Заговор на Нуич-стрит - Мэрфи Уоррен. Страница 17

Вечер наступал и проходил, за ним следовали месяцы, превращались в годы. А тренировки не прекращались. Каждый день Чиун хотя бы немного, но влиял на его сознание, изменяя его, а сознание влияло на тело. Сам он этих изменений не замечал. Римо осознавал, что слегка отличается от остальных: чуть быстрее боксера, посильнее штангиста, половчее футболиста, что тонус организма у него повыше, чем у большинства жителей планеты. Но он считал, и изо всех сил цеплялся за эту мысль, что на самом деле отличие невелико.

Он лелеял надежду когда-нибудь обзавестись семьей, домом и работой с девяти до пяти часов. И если быть настороже, может быть, хотя и маловероятно, удастся прожить десять или пятнадцать лет обычным человеком, пока кто-нибудь из организации не позвонит в дверь и не выстрелит ему в лицо. (Если это будет его преемник, то роль пули сыграет рука).

Десять или пятнадцать лет принадлежать другим, существовать, знать, что ты нужен людям, а они – тебе. Единственный человек, близкий ему в настоящий момент, если поступит приказ, прикончит его, так как он профессионал. Римо беспокоило сознание того факта, что если он сам получит такой приказ, то убьет Чиуна, так как это его работа. Он выполнит приказ и, кстати, выяснит, сможет ли он справиться с Чиуном, своим учителем.

Римо ненавидел себя за это до мозга костей. Кроме цвета кожи ничто не отличало его от наемных убийц-ассасинов Дома Синанджу, а цвет кожи – это на самом деле никакое не отличие.

Как было запланировано, делегаты демонстрировали энтузиазм и поддержку своих кандидатов в течение двадцати минут, а затем разошлись по местам, Римо не обратил внимания на нью-йоркскую делегацию, рассевшуюся вокруг. Бладнер устроился рядом и протянул ему какой-то плакат. Римо, не глядя, взял его.

– С тобой все в порядке, парень? – поинтересовался Бладнер.

Римо не ответил. Он посмотрел вверх, где под потолком зала висел громадный транспарант, и автоматически сработала мысль о воздушных течениях под потолком, о месяцах, в течение которых он привык рассматривать воздух как амортизатор, как силу, как препятствие и как союзника. Автоматизм мысли неприятно поразил его. Теперь ему не принадлежит и собственный разум. Что же удивляться самостоятельности тела, его рефлекторной реакции? Стоит ли удивляться тому, что он не может съесть обычный гамбургер с глютаматом натрия, тогда как это под силу любому школьнику? Он понял, почему наорал на Смита, почему криком пытался доказать, что он – человек. Кричать пришлось по простой причине: ложь требует больше энергии.

Римо смотрел наверх, на транспарант, колеблемый невидимыми потоками воздуха. Допустим, нижний брус упадет на сцену, и если его направить при падении одним из концов вниз… Римо встал, чтобы получше разглядеть, как расположены ряды кресел президиума. Ага, если брус упадет как надо, то прикончит сидящих на двух первых рядах. Третий ряд не пострадает.

– Эйб, дай-ка мне повестку дня, – попросил Римо.

– Чего это ты, парень, вдруг так заинтересовался повесткой?

– Заинтересовался. Дай мне повестку.

– Эй, Тони, дай парнишке повестку! – крикнул Бладнер.

Римо передали небольшую папку с эмблемой профсоюза.

– Спасибо, – поблагодарил Римо и, не сводя глаз со сцены, нашел распорядок дня на среду. Так: программные выступления, рассмотрение поправок к уставу, обращение к делегатам сенатора из Миссури. Не пойдет. Четверг: обращение к женам водителей, выступление президента Американского легиона, голосование по поправкам. И это не годится. Пятница: выступления президентов Братства железнодорожников, Международной ассоциации портовых грузчиков. Ассоциации пилотов и заключительное обращение министра труда. Отлично!

– Слушай, Эйб, докладчик, которому предстоит выступать, выходит на трибуну прямо из зала или с самого начала сидит на сцене в президиуме?

– Приходится сидеть в президиуме от начала до конца, – ответил Бладнер. – А что?

– Да просто так. Это же, наверное, тоска зеленая.

– Парень, тебя ведь никто сюда силком не тащил.

