Черные флаги - Мейсснер Януш. Страница 27

Мартен ожидал представителя Квиче — мудреца на ступенях трапа, ведущего на ют, в обществе шевалье де Бельмона и Генриха Шульца.

Этот последний с нескрываемым отвращением и некоторой опаской поглядывал на индейского жреца, чуя своим длинным кривым носом запах адской серы и украдкой крестясь для защиты от нечистой силы, которая наверняка окружала этого слугу Антихриста.

Бельмон, торжественный и серьезный, готовился к посредничеству при знакомстве и обмене вступительными приветствиями, а Мартен, одновременно позабавленный и заинтересованный, отступил в сторону, не спуская взгляда с посла.

Жрец — посол был низкорослым и толстым. Его плечи, живот и ноги покрывал тонкий слой жирной красной глины. Приближался он очень медленно, танцевальным, раскачивающимся шагом, покачивая бедрами, поворачивая то влево, то вправо увенчанную рогами голову и потрясая пучком перьев, прикрепленных к короткому шнуру с серебряными бубенцами. На полпути, посредине главной палубы, задержался и жестом призвал одного из воинов, стоявших у трапа. Бронзовый исполин торопливо подошел, оттолкнув негра-переводчика, не убравшегося вовремя с дороги, и стал за плечами жреца. Тот склонился низко, словно в поклоне, перед тремя белыми, резким рывком сорвал маску и выпрямляясь подал её назад, за спину. Показалось лицо, почти столь же страшное, как и маска; лицо, меченое тремя рубцами с каждой стороны от горбатого носа с раздутыми ноздрями, разрисованное черными и белыми линиями, выгибавшимися вокруг губ. Сверкавшие синеватые белки и черные радужки прятались глубоко подо лбом, до половины закрытым черной, ровно подстриженной челкой. Крупные пожелтевшие зубы при разговоре щерились между губ.

Быстро шагнув вперед, жрец вознес ладони на уровень лицо. Голос его звучал хрипло, слова прерывались, словно произносил он их с трудом или с сомнением. Мартену казалось, что среди чуждых гортанных звуков он различил повторенное несколько раз имя Бельмона и название его корабля.

Вступление было довольно коротким и содержательным. Из несколько дольшего пересказа переводчика, говорившего по-испански, следовало (после приветствий белому брату от его королевского величества) что Квиче-Мудрец все ещё властвует над своим народом в мире и благополучии, что он рад прибытию столь видных гостей и приглашает их в Нагуа, где приготовит для них достойный прием; что ему к тому же известно, что второй корабль белых братьев ожидает поблизости и что надлежало бы ввести его в лагуну до наступления темноты.

Когда негр умолк, у входа на трап показались ещё шесть индейцев, несших на двух больших щитах овощи, фрукты, лепешки и битую птицу. Сложив дары у трапа, они отступили и выстроились в ряд вдоль борта.

Теперь пришла очередь Бельмона. Шевалье спустился на две ступеньки и заявил, что на этот раз прибыл не как вождь, а как товарищ и друг могучего владыки морей, прозванного Золотой Куницей, что на языке, которым пользуются величайшие мореходы мира, звучит как Мартен.

— Вот он, — показал Бельмон на Яна. — Гроза испанцев, победитель во многих сражениях, и притом человек большого и щедрого сердца; он переплыл океан, чтобы предложить свою дружбу мудрому вождю Квиче, укрепить его власть в Амахе ибыть может — расширить её на соседние земли.

Далее Бельмон заявил, что Мартен с благодарностью принимает приглашение в Нагуа и отправится туда на обоих кораблях, чтобы предложить королю скромные дары. У него нет, правда, золота и серебра, которыми так богата Мексика, но зато он привез железо, которого тут недостает; топоры и пилы, плуги и бороны, и даже мушкеты и пушки. Чтобы не остаться в долгу перед многоуважаемым жрецом бога Тлалока, он преподносит ему вот этот пистолет вместе с мешочком пороха и пуль, а также стилет со стальным клинком и рукоятью из перламутра.

Пока негр переводил его слова, ворочая глазами и давясь слюной от возбуждения, и сам посол, и остальные индейцы на палубе “Зефира” не могли скрыть охватившего их возбуждения.

Инструменты и оружие, особенно оружие огнестрельное — это дары куда ценнее, чем золото и серебро!

