Заговор на Нуич-стрит - Мэрфи Уоррен. Страница 16

– Малибу? Я там родился.

– Что вы говорите?!

– Да, там. Разве вы не читали моего личного дела? Именно там, двадцать шесть лет назад, в августе. До сих пор не могу забыть аромат тихоокеанского воздуха, им, по-моему, и дышится легче, чем атлантическим.

– Так поедем вместе, – радостно предложил доктор Смит. – Поедем вдвоем, и не вздумайте отказываться. Я вас познакомлю со своим племянником. Его зовут Римо.

Вот тогда-то и было застеклено окошечко, и встроен механизм измельчения бумаги. Смит ненавидел себя за то, что он был вынужден сделать со своим несчастным помощником, ненавидел вынужденные жестокость и двуличие, так противоречащие его натуре. Когда сотрудник одной из правительственных организаций пытался шантажировать КЮРЕ, все было по-другому, гораздо проще, у Смита было моральное оправдание. А в чем был виноват доктор Брайтуэйт? В том, что ему оставалось жить меньше, чем его коллеге? В чем состояло преступление молоденького помощника? В том, что он был умен? В том, что он был честен, что не лелеял злого умысла? Если бы он захотел нанести КЮРЕ вред и передал бы свои соображения в «Нью-Йорк таймс», то, возможно, был бы сейчас жив. Он этого не сделал и был за это наказан смертью!

Смит выключил ЭВМ, и измельчитель бумаги подтянул на свои лезвия несколько последних параграфов текста. Так древесина снова обращалась в древесину, навеки утрачивая свою мимолетную функцию носителя информации.

Он посмотрел на залив за окном и бросил взгляд на часы. Через пять часов и двенадцать минут сработает специальный механизм на линии связи и позвонит Римо. Нет смысла ехать домой, можно вздремнуть прямо в кресле. Вдруг за это время появится новая информация, и не придется отдавать Римо тот приказ, который должен быть отдан. Возможно, что специальный «отдел по решению проблем» Фолкрофта, работающий с условными символами, а не информацией, отыщет иное решение. В конце концов, в этом и состоит их функция – оценка и проверка человеческим разумом решений, принимаемых электронным мозгом ЭВМ.

Им никогда не сообщали, что означают те или иные символы, но иногда у них рождались конструктивные идеи, недоступные машине. В какие реальные действия воплощаются их мысли, они, конечно, не знали.

Смит закрыл глаза. Остается надеяться, что они придумают иное решение.

Когда Смит проснулся, серо-сине-белый залив за окном поблескивал под солнечными лучами. Восемь утра: через пару минут «отдел по решению проблем» должен представить результаты ночной работы, которые он просил доложить пораньше. Зазвонил звонок, и Смит нажал клавишу интеркома.

– Слушаю.

– Готово, сэр, – послышался голос.

– Заходите, – сказал Смит и нажал другую клавишу, бесшумно отомкнувшую замки на тяжелой дубовой двери. Дверь отворилась, и одновременно крышка стола автоматически задвинулась, скрыв под собой панель компьютера и прищемив Смиту локоть. От острой боли доктор скривился.

– Что с вами, сэр? – обеспокоенно спросил вошедший в кабинет человек, на вид лет сорока.

– Ничего, ничего. Все в порядке, – ответил Смит, безуспешно пытаясь скрыть гримасу боли. – Что там у вас?

– Сэр, основываясь на взаимоотношениях всех групп, занятых в этом контракте по продаже и закупке зерна, мы можем прогнозировать крайне тяжелые последствия.

– Понятно, – сказал Смит.

– Другого исхода быть не может, сэр. Если на рынок не будут поступать значительные партии товара из других источников, то представители слабо связанных между собой до этого продавцов зерна смогут, фигурально выражаясь, приставить пистолет к виску покупателя.

– Это окончательное решение? – спросил Смит.

– Да. Но, в принципе, с ростом цен наступит и снижение спроса, поэтому рост цен когда-нибудь прекратится. Цены перестанут расти, но будут высокими.

– А что, если продавец не захочет продавать зерно?

– Это абсурд, сэр. Он обязан захотеть, а иначе зачем захватывать рынок, ведь этого он и добивался?