– Конечно, конечно. Я просто представил себе, как тоскливо сидеть там, в третьем ряду, целый день.

– Выступающий – он вроде почетного гостя и сидит всегда в первом ряду. Да, парень, что же ты мне такой тупой достался? Не обижайся, конечно, но ты в наших делах ни черта не понимаешь.

– Ага, – отвечал Римо, опускаясь в кресло. Транспарант вдруг заколыхался, по нему прошла рябь волн, и он повис неподвижно, а потом опять начал качаться. Балка, с которой свисал транспарант, была скорее всего прикручена болтами. Свет от ламп, освещающих зал, падает вниз и поэтому можно остаться незаметным для сидящих в зале, если проникнуть под потолок и сделать с балкой все, что задумано. Если будет выступать министр труда, то для него все может кончиться сломанной спиной.

В пятницу, перед закрытием съезда, Римо заберется наверх и ослабит крепление балки так, чтобы любое сотрясение нарушило ее равновесие, и она, как спичка, аккуратно установленная на лезвии ножа, рухнула бы вниз. Тысячефунтовая спичка.

Римо попытался оценить силу сквозняка под потолком. Сами по себе потоки воздуха ничего не сделают такому массивному предмету, как балка. Придется один ее конец отвинтить, а другой оставить висящим на волоске. Так, а если эта громадина рухнет раньше времени? Римо посмотрел наверх следя за поднимающимся к потолку воздушным шариком. Ничего, сойдет, не так уж силен сквозняк.

Он посмотрел на сцену, где будут сидеть лидеры профсоюзов – люди, собирающиеся наступить на горло Америки. Да, если Бладнер не прав насчет того, кто где будет сидеть, придется действовать по-другому.

Массовое убийство – крайне рискованное дело и в смысле его организации, и в плане исполнения. Трудно представить, какой вокруг этого поднимется шум. На расследование будут брошены все силы. Могут добраться и до КЮРЕ. Но будет гораздо страшнее, судя по объяснениям Смита, если сработает план создания суперпрофсоюза.

Если кто-то получит возможность контролировать все транспортные перевозки в стране – а именно эта цель преследуется при создании суперпрофсоюза транспортников – рухнет вся экономика Америки, а с нею и американский образ жизни. Рост стоимости перевозок ударит опять по тем, кто больше всех страдает от повышения цен, – по рядовому потребителю. Цены на мясо, овощи и молоко – и так уже достаточно высокие – окажутся недоступными для тех, кто когда-то был самым сытым народом мира. Те, кто существует на социальные пособия или живет на фиксированную зарплату, окажутся на диете населения голодающих стран. Повышение стоимости перевозок вызовет рост цен. Рост цен приведет к росту заработной платы. Последует невиданная доселе инфляция. Деньги в магазины народ понесет в сумках, а продукты домой – в кошельках. А если суперпрофсоюз забастует, безработица времен депрессии тридцатых годов покажется детской игрушкой. Или суперсоюз уничтожит нацию, или нация уничтожит его принятием соответствующих законодательных ограничений. Профсоюзное движение, позволившее рабочему почувствовать себя человеком, будет обречено.

На другой чаше весов – жизни четырех профсоюзных лидеров. Если не найти другого выхода – гибель их неизбежна. Римо сфокусировал внимание на балке транспаранта.

– Слушай, Эйб.

– Чего тебе, парень?

– А почему ты думаешь, что Джетро не сможет победить? Что может ему помешать?

– Во-первых, Новая Англия, у них там настоящий блок. Этот самый Маккалох, их лидер, он против Джетро, на дух его не переносит. Они пытались надавить на меня, да не вышло. Но Маккалох все равно будет бороться против Джетро, их блок поддержит любого, лишь бы только не нашего кандидата. Нам с ними не справиться.

Римо огляделся вокруг.

– Покажи мне Маккалоха.

Не поднимаясь с места, Бладнер ткнул пальцем куда-то вперед и направо, указывая сквозь спину широкоплечего делегата в белой рубашке, сидящего перед ними

– Вот там, рядов за двадцать от нас, в секции, где сидят Массачусетс, Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. Они все заодно. Ты его отсюда не разглядишь, а вот видишь, там мужики все ходят взад и вперед по проходам и подходят все время к одному и тому же месту. Там сидит человек, ростом под два метра, рыжий, за сто тридцать кило весом. Это и есть Маккалох.