Магиер Лебиус - Мельников Руслан. Страница 41

Стражники, отогнав узников окриками, копьями, алебардами и огнем от дверей клеток, отпирали засовы, входили внутрь. Свет факелов позволял видеть, что происходит в общих камерах.

Изможденные, павшие духом пленники страже не противились. Выполняя приказания тюремщиков, обитатели клеток отходили и отползали к дальним углам, к стенам. Покорно ждали там. Навалившись друг на друга, уткнувшись лицами в каменную кладку, в прутья решеток, в спины впередистоящих… лежащих. Замерев. Оцепенев. Разговаривать и оглядываться запрещалось. А потому узники молчали и не двигались, покуда стражники вытаскивали трупы из открытых клеток.

Умерших доставали не сразу. Каждого сначала проверяли огнем – не притворяется ли, не задумал ли сбежать. Наверняка проверяли: по подземелью отчетливо потянуло запахом паленой плоти. Видимо, страже разрешалось в определенных пределах портить маркграфскую «собственность».

Только когда тюремщики наконец выходили, когда в скважине проворачивался ключ и лязгал замок, вновь запирая решетчатую дверь, лишь тогда оцепеневшая человеческая масса в клетке облегченно вздыхала, оживала, шевелилась, распадалась, расползалась по тесному пространству камеры.

Открывались и закрывались замки трижды. Но стражники выволокли аж четыре трупа: в одной из клеток погибли сразу двое. Тела пока бросали в проходе между камер.

Дипольд жадно вглядывался – туда, в коридор, где грохотали решетчатые двери, где начиналась свобода. Пфальцграф начинал сожалеть, что ого бросили в «одиночку», а не в общую камеру. Там все же дверь открывается – иногда, редко, однако ж открывается. А значит, там есть шанс… Какой-никакой, но есть. Конечно, притвориться мертвым удастся едва ли. Зато если сговориться с сокамерниками… Хотя вряд ли с такими договоришься. Ну, тогда самому… Напасть, пока дверь клетки распахнута настежь. Вырваться… Прорваться… Попытаться…

А впрочем… Пустая затея. С таким количеством вооруженных тюремщиков не справиться. Даже если всей камерой. Как справиться, если у одних алебарды, копья, мечи и факелы, а у других… только цепи, кандалы да колодки на ногах.

Факельные огни тем временем приблизились почти вплотную. Дипольд невольно прикрыл глаза, отвыкшие от яркого света. Стражники остановились. Напротив. За ним, что ли? Так он вроде живой. Пока… Вот именно – пока. Дело-то поправимое. Быстро поправимое. Неужто Чернокнижник решил покончить с ценным заложником?

– От двери! Мордой в стену! Молчать! – глухо и отрывисто приказал начальник стражи, хмурый бородатый детина со шрамом на левой щеке. На голове – шлем-салад с поднятой стальной полумаской визора. В одной руке – факел, в другой – короткий обнаженный меч.

Дипольд не шевельнулся. Выполнять приказы он не собирался – много чести будет ублюдкам! Зато рядом послышалась торопливая возня.

Скрежетнул ключ в замочной скважине. В четвертый раз лязгнул открывающийся замок. Только это был не замок одиночной клетки гейнского пфальцграфа – у соседей слева лязгнуло. Ах да, конечно! Там ведь тоже труп. Сипатый. Дипольд поднял веки. Свет уже не резал глаза. Можно смотреть…

Обитатели общей камеры, как положено, сгрудились тесной кучкой, встали и улеглись под дальней стеной, отворотили лица, умолкли, притихли. На небольшом свободном пятачке перед дверью осталось лишь одно тело. Тело лежало на спине, с запрокинутой головой. Неподвижное. Бездыханное.

Стражники посветили в камеру. Дипольд не сдержал любопытства – тоже заглянул. Что там сталось с Сипатым? А сталось…

Сломанная рука. Разбитое лицо. Раздавленный кадык. Остекленевшие глаза. Глаз. Один. Другой – выдавлен. Кровь на полу. Спекшаяся, смешавшаяся с грязью. Много крови. Сразу видно – лежит мертвец. Осторожные тюремщики однако не удовлетворились поверхностным осмотром. Факельный огонь коснулся голых пяток убитого… забитого… затоптанного…

Пятки, разумеется, не дернулись. Сипатый, разумеется, не вскрикнул. А пламя все лизало и лизало грязную толстую кожу. Кожа набухала пузырями, лопалась, трескалась… Запах горелой человечины становился непереносимым. Дипольду показалось, что Сипатого проверяли дольше других. Ну как же, как же – мятежник-строптивец, с такими всегда надо держать ухо востро.

