Пламя над Англией - Мейсон Альфред. Страница 8

Картина берега все еще была перед глазами сэра Френсиса. Он видел, как солнце пересекло небосвод и скрылось за утесами на западе. Пинас ушел и берег опустел, но мальчик все еще лежал на песке. Потом он встал, весь дрожа, оделся и стал подниматься к дому по расщелине.

Однако движение мальчика, стоящего перед ним во плоти и крови, рассеяло эту картину, словно ветер – туман. Робин снова поднес руку к груди, нащупывая что-то, спрятанное за камзолом. Бант королевы! Этот талисман позволял его лицу и голосу оставаться спокойными. Надежда на королевскую милость, обещание блистательной жизни при дворе. Хлопнув по подлокотнику стула, Уолсингем обвиняющим жестом указал пальцем на руку мальчика.

– И все это значит для тебя не более, чем облако, закрывшее луну! Кемадеро, желтый балахон, волочащиеся ноги! Даже Ричард Браймер был больше взволнован. Зато ты носишь на сердце бант королевы!

Разгневанный секретарь внезапно снова впал в недоумение. Руки Робина взметнулись вверх и вытянулись в стороны на уровне плеч. Он стоял неподвижно, золотое шитье костюма сверкало на фоне темных панелей, глаза были закрыты, лицо теперь подергивалось, словно от боли. Мальчик застыл, в позе распятого. Затем его голова медленно опустилась на грудь.

– Сэр, вы слишком суровы ко мне, – прошептал он.

Стыд? Или потеря самообладания перед мучительными вопросами? Уолсингем не мог найти ответ. Но ему было ясно, что мальчик находится на пределе своих возможностей. Секретарь поднялся со стула.

– Хорошо! – заговорил он более спокойно. – Мне пора идти. Твое время ухода ко сну и мои часы досуга давно истекли.

Набросив на плечи плащ, Уолсингем подтянул его к лицу.

– О моем визите, о том, что я рассказал тебе о папской булле и о рассказе Ричарда Браймера – никому ни слова! Твой друг, юный Бэннет, из католической семьи; наставник, мистер Хорек… – бледное лицо секретаря на момент осветила улыбка, – несомненно, той же веры. Берегись их, Робин, даже во сне.

Робин направился к двери, но Уолсингем остановил его.

– Я прощусь с тобой здесь. Не надо никаких церемоний.

Он протянул Робину руку.

– Ну что ж, посмотрим, что произойдет дальше. Желаю тебе удачи.

За дверью кабинета стоял на часах Дэккум. Луч света вдоль коридора показывал, что дверь в общую комнату приоткрыта. Шагнув к ней, Уолсингем осторожно закрыл ее и, держа в одной руке свечу, протянул другую слуге. Дэккум хотел поднести ее к губам, но секретарь удержал его.

– Я не заслужил от тебя таких знаков почтения. – Он легонько похлопал по плечу старого слугу Джорджа Обри. – Мы оба стареем, дружище, и каждый, как может, исполняет свой долг. Поступай так и впредь, и Господь вознаградит тебя.

Уолсингем надвинул шляпу на лоб. Как все люди, имеющие дело с государственными тайнами, он сохранял таинственность во всем, даже когда в этом не было никакой нужды. Если он наносил визит сыну лучшего друга, то никто не должен был знать об этом. Если бы ему понадобился плюмаж для шляпы – хотя трудно вообразить его, испытывающим подобную нужду, – то он бы купил три пера в трех разных лавках и тайком сшил бы их вместе. У дверей дома миссис Паркер его ожидала карета. В то время Уолсингему было сорок семь лет, но каменная болезнь преждевременно его состарила. Бухта Уорбэрроу и мальчик, ставший мужчиной в течение одного летнего дня, благодаря жуткому рассказу плачущего капитана… Темные панели комнаты, и миловидный паренек, прижимающий к груди бант и мечтающий о роскошной и беззаботной жизни в должности пажа при дворе… Какая из этих картин соответствует действительности? Государственный секретарь ее величества возвращался к своим бумагам в Виндзорский замок, так и не решив эту проблему.

