они оставались ничейными. Последователям Чернышевского пришлось уходить, бросив постройки и несобранный урожай. Положение их было отчаянным. Тут-то на помощь соотечественникам и пришел Маврикий Христофорович, к тому времени уже достигший кое-каких успехов на ниве предпринимательства.

– Я строил, неподалеку отсюда железную дорогу. Ну и помог недотепам обосноваться в Дрим-вэлди, Подумал: местечко тихое, спокойное, на отшибе, никто их тут не тронет. Для земледелия рай. В те годы владелец охотно продал бы всю долину целиком, за гроши, но ведь наши умники не признавали собственности! – Стар безнадежно махнул рукой. – Ладно, взяли они полдолины в долгосрочную аренду. Стали выращивать рожь, разводить овец. Прижились, обустроились. Назвали свою коммуну «Луч света». Из России к ним потянулись такие же блаженненькие. Дело пошло на лад – не без моей, конечно, помощи. Рационального рая, какой грезился Николаю Гавриловичу Чернышевскому, у них не получилось, но зато равенства и братства хоть отбавляй. Денег внутри коммуны не существует вовсе. Председатель – единственный, кто изредка покидает пределы долины. Вывозит продукцию, продает, а на выручку закупает для фермы все необходимое. Трудятся все наравне. У кого работа получается лучше, тот удостаивается особой чести: имя труженика торжественно объявляют вслух на общем собрании. Никакого специального вознаграждения не предусмотрено, лишь восхищение товарищей.

– Судя по вашей улыбке и юмористическому тону, не все в жизни к-коммунаров так уж безоблачно, – заметил Фандорин. Он посматривал на рассказчика в зеркало, а слуга ловко брил его острейшим японским кинжалом.

– Понимаете, выяснилось, что денежные отношения истребить гораздо легче, чем межполовые. Кто бы мог подумать? – Стар изобразил простодушное изумление. – Идея бессемейного сосуществования дала довольно причудливые всходы. Сначала женщины как равноправные товарищи тоже хотели пахать землю. Но сила у барышень не та, ручки тонковаты. Пришлось пересмотреть систему. Женщины получили статус «домодержательниц». Мужчины там живут все вместе, в общежитии, а дамам выстроили по дому, где каждая – хозяйка, сама устраивает уют и готовит пищу. Работники вольны выбирать, в каком из домов им отдыхать и столоваться. Кто из хозяек приветит больше мужчин, той и почету больше. Ничего игривого такая система не предполагала. Но жизнь есть жизнь. Очень скоро вместо здоровой соревновательности между женщинами возникло соперничество совсем иного рода. Да и мужчины выбирали хозяйку, руководствуясь не только запросами желудка… Молодые ведь все, а коммуна – не монастырь. В общем, через некоторое время образовался в «Луче света» род пчелиного царства. В каждом улее, то бишь доме, своя пчеломатка, а вокруг нее несколько приходящих супругов. Женщин в долине всегда было меньше, чем мужчин.