Зеркала прошедшего времени - Меренберг Марта. Страница 3

Высокий худощавый господин лет сорока, с тонким лицом, окаймленным элегантной бородкой, и бледный молодой человек лет двадцати в военной шинели неспешно прогуливались по площади, ведя один из тех бесконечных разговоров ни о чем, которые можно услышать в любом светском салоне от Парижа до Санкт-Петербурга.

– …курсантом военного училища в Сен-Сире. Ну, это знаменитая военная школа для мальчиков… Разумеется, я старался, чтобы maman и papa могли гордиться мной, но, вы понимаете, господин барон, после Июльской революции мы все еще поддерживали государя Карла Десятого… Потом устроили демонстрацию, жандармы, конечно, всех нас разогнали, и меня вместе с другими легитимистами исключили из Сен-Сира… Это ужасно, барон, потому что я не вижу для себя другой службы, кроме военной…

– У вас в Сен-Сире были друзья, дорогой Жорж?

Дантес быстро взглянул на барона и, покраснев, отвел глаза. Его лучший друг и сосед по комнате, высокий и темноглазый Огюст Ноэн, на всех занятиях рисовавший шаржи на почтенных и уважаемых профессоров, и Жан-Клод Трэне, полная противоположность Огюсту, медлительный и задумчивый, поэт, с глазами, полными элегической тоски… Его заклятый враг Метман, вызывавший в нем такую бурю эмоций, что каждая их перепалка в коридорах сен-сирской школы едва не кончалась для Жоржа дуэлью… Мальчишки хохотали до упаду над их ежедневными упражнениями в остроумии, их неоднократные попытки стреляться стали уже почти легендой Сен-Сира, а непристойные шаржи на Рене Метмана, нарисованные умелой рукой и распаленным воображением Ноэна, передавались из рук в руки, неоднократно попадаясь на глаза строгим учителям. За один из таких рисунков мальчикам пришлось однажды остаться после уроков, выслушать длинную и занудную проповедь профессора, а потом подвергнуться порке…

Этот Матье, «военный стратег», как его называли в школе, слыл среди курсантов отъявленным мерзавцем и садистом, готовым пороть первую попавшуюся под руку курсантскую задницу за любую провинность. Кроме того, за ним водились и иные грешки, при воспоминании о которых Жорж покраснел еще больше.

Кнут и пряник… Порка и поцелуи… Боль, приносящая ни с чем не сравнимое удовольствие…

Ему хотелось непременно поделиться с кем-нибудь своими открытиями, и Огюст был именно тем человеком, который понял. Он и раньше подставил бы Жоржу левую щеку, если бы тому вдруг вздумалось ударить его по правой, но теперь при виде Дантеса глаза его заволакивала туманная дымка, а с каждого листа его тайного дневника нежно улыбался юный кадет, чьей тонкой золотистой красоте фавна не грозили ни преувеличение, ни лесть.

На оскорбительные намеки в свой адрес Жорж Дантес отвечал самой грязной бранью и пощечинами, но стал втайне гордиться собственной исключительностью, и другие юноши на всех смотрах и парадах жадно пожирали глазами его высокую тонкую фигуру, синие глаза с легкой поволокой и белокурые волнистые волосы.

Однако предметом тайного восхищения и обожания Жоржа был черноволосый высокий красавец, гордость школы, высокомерный и надменный Рене Метман, чья едкая ирония и непристойные, злые выходки в его адрес стали притчей во языцех в Сен-Сире. Однажды, когда обоих шестнадцатилетних курсантов выгнали из класса за очередную провинность, Рене подошел к нему слишком близко, и Жоржу показалось, что сейчас тот ударит его. Невольно он сделал рукой защищающийся жест, но Рене схватил его руку и, сказав: «Пошли быстрей, что сейчас покажу!» – потащил за собой в чулан под темной лестницей, ведущей на третий этаж школы.

Там, в полумраке, Рене внезапно повернулся к Жоржу и уставился на него своими насквозь прожигающими угольно-черными глазами, в которых сквозили ненависть и желание, презрение и страсть…

Закушенные до крови и запекшиеся губы, красные пятна на шее и груди, растрепанные волосы и пылающие от стыда лица обоих курсантов – вот что увидели одноклассники после окончания того слишком памятного урока…

В тот же вечер он до крови подрался с Огюстом, а потом долго успокаивал своего сходящего с ума от ревности и ненависти друга, который всю ночь проплакал, так и не сомкнув глаз…

…Дантес испугался собственного долгого молчания и, повернув пылающее от слишком ярких воспоминаний лицо к барону, пробормотал:

– Извините, месье Геккерн… Я не… То есть я хотел сказать, да – а как же… ну… у всех же есть друзья, и у вас, наверное, есть…

Геккерн рассмеялся и, легко взяв Дантеса под руку, внезапно спросил:

– А чего это вы так перепугались, a, mon amie? Похоже, у вас снова поднялась температура!

