Моби Дик, или Белый Кит - Мелвилл Герман. Страница 147

Но всё происходившее было замечено с мачт «Пекода», и, обрасопив реи, судно двинулось к месту драмы; теперь оно подошло уже настолько близко, что Ахав окликнул его прямо из воды:

– Держать на… – и в это мгновение большая волна от Моби Дика накатила на него и покрыла его с головой. Но снова вырвавшись из-под неё на поверхность и подлетая кверху на новом гребне, Ахав всё же крикнул:

– Держать на кита! Гони его прочь!

«Пекод» развернулся острым носом и, разорвав заколдованный круг, оттеснил Белого Кита от его жертвы. Кит угрюмо поплыл прочь, и лодки поспешили на помощь товарищам.

Полуослепшего, оглушённого, с белой солью, осевшей в глубоких морщинах, Ахава втащили в лодку Стабба; и тут длительное напряжение всех его физических сил наконец дало трещину, и он пал бессильной жертвой своей собственной телесной немощи, на какое-то время оказавшись простёртым бесформенной грудой на дне вельбота, точно затоптанный стадами слонов. Отдалённые, таинственные стоны вырывались у него из груди, будто какие-то смутные голоса со дна ущелья.

Но сама глубина обморока послужила причиной его краткости. За одно мгновение великие сердца подчас переживают в острой муке всю ту сумму мелких страданий, какие у слабого человека бывают милосердно растянуты на целую жизнь. И потому эти сердца, хоть каждый раз их боль бывает мимолётна, скапливают в себе за жизнь целые века скорби, составленные из непереносимых мгновений; ибо у благородных душ даже не имеющая измерений точка их центра обширнее, чем круги более низменных натур.

– Гарпун, – проговорил Ахав, приподнимаясь на локте. – Гарпун цел?

– Да, сэр, ведь его не метали; вот он, – ответил Стабб.

– Положите его подле меня. Люди все?

– Один, два, три, четыре, пять; у вас было пять вёсел, сэр, и здесь налицо пять человек.

– Хорошо. Ну-ка, помоги мне встать, друг. Вот так. Ага! я вижу его! Вон! вон! он по-прежнему уходит под ветер; как прыгает его фонтан! Руки прочь от меня! Вечные соки снова бурлят в костях старого Ахава! Поставить парус! Вёсла! На руле!

Обычно, когда один вельбот бывает разбит, его команда, подобранная другим вельботом, помогает команде этого второго вельбота, который продолжает погоню, как говорится, «на двойных вёслах». Так было и на этот раз. Но удвоенная скорость лодки не отвечала возросшей скорости кита – он уходил точно на утроенных плавниках; он мчался с такой быстротой, которая ясно доказывала, что всякая погоня при таких обстоятельствах затянется бесконечно и, вернее всего, окажется бесплодной; не говоря уж о том, что ни одна команда не в состоянии долго выдерживать такую отчаянную беспрерывную греблю, ведь она едва под силу людям и на коротких расстояниях. Обычно в подобных случаях удобнее всего продолжать погоню прямо на корабле. И вот оба вельбота направились к судну и скоро уже покачивались у себя на шлюпбалках; обе половины разбитой лодки были подобраны ещё раньше, и теперь, принайтовив всё к палубе, высоко вздёрнув свои паруса и раскинув широко в стороны лисели, точно двухпролетные крылья альбатроса, «Пекод» помчался по ветру вслед за Моби Диком. Снова через равные и привычные промежутки времени дозорные с мачт кричали о появлении его фонтана; снова, услышав о том, что он ушёл под воду, Ахав отмечал время и принимался расхаживать по палубе с нактоузными часами в руках, и когда последняя секунда положенного ему часа истекала, слышен был голос капитана: «Ну, кому теперь причитается дублон? Видите его?» И если ему отвечали: «Нет, сэр!» – он тут же приказывал, чтобы его самого подняли на мачту. Так провёл он день, то неподвижно сидя наверху, то без устали вышагивая по палубе.

И каждый раз, молча шагая вдоль борта, разве только окликнет порой дозорных или прикажет матросам ещё выше подтянуть паруса либо раздёрнуть их ещё шире; каждый раз, шагая взад и вперёд в надвинутой на лоб шляпе, он проходил мимо обломков своего вельбота, которые лежали теперь на шканцах, – разбитая корма против расщеплённого носа. Наконец он остановился перед ними; и как по затянутому облаками небу ещё и ещё проносятся чёрные тучи, так на сумрачном челе старого капитана промелькнули новые чёрные думы.

Стабб видел, как остановился капитан; и стремясь, быть может, не без задней мысли, доказать перед ним своё несомненное мужество и тем подтвердить свои права на выдающееся место во мнении капитана, он приблизился и, глядя на разбитый вельбот, воскликнул:

– Вот чертополох, от которого отказался осёл; уж больно он сильно исколол ему пасть, а, сэр? Ха! ха!

– Каким же бессердечным существом нужно быть, чтобы смеяться над обломками крушения! Эх, человече, если бы я не знал, что ты храбр, как сам бесстрашный огонь (и так же, как он, бездушен), я бы поклялся, что ты просто трус. Ни стона, ни смеха не должно быть слышно подле обломков крушения.