Жрец грозного Тлалока не скрывал радости, разглядывая старый пистолет с раздутым дулом. Пробовал пальцем острие стилета, гладил полированную рукоять, и наконец захотел поделиться хорошими новостями с остальными воинами, которые напряженно ожидали в пирогах результатов его дипломатической миссии. Подойдя к борту, он во весь голос сообщил им благие вести.

Ответом был вопль радости. Копья, перья, весла, каменные томагавки, луки взлетали вверх и возвращались в вытянутые руки, удивительно ловко подхватывавшие их на лету. Лодки качались, тыкались в борт “Зефира”, сталкивались друг с другом, кружились внизу, как стая разыгравшися рыб. Имя героя этой манифестации проникло в толпу и теперь возносились крики в его честь.

— О-хе! Мартен, о-хе! — вопили гребцы и воины, потрясая булавами и щитами.

Мартен шагнул на главную палубу, обнял Бельмона и вымазанного красной глиной дипломата и стал между ними, повернувшись к берегам Амахи и смеясь во все горло.

Еще до захода солнца “Ибекс” был отбуксирован мимо банок с помощью шести больших индейских лодок и бросил якорь на спокойных водах лагуны в устье реки, рядом с “Зефиром”. Когда пали короткие сумерки, и потом ночь легла на залив и тьма покрыла море и сушу, весь берег засверкал красными точками огней. От них доносился гул многочисленных голосов, и черные силуэты мелькали на фоне пламени. Временами под аккомпанемент бубнов и свистулек вдруг взрывался гомон, крик, шум, у огня клубился вихрь фигур, напоминая поистине дьявольский шабаш. Видны были топающие ноги, мечущиеся тела, воздетые руки и хлопающие над головой ладони. Потом все успокаивалось, и лишь грохот барабанов разносился по реке, повторяемый другими барабанами где-то в глубине суши.

Только в полночь огни начали гаснуть и глубокая тишина, дожидавшаяся до тех пор окончания этих взрывов массового безумия, терпеливая и зловещая, вновь распростерлась вокруг.

На рассвете пришел туман. Теплый и липкий, он накрыл лагуну, а когда солнце взошло над морем из-за невидимой подковы атолла, белизна, пронизанная его сиянием, стала более слепящей, чем мрак ночи. Не было видно ни устья реки, ни берегов, ни леса, даже ближнего края суши, поросшего мангровыми зарослями, и даже “Ибекса”, стоявшего всего в нескольких десятках ярдов, а вершины мачт и верхние реи “Зефира” расплывались и исчезали из виду, словно погружаясь в молоко.

Пелена скрывала все, словно толстый слой пушистой ваты. Сквозь неё не проникало ни звука, а шум жизни на палубе тут же вяз, не уносясь за борт. Могло показаться, что корабль висит в молочно-белом сияющем пространстве, и что весь остальной мир исчез, пропал неизвестно куда, не оставив по себе и следа.

Потом мгла поднялась, словно занавес, и сквозь белесую муть проглянула поверхность воды. Показалась темная линия берега, чаща зарослей вокруг лагуны и повисший над заливом бледный диск солнца. Все это продолжалось едва ли несколько секунд, после чего белый занавес опустился снова и мир опять перестал существовать, если верить глазам и ушам.

Лишь потом из невидимой дали донесся приглушенный окрик, за ним быстрый размеренный плеск и шум разбивавшихся волн. Несколько лодок вынырнули из мглы у самого борта “Зефира”, а их рулевые требовали немедленно поднять якорь и подать концы для буксировки.

Мартен заколебался, стоит ли рисковать, но Бельмон заверил его, что проводникам можно доверять. Двое из них с обезьяньей ловкостью вскарабкались на палубу. Один стал у штурвала, другой сел верхом на бушприт. Несколько матросов под командой Ворста понимали якорь, поворачивая тяжелый дубовый кабестан, пока якорь не оторвался от илистого дна и, смывая грязь, поднялся в клюз. Корабль, сдвинутый этим маневром, медленно, почти незаметно двигался вперед, а потом стал поворачивать вправо, куда тянули его буксировщики. Два ряда пирог, расходившихся под острым углом в форме буквы “V”, рьяно взялись за дело, увлекая его к устью реки. Мгла, казалось, редеет; уже можно было различить ближайшие пироги и даже фигуры гребцов, за кормой замаячил силуэт “Ибекса” и буксировавшие его лодки, нанизанные на лини как бусины.