Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич. Страница 30

Глаза у него подозрительно покраснели, и он замолк.

— Ты дывысь, як его перевернуло, — удивился Андрей.

Аркадий понял: последними часами он только искупил свою вину, а чтобы добиться уважения — да какой там уважения, просто товарищеского равноправия, — ему предстоит еще потрудиться. И дело не только в том, что он будет делать все как можно лучше. Дело в неизмеримо большем и важном, что, в сущности, и делает человека человеком — в умении всегда, везде, во всех случаях думать прежде всего о других, о деле, а потом уже о себе. Новый Аркадий понимал, что умение это придет не сразу, и поэтому он не обиделся на Андрея.

— Давайте в машину! — закричал врач.

Аркадий Сенников протянул руку, и ее пожали. Он взглянул в глаза товарищам, и они не отвели взгляда. Почти счастливый Сенников побежал к машине.

Почуйко и Губкин попрощались с отлетающими и долго смотрели, как медленно, точно на ощупь, отрывался вертолет от земли, как он разворачивался, поблескивая в лучах взошедшего солнца. Провожая его взглядом, Губкин не ощущал наступающего одиночества. Он знал, что товарищи близко, что тайга не так уж страшна.

Один из окончивших разборку имущества связистов крикнул:

— Слышь, старшой? Лейтенанта будем ждать или приступим к работе?

Губкин встрепенулся, мгновенно оценил все, что он знал о положении на линии, и решил:

— Зачем ждать… Тяните вторую нитку в сторону восьмого поста. Там вас встретят.

Связисты ушли, и Саша сказал:

— Нужно бы порядок навести, лейтенант подойдет.

— Ты чув, шо врач сказал? — спросил Андрей.

— А что он сказал?

— А то, шо мне постельный режим трэба. Поняв? А ты меня работать заставляешь. Це как считается? И вот все вы такие — не успели в командиры вылезти — и то робы, туды сбегай.

— Но, Андрей, я же…

— Ну шо Андрей? Ну, Андрей, — привычно начал бурчать Почуйко, сердито перебирая разбросанное имущество. — Разве ж я не правду кажу? Вот мне лежать трэба. Для здоровья. А ты — прибирайся. Разве ж это правильно?

Он еще долго и сердито разносил все губкинские недостатки. Потом вдруг остановился на полуслове и, держа в руках недочищенную сковородку, мечтательно сказал:

— А все ж таки, Сашка, до чего ж здесь красиво.

Они оглянулись. Залитые утренним солнцем сопки стали как будто выше и приблизились. Уцелевшие от ветровала деревья потеряли листву, и тайга сквозила, как весной. Река уже вошла в свои берега, пожар затух, и дышалось снова легко и привольно. Снега на главном хребте горели ослепительно-белым светом.

— Вот откроют ту руду, — мечтательно произнес Андрей, — построют заводы, а тут, где наш пост стоит, вырастет город. А что? Самое место! — сказал он убежденно и принялся дочищать сковородку. — Потому река рядом. В ущелье плотину отгрохают, электричество даровое, и будем мы с тобой, Сашко, до милашек на троллейбусе ездить. А?

Губкин не ответил. Он думал о том, что после армии он, наверное, останется в этих краях. Потому что места эти — чудесные.