Дантес, поперхнувшись, опустил глаза и стал рассеянно ковырять каменную плиту мостовой носком кожаной туфли.

– Вы, барон, относитесь ко мне как к ребенку. Не надо так думать, прошу вас – я давно уже не ребенок… Если бы вы знали, какой долгий путь мне предстоит проделать ко двору русского государя в Санкт-Петербург, вы бы так не смеялись надо мной! У меня есть рекомендательные письма от самого принца Вильгельма!

И Жорж снова почувствовал, что краснеет, потому что Геккерн внезапно от души расхохотался.

– Послушайте, mon cher, – начал он почти серьезно, – я не требую от вас отчета о вашем прошлом. Но, как видно, оно не дает вам покоя – это не страшно, это же правдивая история вашей души. Вы уже не ребенок – это точно, но юной душой можно и нужно гордиться так же, как и юным, совершенным телом. Вы – это только вы, Жорж Шарль Дантес, вы – уникальное творение природы, и… гхм… не худшее из ее творений, я бы сказал.

При этих словах Геккерн искоса взглянул на юношу и заметил жадное внимание, горевшее в его голубых глазах, которые были неотрывно устремлены на него. Барон слегка смешался под этим «почти детским» взглядом, но продолжал:

– Вот вы, Жорж, полагаете, что мне будут неинтересны рассказы о ваших школьных забавах… Да-да, я видел, как вы отвернулись, не желая говорить об этом. Полноте… я буду рад выслушать все, что вы мне расскажете о себе. Понимаете… мне кажется, что наша с вами встреча вовсе не была случайной.

Дантес молча слушал, рассеянно глядя на крутящийся на крыше дома флюгер в виде кораблика, и не верил своим ушам. Этот насмешливый господин с элегантными манерами, барон Геккерн, как выяснилось, был нидерландским посланником и тоже направлялся в Санкт-Петербург, с дипломатической миссией. Он успел сделать для него почти невероятное – не бросить его, смертельно больного, в забытом Богом Констанзе, поставить на ноги, оплатив все расходы на врача, и настоять, чтобы Жорж ежедневно совершал пешие прогулки на озеро. Сегодня, сразу же после изысканного обеда, Луи Геккерн позвал его на прогулку в город, чему выздоравливающий Дантес был несказанно рад.

Но ведь его дорожный экипаж давно починили, думал юноша. Чем же вызвана такая забота обо мне?

Глядя на барона, он испытывал невыразимое чувство благодарности, смешанное с печалью от предстоящей разлуки. Жорж успел искренне привязаться к барону и уже с трудом представлял себе, что может больше не увидеть его проницательных темно-серых глаз, не услышать его искреннего – порой задушевного, порой ехидного – смеха, его мягких шуток в свой адрес. Но он же тоже едет в Россию…и, может быть, он мог бы сопровождать барона… Но захочет ли он… и что для него какой-то Дантес…

Громкая музыка отвлекла Жоржа от грустных мыслей, и он увидел, как молодые горожанки на площади отплясывают какой-то веселый танец под аккомпанемент скрипки и гитары. Одна из них, хорошенькая темноволосая девушка с цветком в волосах, внезапно подскочила к Жоржу и, схватив его за руку, увлекла за собой в хоровод. Молодой человек с удовольствием включился в забавную танцевальную импровизацию, его стройные ноги взлетали над мостовой, четко попадая в простенький ритм немецкой народной песенки про белокурую Гретхен. Очаровательная темноволосая незнакомка, которую Жорж крепко держал обеими руками за талию, хохоча и радуясь собственной смелости, подпевала незатейливой песенке нежным голоском, а остальные девушки, которым он не забывал улыбаться, не без зависти поглядывали на подружку, обнимающую красивого молодого человека в военной форме. Мелодия последний раз взлетела вверх финальным аккордом, и Жорж, поклонившись, галантно поцеловал руку даме.