Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна. Страница 55

– А роста он какого? – спросил Тартищев Зинку.

Та оглянулась, смерила мужа взглядом, потом перевела его на Федора Михайловича.

– Ниже вас на голову, если не до сих пор, – и ткнула Тартищева в плечо.

– Он соседку вашу по имени называл?

– Нет, спросил, где тут модистка живет. Баба моя ему и показала. – Портной просунул голову между плечом Зинки и косяком и с любопытством уставился на Тартищева, забыв про больной зуб: – Али случилось что? Мы ведь Наташке не враги. Она у меня иногда совету просит... Я не отказываю. Чего ж не посоветовать? Портновское дело такое, без совету никак...

– В нашем деле тоже так, без совета никак, – сказал Тартищев и обвел задумчивым взглядом коридор. – Где швейцарская? На первом этаже?

– Ну-у, – опять загнусавил портняжка, – где ж ей быть?

А Зинка поправила полушалок, и ее рябая физиономия неожиданно расплылась в кокетливой улыбке.

– Коли желаете, могу проводить!

– Спасибо, не заблужусь, – вежливо ответил Тартищев и направился по коридору к лестнице.

Зинка смотрела ему вслед, а муж, ткнув ее кулаком в бок, прошипел сердито:

– Чё глазенапы вытаращила! – И захлопнул дверь.

Тартищев спустился на первый этаж и проделал обратный путь по коридору, провонявшему запахами вареной капусты, горелого масла, детских пеленок и кошачьей мочи. Швейцарская находилась в самом его конце. Дверь в нее была плотно прикрыта. Слышались шаги и бормотание, отдаленно похожее на пение.

Тартищев достал брегет. Прошло уже полчаса, как уехал Желтовский со своей невестой. Значит, ждать появления агентов следует самое меньшее через час, и то если их сразу найдут.

Он постучал в дверь. Бормотание смолкло, и раздались тяжелые шаги. Дверь, как и в случае с рябой Зинкой, приоткрылась едва ли на четверть, но Тартищев довольно бесцеремонно проник в нее сначала плечом, а потом и вовсе оттеснил в сторону долговязого детину в поношенной швейцарской ливрее.

– Чего на... – попытался сказать детина и проглотил окончание слова, разглядев, кто перед ним. – Проходите, ваше высокоблагородие! – Он склонился в учтивом поклоне и вытянул руку в направлении спальни-гостиной-столовой, точной копии той, в которой проживала Наташа.

Тартищев прошел и, бросив быстрый взгляд по сторонам, присел на заскрипевший под ним стул.

Швейцар продолжал стоять перед ним. Взгляд у него был чистым и наивным, как у шулера или скупщика краденого барахла. И он мог обмануть кого угодно, но не Тартищева, который знал не только о тайных пристрастиях, но в равной степени обо всех перипетиях бурной жизни известного в недавнем прошлом сводника и мошенника Аристарха Фокина по кличке Фока.

– Вот ты где устроился? – Федор Михайлович обвел взглядом комнатенку. – Совсем недурно!

Фока натянуто улыбнулся:

– Не жалуемся!

– И давно ты здесь? – Федор Михайлович откинулся на спинку стула, вытянул ноги и, оттеснив тем самым швейцара в закуток между дверью и кроватью, отрезал ему пути к отступлению.

– С лета, – ответил уклончиво Фока и отвел взгляд в сторону. – У меня все чисто, Федор Михайлович! Как на кресте...

Он поднес щепоть ко лбу, собираясь перекреститься. Тартищев хмыкнул и осуждающе посмотрел на Фоку.

– Только не ври! Вещички небось портной со второго этажа перешивает? Или как? – Он склонил голову и вперил тяжелый взгляд в нервно сглотнувшего Фоку. – Тот самый, который к тебе за кипятком бегает. – И повторил уже насмешливо: – Не ври, Фока! У тебя ж на морде написано, что за прежнее ремесло взялся.

Фока скривился, но промолчал.

Тартищев расстегнул шинель и несколько подтянул ноги, давая свободу маневра взмокшему явно не от жары швейцару.

– Ладно, присаживайся куда-нибудь, – сказал он снисходительно и хитро прищурился. – Разговор есть на червонец или чуток больше. Все зависит от твоей сообразительности, Фока.

Не спуская глаз с Тартищева, швейцар опустился на кровать. И, расставив острые колени, уронил между ними правую руку, а левой оперся о спинку кровати.

