Грех во спасение - Мельникова Ирина Александровна. Страница 48

Свидания с мужем ей дозволялись лишь в арестантской палате в присутствии дежурного офицера через два дня на третий, но самое главное, она не имела права отлучаться с определенного ей места поселения и отправлять куда-либо своего слугу без разрешения господина коменданта или, в случае его отсутствия, без ведома старшего офицера.

Подобные запреты были серьезным препятствием на пути осуществления ее планов, но не такими страшными, какими она представляла их раньше. За свое долгое путешествие Маша поняла, что в ее родном государстве многие законы действуют лишь на бумаге. А русский человек всегда отыщет лазейку, как обойти их, чтобы и самому не остаться внакладе, и не обидеть особо государство – хуже того не бывает, если оно вдруг обнаружит, что его обвели вокруг пальца, и ополчится против своего излишне ловкого подданного.

На следующее утро комендант отбыл на Терзинские рудники. Маша ехала с ним в одном экипаже, хотя приняла приглашение Мордвинова с некоторым опасением. Ямщиком у коменданта был высокий красивый казак, очень смуглый, с пронзительно черными глазами, с пышным чубом, горбоносый и белозубый. Мордвинов объяснил, что мать у него – дочь китайского князя, а отец – забайкальский казак из рода Гантемировых. Был он очень подвижен, ловок, двигался по-кошачьи мягко и осторожно, но и дик был, и крут характером под стать своим лошадям, которых при закладывании экипажа едва сдерживали пять или шесть казаков. Стоило коменданту и Маше занять свои места, казаки разом распахнули ворота, отскочили от лошадей в стороны, и тройка вырвалась на простор с такой бешеной скоростью, что у девушки на мгновение захватило дух и показалось, будто экипаж взмывает в небо.

На поворотах его слегка заносило в сторону, ямщик оглушительно свистел и откидывался назад, натягивая поводья, и тройка по-прежнему мчалась вперед. В одном месте им пришлось проезжать по узкому деревянному мосту без перил, перекинутому над глубоким ущельем. Тройка неслась на такой дикой скорости, а мостик был так узок, что Маша даже зажмурилась, представляя, как еще мгновение – и они полетят в пропасть. Но колеса благополучно пересчитали доски и опять загрохотали по каменистой дороге. Антон, следовавший за ними в тарантасе, груженном багажом, и едва поспевавший за тройкой, рассказал после, как замерло и чуть не выпрыгнуло из груди его сердце, когда одно колесо все-таки не вписалось в мостик и прокатилось по воздуху...

В пути их сопровождали два десятка вооруженных казаков. Места здесь глухие, таежные. На дорогах шалят не только беглые, но и местные жители, которые вчера еще сами были каторжными, а порой из Китая приходят хунхузы. [39] Они отличаются особой жестокостью и не упускают случая напасть на слабо защищенный обоз или торговый караван.

На одной из станций они застали семью смотрителя в страшном горе. Их младшего сына, мальчика лет пятнадцати, послали проводить до Читы пойманного на днях беглого, но дорогой тот убил мальчика, забрал лошадь и скрылся. Комендант объяснил Маше, что такое достаточно часто встречается в Сибири. Беглых ловят, как диких зверей, за приличное вознаграждение, зато и они, в свою очередь, никого не щадят, и убить человека им ничего не стоит...

Только через трое суток, и то поздней ночью, добрались они до Терзинского Завода, и комендант подвез Машу к большому дому, куда ее определили для проживания. Встретила их хозяйка, пожилая, подслеповатая женщина, она зажгла масляную лампу и предложила ужин: топленое молоко и полюбившиеся Маше еще теплые шаньги с картошкой.

Хозяйку звали Прасковьей Тихоновной. Она была вдовой казачьего старшины, умершего три года назад от оспы. У нее самой лицо тоже было побито этой злодейской болезнью, из-за которой она стала плохо видеть. Но, несмотря на это, женщиной она оказалась любопытной и засыпала Машу вопросами о ней самой, о ее семье, о том, как она перенесла дорогу и не слишком ли устала...