– Ваша правда, сэр, – подхватил, приблизившись, Старбек, – это возвышенное зрелище. Это – предзнаменование, сэр, и предзнаменование недоброе.

– Предзнаменование? Дайте мне словарь, я посмотрю, что означает это слово! Если боги сочтут нужным поговорить с человеком, пусть соизволят говорить прямо, а не трясут головами и не морочат его бабьими приметами. Ступайте! Вы двое точно два полюса у единого целого. Старбек – это Стабб наоборот, а Стабб – это Старбек; и вдвоём вы представляете весь род людской; но Ахав стоит одиноко среди миллионов этой населённой планеты, и ни богов, ни людей нет подле него! Холодно, холодно! я дрожу. Ну, так как же? Эй, там, наверху! Видите его? Подавайте голос на каждый фонтан, хотя бы он пускал их по десять в секунду!

День был уже на исходе; еле слышно шуршала лишь золотая кайма его мантии. Скоро наступила полная тьма, но дозорных с мачт всё ещё не спускали.

– Фонтан больше не виден, сэр, слишком темно! – прозвучал крик с вышины.

– Каким курсом он шёл, когда вы его видели в последний раз?

– Как и раньше, сэр: прямо по ветру.

– Хорошо! ночью он сбавит скорость. Спустить бом-брамсели и брамсели, мистер Старбек. Мы не должны нагонять его до света; он, может быть, устроит во время ночного перехода стоянку. Эй, на штурвале! держать всё время по ветру! На топ-мачтах! вниз! Мистер Стабб, послать смену на фок-мачту, и пусть там до рассвета стоит дозорный, – затем он шагнул вперёд и остановился перед золотым дублоном на грот-мачте. – Люди, это золото принадлежит мне, ибо я заслужил его; но я оставляю его здесь до тех пор, пока Белый Кит не будет мёртв; тому из вас, кто первый заметит его в тот день, когда он будет убит, достанется этот дублон; если же и в тот день первым замечу его я, десятикратная стоимость этой монеты будет разделена между всеми вами! Разойтись! – судно в твоём распоряжении, сэр.

С этими словами он прошёл по палубе, стал у себя на пороге и, низко надвинув шляпу, неподвижно простоял там до самого утра, лишь изредка поднимая голову, чтобы прислушаться к течению ночи.

Глава CXXXIV. Погоня, день второй

На рассвете дозорные снова заняли посты на верхушках мачт.

– Видите его? – крикнул Ахав, как только довольно света разлилось по волнам.

– Ничего нет, сэр!

– Вызвать всех наверх и ставить все паруса. Он идёт быстрее, чем я предполагал. Брамсели! Да, надо было не спускать их на ночь. Но всё равно, теперь, после передышки, мы его живо нагоним.

Тут надобно сказать, что подобную упорную погоню за одним определённым китом, которая длится день и ночь и ещё один день, ни в коем случае нельзя считать явлением беспримерным. Ибо таковы удивительное искусство, порождённая опытом сила предвидения и непобедимая уверенность природных нантакетских гениев кораблевождения, что им довольно бывает при некоторых обстоятельствах одного взгляда на плывущего кита, чтобы предсказать с необыкновенной точностью и направление, по которому тот будет плыть в течение определённого времени, уже скрывшись из виду, и вероятную скорость его продвижения. В этих случаях, подобно лоцману, определяющемуся по какой-нибудь косе у себя в поле зрения, перед тем как уйти в открытое море и потерять из виду берег, на который он намеревается вскоре снова взять курс, только спустившись немного пониже; подобно этому лоцману, что стоит у компаса и определяет точное положение этой видимой косы, чтобы тем уверенней найти потом невидимый мыс, служащий целью его плавания; так же поступает и китолов у своего компаса, ибо после нескольких дневных часов погони и внимательного выслеживания, когда наступает темнота, скрывающая кита от людских взоров, будущий путь этого грандиозного создания в ночи так же ясен для проницательного рыбацкого взора, как линия берега для бывалого лоцмана. Так что в глазах искусного охотника даже сам бесследно исчезающий начертанный на воде след, вошедший в пословицу своей мимолётной текучестью, оказывается таким же надёжным, как и твёрдая земля. И как появление могучего чугунного Левиафана современных железных дорог стало настолько привычным в каждом пункте, что люди с часами в руках высчитывают его скорость, будто врачи пульс ребёнка, и уверенно говорят друг другу, что такой-то поезд прибудет туда-то в такое-то время; точно так же и мужественные уроженцы Нантакета вычисляют путь Левиафана глубин в зависимости от того, как именно он плывёт; и говорят друг другу, что через столько-то часов этот кит пройдёт двести миль и достигнет такого-то градуса широты и долготы. Но для того чтобы подобная проницательность в конце концов принесла необходимые результаты, моряк должен взять себе в союзники ветер и течение, ибо какая польза для заштилевшего или задрейфовавшего корабля, если он будет знать, что находится ровно в девяноста трёх лигах от своего порта? Отсюда проистекает множество тонких соображений касательно охоты на китов.