– Думаю, что да. Благодарю вас.

– Рады быть полезными.

– Спасибо, вы очень помогли.

Лишь только за посетителем затворилась дверь, Смит ударил кулаком по кожаному подлокотнику кресла.

– Проклятие!

Римо позвонил в восемь пятнадцать.

– Римо? – спросил Смит.

– Нет, Чарли Чаплин, – ответил Римо.

– Я рад, что у вас хорошее настроение. Можете переходить к следующей стадии. Придется действовать по чрезвычайному плану.

– Это тот, о котором вы говорили, что он никогда не пригодится?

– Да.

– А, может, просто разбомбим к чертовой матери весь этот съезд?

– Мне не до шуток, молодой человек.

– Так вот, слушайте и введите то, что я сейчас скажу, в компьютер: я этого делать не стану! Придумайте что-нибудь другое. Или я сам придумаю.

– Римо, мне тяжело просить вас об этом, но, пожалуйста, подготовьтесь к исполнению чрезвычайного плана. Это последняя возможность, надеяться больше не на что.

– Не на что, значит – не на что.

– Исполняйте.

– Нет, не стану. И вообще, после того случая со мной, я чувствую себя подавленным, как никогда прежде. У меня депрессия. Вам этого не понять, потому что это исключительно человеческие эмоции. Запомните, я – человек! Слышите, сукин вы сын, я – человек!

В Чикаго повесили трубку. Смит забарабанил пальцами по подлокотнику. Разговор лишь на первый взгляд не предвещал ничего хорошего. Римо сделает все, что обязан сделать, он просто не может не исполнить свои функции, так же, как не может съесть гамбургер с глютаматом натрия.

Глава седьмая

Зал гудел, грохотал, люди аплодировали, фланировали по проходам между рядами кресел в поисках знакомых, пива или туалета. Все это делалось с энтузиазмом, причем наиболее искренне – последнее. На пост президента Международного братства водителей выдвигались три кандидатуры, и после каждой объявленной фамилии центральный проход немедленно заполняла толпа делегатов с плакатами, как на съезде политической партии, и поднимала истерический крик, словно победа зависела от уровня шума в децибелах, а не от результатов голосования.

Объявили кандидатуру Джетро, и Эйб Бладнер, схватив здоровенный брус с прикрепленным к нему плакатом, вместе с делегатами от своего региона и от объединенного совета Нью-Йорка влился в поток поддерживающих объявленную до этого кандидатуру молодого человека – представителя от Нэшвилла. Римо не стал присоединяться к своей делегации и остался сидеть на месте, закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой.

Спокойная поза человека, сидевшего среди покинутых делегатами кресел, бросалась в глаза как Воздвижение креста Господня во время оргии. Джин Джетро, приветствуя с трибуны своих сторонников взмахами рук и улыбками, через плечо поинтересовался у Негронски:

– Это кто такой?

– Тот самый парень, который отделал охрану и делегацию из Аризоны.

– Так это он, – проговорил Джетро. – Подойди к нему незаметно, когда сможешь, и передай, что я хочу с ним познакомиться.

Все это Джетро произнес, не переставая изливать на толпу восторг и упоение. В это время на лице одного из конкурентов он заметил фальшивое выражение безразличия и одарил его одной из своих сверхулыбок.

Соперник улыбнулся в ответ.

– Я тебя выкину из профсоюза! – крикнул он, не переставая радостно улыбаться толпе сторонников внизу.

– Тебе пришел конец, старикан! – прокричал в ответ Джетро, изображая при этом настоящий взрыв счастья и радости. – Ты мертв! Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов!

Снизу из зала это походило на дружеский разговор двух приятелей-кандидатов. Но Римо этого не видел. Он ощущал крики, движение, возбуждение зала, но не смотрел, не слушал, а раздумывал, начиная понимать, что все последние года обманывал себя. Чтобы освободиться от этой лжи, потребовался обычный гамбургер, который ежедневно едят миллионы, и ничего им не делается, а для него эта несчастная котлета – смерть.

Начиная работать на КЮРЕ, Римо тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь после очередного задания он просто сбежит, но исполнение плана постоянно переносилось на будущее. Не раз он решал: Ну, хватит! Сегодня же вечером!