Три дня без чародея - Мерцалов Игорь. Страница 2

Хозяин этого последнего, потирая лоб, замер у подножия стремянки, стоявшей как раз под дырой, и что-то лопотал, заметно заикаясь и указывая наверх своей проволочкой. Хамоватая зверушка безжизненно висела у него на плече, зацепившись длиннющим хвостом.

В помещении было еще четыре человека: две довольно бесстыдно одетые женщины (одна — очень даже ничего, как успел отметить про себя чародей, а вот вторую наряд только портил — эдакое безобразие не под всяким сарафаном спрячешь) и двое мужчин (это все-таки были взрослые мужчины, хоть и бритые, по примеру вязантов, до неприличия). Появление чародейского лица наверху произвело на них до крайности волнительное впечатление. А может, выражение этого лица? Так или иначе, все пятеро разом забегали, заговорили, принялись размахивать руками и тыкать пальцами в своих странных полуживых помощников, пробуждая их от дремоты. Потом все разом достали откуда-то наглых зверушек — вроде той, первой — и закрыли ими лица. Человек у стремянки предостерегающе вскрикнул, но его не послушали.

Новые зверушки были поменьше и, видно, чуть лучше воспитаны, по крайней мере, языков они показывать не стали. Но вот глазами засверкали так, что Наум чуть не ослеп. Тут до него дошло, что его пытаются сглазить (должно быть, эти зверушки были особой разновидностью карманных василисков), и он поспешно прочел — да что там, прокричал! — сильное охранное заклинание, убивающее нежить. Все загадочные предметы в помещении разом смолкли, и чародей, посохом свалив стремянку и погрозив всем кулаком, передвинул на дыру сундук. После чего, не давая себе роздыху, помчался на задний двор.

И очутился там очень даже вовремя: Упрям, как раз добился подходящей по силе молнии, и теперь спешил погасить весело полыхавший угол сарая. Получив посохом по макушке, он покорно предоставил учителю восстанавливать порядок, после чего был принужден ответить на неприятный вопрос: если одна молния потрачена на сарай, то куда ушли вторая и третья (работая в башне, Наум отчетливо слышал три громовых удара)?

Больших бед Упрям, как выяснилось, не натворил, но и совсем без них обойтись не сумел. Вторая молния спалила копну прошлогоднего сена на боярском лугу, а третья разворотила старый мост через Кудрявку.

— Если кому и навредил, так сам себе перво-наперво, — заявил чародей, — К Кудрявке теперь лучше не приближайся: под тем мостом тамошний водяной жилище себе сладил — коли узнает, кто его разворотил, зашибет.

— Ой, да я его-то часом не зашиб ли? — испугался Упрям.

— Что ему сделается, окромя двух шишек? Ты, чем лясы точить, бери-ка доски да молоток, дуй наверх. Отодвинешь сундук — увидишь, что заколачивать. Будут глазить — дули кажи да молотком отмахивайся.

— А кто там глазить будет? — побледнел ученик чародея.

— Вернее всего, никто — так, на случай говорю. Ты, главное, не вздумай заклинания читать. Дули и молоток!

Право, лучше потом самому с ученика сглаз снимать, чем гадать, что он по запарке наколдует…

Нарочный от обделенного сеном боярина прискакал быстро, стал требовать ответа: с чего это с ясного неба молнии по полям шастают, порядочным людям убытки чинят? Зная злобную мелочность боярина Всехвата и болезненную честность Упряма, чародей решил не звать ученика, ограничившись неопределенным ответом: мол, боремся мы тут с особо нехорошими травами, какие порядочных людей вообще могут со свету сжить. И сразу заплатил за попорченное добро три полушки медью, пока жадный боярин не прислал счет на десять кун.

Спровадив нарочного, поднялся наверх и понаблюдал, как Упрям латает дыру, одновременно пытаясь заигрывать с суетившейся внизу привлекательной и бесстыдной девицей. Многообещающие гримасы его, впрочем, пропадали даром: надо полагать, даже в странном сопредельном мире шаловливая улыбочка плохо сочетается с кукишем.