– Нужен мне ваш червонец, – произнес он, по-прежнему избегая смотреть Тартищеву в глаза.

– Дело хозяйское, – не повел бровью Федор Михайлович, – в моем кармане целее будет.

– Здесь место солидное, – продолжал Фока. – Живем тихо, никого не забижаем.

– Это точно, – обрадовался Тартищев, – тихое. Как в том омуте, где черти водятся. Я давеча по коридору прошел и сам удивился. Тишина вокруг, покой. Точно на кладбище. Слышно даже, как голубки на крыше воркуют.

– Вы что-то про червонец говорили? – Фока покорно вздохнул.

– Когда? – удивился Тартищев.

– Да только что, – печально посмотрел на него Фока.

– Разве? – еще больше удивился Тартищев, но вытащил из кармана три рубля и бросил их на колени швейцару. – Я два раза не предлагаю. Теперь твоему рассказу красная цена трешник, и то потому, что у меня хорошее настроение.

– А че рассказывать? – посмотрел на него с недоумением швейцар, но кредитка мигом исчезла у него в кармане.

– Обо всем по порядку. – Тартищев взял со стола стакан, посмотрел его на свет, подышал в него и протер носовым платком. Затем потянулся за графином и, плеснув в стакан воды, медленно ее выпил.

Швейцар мрачно смотрел на него.

– Что я такого сделал? Пива купил, думал, выпью просто за то, что день хороший! Нет, надо было вам нарисоваться.

– Служба такая, сударь мой, – произнес добродушно Тартищев. – Мы ведь как тот чирьяк на заднице. Всегда не ко времени выскакиваем и там, где нас вовсе не ждут. – И уже строго приказал: – Рассказывай, сколько тебе газетчик платит, чтобы за невестой его приглядывал?

– Когда как, – опять уклонился от ответа Фока, – не обижает.

– Вот видишь, не обижает, – сказал назидательно Тартищев и погрозил швейцару пальцем. – Так почему ж ты, песья морда, подводишь его? Пиво пьешь и песни бормочешь, а в это время барышню чуть жизни не лишили! Или, скажешь, не знаешь про это?

Фока вскочил на ноги. Лицо его побледнело, а маленькие глазки под редкими бровями испуганно забегали.

– Кому нужно ее убивать? Среди бела дня?

– Ты у меня спрашиваешь? – поинтересовался Тартищев и с силой опустил стакан на стол. – Нет, это я у тебя должен спросить, почему швейцар допускает, чтобы в дом беспрепятственно проникали всякие темные личности? Он, видите ли, пиво пьет, а в этот момент девчонку гирькой по голове чуть не ухайдакали. Ты, вражье семя, даже нас с Желтовским не заметил, когда мы вошли!

– Меня Кешка про вас предупредил, – Фока опустил голову.

– И того лучше! Ты – швейцар, а не поинтересовался даже, по какой такой надобности сам начальник сыскной полиции в твоем вертепе появился. Ты ж поперед меня должен бежать и пылинки разгонять. Вместо этого я вынужден лично обходить номера и искать свидетелей преступления. Говори, кто тебе пиво поставил, чтобы ты под ногами не шмыгал?

– Да мужик этот, – Фока растерянно посмотрел на Тартищева и потер ладонью обширную плешь на голове. – Пришел, говорит: хочешь пива? Кто ж не хочет? Он достал три бутылки из саквояжа и говорит: вернусь – еще три получишь. Вот и все.

– Он сказал, откуда вернется?

– Нет, просто сказал, что к певичке идет. А про Наташку и речи не было.

– К какой певичке?

– Да у нас одна всего! Люська! Я и подумал, что к ней. – И повторил опять: – Про Наташку и речи не было.

– Как он был одет?

– Обыкновенно! Пальто короткое, котелок. В руках саквояж такой, знаете, с которым доктора ходят, и все.

– А дворник? Твой приятель Кешка говорит, что к ним дворник заглядывал. Выходит, ты дворника тоже не заметил.

– Дворника? – поразился Фока. – Нет, дворника не было. Этот господин минут за двадцать до вас пришел, затем вы с господином Желтовским появились, потом опять господин Желтовский с невестой вышли, и все, больше никто не заходил, не выходил. А тот, что с саквояжем, тоже не вернулся. Правда, от Люськи никто быстро не выходит.

– Откуда такие подробности? – поразился Тартищев. – Вроде из швейцарской не вылазишь, а все видишь? В подзорную трубу наблюдаешь, что ли?