Антон, подложив под голову большую подушку в пестрой ситцевой наволочке и укрывшись полушубком, давно уже спал на лавке у окна, а шустрая казачка продолжала пытать Машу, не позволив ей задать ни единого вопроса о жизни в поселении, о Мите, наконец. Не могла же Прасковья Тихоновна не знать его... Но та, наскучавшись без собеседника, принялась рассказывать о своей нелегкой жизни, о том, что проклятая Сибирь сначала отняла у нее молодость, потом – трех сыновей, а потом забрала и мужа, оставив ее доживать свой век в одиночестве.

Маша слушала ее тихий, размеренный говорок, как будто сухие горошины тихо шуршали и перекатывались по столу, и постепенно стала клевать носом, а затем и вовсе опустила голову на ладони и заснула.

Сквозь сон она слышала причитания хозяйки, помогающей ей дойти до постели и раздеться. Уже в следующее мгновение Маша почувствовала, как погружается во что-то мягкое, воздушное, и, ощутив запах чистого белья, счастливо вздохнула и опять заснула. И впервые с отъезда из Санкт-Петербурга проспала всю ночь спокойно и без сновидений.

21

Утром Машу разбудила хозяйка, позвала завтракать и с заговорщицким видом доложила, что у нее есть новости о ее женихе.

Прасковья Тихоновна бойко сновала от плиты к столу, выставляя вокруг большого медного самовара блюда с молочной кашей, пироги с черникой, блины со сметаной, и все говорила, говорила, не давая Маше вставить слово:

– Я, девонька, сегодня раненько поднялась, смотрю, ты спишь сладко, разметалась по постельке-то с устатку, ну, я потому будить не стала. Дай, думаю, сгоняю до острогу, авось узнаю, что к чему. И правда, там сегодня в дежурстве сродственник моего Захара, сын его покойной сестры Павлины, царствие ей небесное, – перекрестилась хозяйка и вновь торопливо зачастила: – Он мне все как на духу выложил: жив-здоров, значит, Димитрий Владимирович, сегодня в баньку мимо наших окон пойдет, тут мы его, горемычного, и встретим... – Прасковья Тихоновна замерла на секунду, словно к чему-то прислушиваясь, и Маша получила возможность спросить ее:

– Но откуда вы знаете, что я приехала именно к Дмитрию Владимировичу?

– Как откуда? – уставилась на нее с удивлением хозяйка. – Из благородных он один такой в остроге. Тем более князь... Охрана его не иначе как «ваша светлость» кличет. Мордвинов ругался, запрещал поначалу, а теперь, смотрю, и сам нет-нет да и оговорится... – Она опять насторожилась, и Маша с недоумением проследила за ее взглядом.

Заметив ее удивление, хозяйка пояснила:

– Скоро первую партию поведут. Не пропустить бы. Гошка хотя и сказал, что ваш жених во второй партии, но кто его знает...

Раскрылись двери, и в избу ввалился Антон с большой охапкой березовых дров, сбросил их на железный лист перед плитой и радостно улыбнулся:

– Принимайте, Прасковья Тихоновна, работу! Все пять чурок расколол, до единой! Смог бы и побольше, но все кончились!

Хозяйка всплеснула руками и рассмеялась:

– А я-то думаю, куда это Антоша запропал? Послала за дровами, а его словно черти с квасом съели. И невдомек мне старой, что топором кто-то поблизости стучит, думала, сосед с утра забавляется. Эх ты, голова садовая! – Она легонько шлепнула парня по макушке. – У меня же десять поленниц под навесом, а ты принялся чурки из-под снега тягать!

– Не привычный я к поленницам, – смущенно ухмыльнулся Антон, – но ведь и те, что нарубил, не пропадут?

– Конечно, не пропадут, – опять захлопотала вокруг стола хозяйка, – мы, сибиряки, люди запасливые! У меня дров на две зимы с лишком заготовлено, а твоими сейчас поленницу доложим, и опять она полная будет.

Прасковья Тихоновна подперла щеку ладонью и призадумалась, наблюдая, с каким аппетитом Антон поглощает ее пироги, запивая их уже третьей чашкой чая. Наконец не выдержала:

– Старший у меня в двенадцать лет на Аргуни утонул. Бедовый был, страсть. Сейчас уже вырос бы, непременно таким вот красавцем, как Антоша, стал бы. – Она вытерла набежавшие на глаза слезы и уже с улыбкой посмотрела на Машу, пересевшую к окну. Стекла затянуло пушистой изморозью, и сколько Маша ни силилась рассмотреть, что происходит на улице, не смогла.