Эта дыра добавила Науму лишней работы. Забить-то забили, да ведь доски можно выломать и с той, и с этой стороны. Судя по оживленным голосам снизу, нечто подобное там и замышляли. Говорили вроде бы по-человечьи, но обильно пересыпали речь невнятицей вроде «категорической невозможности документальной фиксации темпорального провала» из-за «сдохших на фиг „кодаков“, что, однако, не мешало „считать теорию влияния биоэнергетики на сопряжение темпоральных полей доказанной“. Про такие заклинания чародей отродясь не слыхивал и на всякий случай распевал в ответ охранные, немало смущая сопредельных любознатцев.

Вырванный язык хамоватой зверушки определенно был магическим — взявшись за него снова, Наум обнаружил на гладкой поверхности собственное удивительно четкое, как в зеркале, только застывшее изображение. Но, очевидно, в этом мире чужая магия теряла действенность, и каких-либо следов волшебной силы чародей не ощутил. Удовлетворившись этим, он упрятал вещицу в кожаный кошель и убрал до лучших времен, чтобы исследовать спокойно. На ближайшее время его ждали дела куда более насущные.

До глубокой ночи чародей изучал собранную при помощи тряпки смесь, определяя состав ее и магические свойства, и к утру сумел-таки запечатать дыру по-настоящему. Позевывая, подошел к окну и увидел, как возвращается со стороны Кудрявки Упрям. Вот настырный мальчишка, не поверил на слово, поехал-таки справиться о здоровье водяного, заодно и повиниться. Что ж, коли возвращается живым, — извинения приняты. А, судя по встрепанному виду и по тому, как осторожно сидит в седле (точнее, едет, стоя в стременах), избытком отходчивости водяной по-прежнему не страдает.

Дальнейшая война с крапивой протекала тише, но зачастую еще яростней. Пытаясь извести ее, Упрям, сам того не замечая, далеко шагнул в чародейском ремесле, расширил познания и обрел многие навыки. Одна беда: против крапивы ничто не помогало. Насквозь пропитавшись магией, сотни раз счастливо избежав кончины, коварная трава приобрела удивительную стойкость и успешно защищала себя от волшбы. Осенью она и не подумала вянуть, подгребла под себя палую листву, утеплилась, а зимой, к ужасу Упряма, деятельно разгребла снег, чтобы не давил на стебли, и даже выстроила из него вокруг себя стену — дабы метели не беспокоили.

А к зимнему солнцевороту вообще зацвела.

Небольшими такими цветочками — алыми, салатовыми и нежно-голубыми. Очень красиво получилось, но все предпраздничное настроение Упряма было испорчено бесповоротно.

После этого война стала перемежаться перемириями — царило оно и сейчас, впрочем, не по личному почину Упряма, а по настоянию чародея, которому требовался помощник во многих делах…

Как и ожидалось, настырный вьюнош сидел на пустой бочке и сверлил взором своего неистребимого противника. Крапива равнодушно покачивала листьями и шуршала сероватыми коробочками, образовавшимися на месте цветов.

— Упрям!

Ученик подскочил на месте, будто его внезапно разбудили, и встал перед стариком, как лист перед травой.

— Э-э… Ветерок уже оседлан. Я тоже… готов.

— Ветерок уже заждался, про себя и не говорю, — проворчал чародей, — Почему я должен гоняться за собственным помощником по всему дому? За несносным мальчишкой, которого готовлю себе на замену, за опорой своей? Хороша же опора, которую нужно ловить и уговаривать!

— Прости, учитель. Я задумался…

— Да уж, заметно! Это случается с тобой не часто, так что сразу бросается в глаза — кипятился чародей, хотя больше для виду: совершенно искреннее раскаяние было написано на лице Упряма. — Ладно, я уже не слишком сердит, можешь не втягивать голову в плечи. Ну-ка, повтори, что ты должен сделать в городе?

— Так, — Упрям прикрыл глаза и стал загибать пальцы. — Перво-наперво, на ярмарку не соваться. Второе, значит, гостиный двор стороной обходить. Третье, чтоб не ошибиться, к девкам не приставать, на коня не звать, никуда не катать. Пятое… ну, в смысле, которое четвертое… Нет, что делает, гадина, что делает?!

Посох угрожающе качнулся вперед, едва не клюнув Упряма в лоб, но тот еле оторвал взгляд от крапивы.

— Учитель, она корни из земли поднимает и на пол-ладони перешагивает!