Проверили. Убедились, что умер. Что не своей смертью. Что цел, насколько это возможно. Что не надкушен, не истерзан зубами оголодавших сокамерников.

Труп вытащили.

Клетку…

– Стоп! Это еще что такое?! – бородатый стражник в саладе недоумевающе уставился на обглоданную до снежной белизны кость. На баранью лопатку. Из той снеди, что накануне была брошена Дипольду, а после выпихнута пфальцграфом в соседнюю камеру.

…клетку не закрыли.

– Откуда?! – начальник стражи безбоязненно вступил за порог камеры. Впрочем, опасаться ему сейчас было нечего. С десяток алебард, всунутых в открытую дверь и меж прутьев клетки, отгородили его непроходимым частоколом отточенных наконечников и лезвий. Факельщики угрожающе подняли огни и мечи.

– Я спрашиваю, откуда это? – безжалостная сталь звенела в голосе стража. – Где вы взяли мясо, скоты?!

Да, бородач со шрамом скотов не боялся. Нисколько. А вот узники были перепуганы не на шутку. Узники дрожали, как бараны перед волком, ворвавшимся в овчарню, но отвечать не решались. То ли потеряли дар речи от страха, то ли не желали нарушать запрета на разговоры, покуда клетка открыта.

– Ты! – начальник стражи вырвал у кого-то из своих подчиненных факел, ткнул огнем в ближайшую голову. В ближайший затылок, вжатый в тощие плечи.

– Отвечай!

Жирная колтунистая грива заключенного не вспыхнула порохом, как вспыхнул бы, наверное, чистый шелковистый волос, но… Треск, вопль и опять запах паленого…

– А-а-а! – обожженный орал, сбивая руками с головы искры и жидкую смоль.

– Говори! – потребовал тюремщик.

Ударил факелом еще раз. Наотмашь.

Искры и смоляные брызги разлетелись по всей камере. Попали в клетку Дипольда.

– А-а-а! – дрожащий палец допрашиваемого уже указывал на пфальцграфа. Из уст обезумевшего человека посыпалось – часто и сбивчиво:

– Он! Это он! Все он! Он бросил! Сюда! Сам! Дал! Еду! Нам!

На недавнего благодетеля доносили как на ненавистного врага.

– Он?

Шлем-салад повернулся к Дипольду. Факел качнулся в сторону разделительной решетки. Поднятый визор не закрывал лица оберландского воина, и пфальцграф встретился взглядом со злым прищуром стража. Факельное пламя горело меж ними. А в глазах тюремщика – тот же блеск, что и на отточенном лезвии его клинка.

На миг Дипольду показалось, что вот сейчас, в эту самую минуту все и кончится. Приказ бородача, удар алебардой через решетку – и бездыханный труп гейнского пфальцграфа выволокут за скованные ноги вслед за изувеченным телом Сипатого.

Но нет, ничего подобного не случилось. Пока…

– Ты? – скорее удивленно, чем недовольно процедил тюремщик. – Дал? Им?

– Я, – спокойно, с достоинством, ответил Дипольд. – Я не пес, чтоб есть с пола. Пусть так жрет тот, кто к этому приучен.

Начальник стражи скривился. Резко отвернулся. Быстро вышел из клетки. Бросил на ходу остальным:

– За работу!

Хлопнула дверь. Лязгнул замок.

Следующие четверть часа тюремщики вытаскивали из подземелья мертвых. Живые, казалось, их больше не интересовали. Только в этом мире не всегда верно то, что кажется.

ГЛАВА 35

Полчаса спустя стражники вернулись снова. С длинной кандальной цепью. Подошли к клетке, из которой вытащили Сипатого и где обнаружили обгрызенную кость. Молча сунули тяжелый конец цепи меж прутьев решетки, бросили в шарахнувшихся узников. Из рук тюремщиков в общую камеру, позвякивая, поползло звеньистое тело с толстыми кольцами и полукольцами уродливых металлических наростов. И вот уже вся цепь улеглась на грязный пол. Свилась, свернулась, подобно ржавой змее, густо обвешанной железными побрякушками.

Все подземелье притихло. Подавленно, испуганно, настороженно. Лишь шелестели во мраке еле слышные перешептывания. Как на похоронах. Происходило что-то необычное. Что-то по-настоящему ужасное.