Глава 4. Кольцо с печатью

Ответ находился в темной продолговатой комнате, которую мы только что покинули. Некоторое время Робин стоял на том месте, где его оставил Уолсингем. Затем он, еле волоча ноги, как его отец на пути к костру в Кемадеро, подошел к камину и одну за другой потушил свечи, которые зажег в честь визита секретаря. Мальчик делал это очень медленно, мысли его витали далеко, он ощущал страшную усталость. Робин оставил зажженной только свечу, которая горела, когда он вошел в комнату часом раньше, и две свечи по бокам распятия. Ему казалось, что он не один в темном кабинете. Убедившись, что его страхи напрасны, Робин расстегнул камзол и вытащил не скомканный бант, а висевшее на золотой цепочке кольцо с изумрудом в форме щита и вырезанными в нем инициалами «Дж. О.». Глядя на камень, он печально улыбнулся, а затем, словно притягиваемый магнитом, двинулся к скамеечке для молитв. Стоя перед ней с кольцом в руке и распятием из слоновой кости перед глазами, Робин вновь ощутил чувство одиночества. В беседе с государственным секретарем ему удалось не сдать позиции. Слова министра резали его, как ножи, но он скрыл причиненные ими раны, сохраняя спокойный голос и непроницаемый взгляд. Теперь все укрепления пали. Робин опустился на колени перед распятием и склонил голову на руки. Горе терзало его. Он вспоминал, как вместе с отцом – добрым, веселым и отважным – скакал верхом по Пербек-Хиллз; река внизу вилась серебряной лентой через заливные луга; с одной стороны виднелась гавань Пула, [37] с другой – море и полумесяц залива Уорбэрроу. Ему казалось, что они снова плывут к мысу Сент-Олбен, [38] он держит румпель, [39] а отец управляется с парусом. Они говорят на иностранных языках о зарубежных городах, которые собирались посетить вместе. Слезы хлынули из глаз мальчика, и комнату наполнили звуки рыданий. Робин опустился на скамеечку. Желтый балахон, лицо отца, измученное тюрьмой и пытками, дым, вьющийся над Кемадеро… Мальчик в нарядном костюме, скорчившийся на скамеечке для молитв, плакал, не стыдясь своих слез, как плакал у своего пинаса Ричард Браймер из Лайма, старый морской волк с загаром на лице и ужасом в глазах…

Сэр Френсис в этот момент въезжал в своей карете в ворота замка, все еще пребывая в раздражении из-за бесплодного визита. Он испытал бы большое облегчение, если бы мог заглянуть в длинную темную комнату дома миссис Паркер. Однако, это сделал кое-кто другой. Дверь медленно открылась, так что ни одна петля при этом не скрипнула. Она открывалась внутрь кабинета, и поэтому сначала скрыла Робина от взглядов пришедших. Но постепенно дверь отодвинулась назад, обнаружив скамеечку и мальчика, сидящего на ней и горько плачущего, закрыв лицо руками. Посетителями были мистер Стаффорд и Хамфри Бэннет. Хамфри пожал плечами и собирался заговорить, но наставник приложил палец к губам и закрыл дверь так же бесшумно, как открыл, а затем увлек Хамфри по коридору в общую комнату.

– Плакса! – воскликнул Хамфри.

– Да, теперь ты можешь смеяться. Но если бы ты засмеялся в его присутствии, заговорил или даже просто обнаружил себя, он бы никогда тебе этого не простил. Он бы ощущал стыд при виде тебя до конца дней.

– Неужели это имело бы такое большое значение? – презрительно осведомился Хамфри.

– Кто знает!

Хамфри Бэннет с удивлением посмотрел на своего наставника.

– Час назад вы не были так осторожны, оскорбляя его.

– За час могут произойти великие перемены, Хамфри, Даже не в такое неустойчивое время, как наше. Например, за час можно приобрести друга.

Хамфри рассмеялся.

– Если Робин Обри и приобрел этим вечером друга, то он как будто не слишком этому рад.

– Есть хорошее правило, Хамфри, – вздохнув, промолвил мистер Стаффорд. – Если ты намерен совершить поступок, который тебе не простят, убедись, что его стоит совершать, каким бы ничтожным он ни был.

Наставник был обеспокоен. Кто этот поздний визитер? Стаффорд подметил вмешательство Уолсингема днем во дворе, когда мальчик стоял на коленях перед королевой. Он знал о дружбе между министром и отцом Робина и подозревал, что посетителем был Уолсингем. Мальчик и его гость говорили достаточно долго. Что же хотел Уолсингем – если только это был он – от Робина Обри? Государственный секретарь был хитер, он имел шпионов повсюду, причем они не знали друг о друге, так что он мог подтверждать информацию одного заявлениями другого. Уолсингем держался в тени и не спешил, пока не соберет последний факт, и тогда действовал с быстротой молнии, о чем свидетельствовал Тайберн. [40] Мистер Стаффорд поежился. Огромный дом Хилбери-Мелкум имел свои тайны. Естественно, наставник боялся, что они уже известны или будут известны вскоре самой хитрой лисе среди слуг королевы.