Круги на Земле - Аренев Владимир. Страница 10

Когда (по мнению ножа) голова-картошка осталась без кожуры и была накрошена, — лезвие заерзало, но теперь уже не над Максом, а где-то рядом. При этом оно издавало такой звук, словно ходило по стеклу. Чуть раньше то же самое действо (то есть, бег по стеклянному краю) производил невидимый Шалтай-Болтай. Потом раздался треск, что-то булькнуло и где-то легонько плеснула вода.

Макс пересилил слабость в теле и повернулся посмотреть наконец, что же происходит. Но увидел только бабушкину руку — с дряблой кожей, с тугими венами — с зажатой в кулаке литровой банкой. В банке расплывалось что-то мутно-желтое. «Яйцо», — отстраненно подумал Макс. Бабушка внимательно всматривалась в пятно, замершее в толще воды, потом тяжело вздохнула и поставила банку на невидимый столик. И снова начала произносить молитву.

Произносила уверенно, четко, спокойно, так что теперь Максу было слышно каждое слово. Потом бабушка окунула пальцы в стакан (стоявший рядом на столике), резко взмахнула руками — и на мальчика упали холодные камешки брызг; они растеклись по лицу, застывая.

И сам он словно застыл от этих слов, забыл себя, забыл где он и кто он. Остался только ритм произнесенных фраз и капельки воды на коже; и то, и другое казалось тоненькими иголочками, вонзившимися в определенные точки сознания и тела. Давление иголочек увеличивалось с каждым вдохом, и в конце концов Макс «отключился», не способный и дальше выдерживать силу подобного притока энергии.

На голове что-то лежало. Макс открыл глаза (в комнате было светло, как будто уже наступило утро), посмотрел наверх, но ничего не увидел. Лоб перевязали то ли полотенцем, то ли бинтами, и под материей находились какие-то прохладные пластинки неправильной формы.

Мальчик высвободил руку из-под одеяльного плена и осторожно сдвинул повязку. На глаза съехало нечто белое; Макс снял это, чтобы рассмотреть. Оказалось, под полотенцем (голову все-таки перевязали полотенцем) находились обыкновенные капустные листы. И, как бы там ни было, они здорово помогли. Жар прошел, альпинисты пропали — Макс чувствовал себя почти совсем здоровым. Он выскользнул из-под одеял, сгреб с кресла рубашку и штаны и начал одеваться. Вместе с тем не забывал оглядываться по сторонам.

Судя по тому, что мальчик увидел в окне, и впрямь наступило утро, причем давно.

Свет, падавший со двора, проникал в комнату, в которой оказался Макс, и разливался в ней, освещая все подряд. Например, кровать мальчика, тусклый ковер над нею, черно-белые фотографии под засиженным мухами стеклом. На фотографиях были изображены пары молодоженов, среди них Макс узнал и папу с мамой. Еще одна пара, похоже, состояла из дедушки с бабушкой в молодости. Мальчик некоторое время разглядывал снимки, а потом решил пойти поискать дядю Юру.

Толкнув левую створку высокой, до потолка, двери, Макс очутился в соседней комнате. Здесь стояла самая настоящая печь, прямо как в сказках. И даже наверху что-то шевельнулось, черное и пушистое. Появление мальчика заставило существо спрыгнуть с печи — оказалось, это кошка, невероятно растрепанная и огромная, словно фокстерьер. Мягко соскочив на пол, животное замерло, посмотрело на Макса большими изумрудными глазами, после чего шустро шмыгнуло куда-то под стол.

В это время еще одна дверь в комнате скрипнула, раскрываясь — вошел Юрий Николаевич. На лице дяди отображались усталость и озабоченность, связанные, вероятно, со вчерашней Максовой болезнью. Заметив племянника, Юрий Николаевич остановился и внимательно посмотрел на мальчика, как будто пытался отыскать признаки хвори и в то же время боялся увидеть их.

— Как себя чувствуешь, козаче?

Макс чуть виновато улыбнулся:

— Спасибо, нормально. А где все?

— Ягор уехал еще вчера, сразу после того, как ты заснул. А бабушка сейчас на огороде. Есть хочешь?

Мальчик проверил собственные ощущения и подтвердил, к явной дядиной радости:

— Хочу!

…Картошка оказалась поджаристой, с упругой золотистой корочкой, огурцы обладали невероятным ароматом, а помидоры, казалось, пахли солнцем — никогда в городе Макс не ел ничего подобного! Он с аппетитом набросился на порцию и очень скоро потребовал добавки. В это время как раз вошла бабушка; она, вздохнув, присела на краешек диванчика, который стоял у печи, рядом с дверьми в большую комнату, и с умилением стала наблюдать за внуком. Сперва молчала, но потом не вытерпела и, не дождавшись, пока Макс доест, начала спрашивать его: как учеба, как живется в городе, не обижают ли старшие мальчишки и прочую… Ну, не чушь, конечно — он понимал, так надо — но все равно, согласитесь, несерьезные это какие-то вопросы; особенно про старших мальчишек! Макс отвечал, попутно накалывая на вилку полоски картошки (или, как ее тут называли, бульбы); вдруг бабушка на полуслове запнулась. Но поправилась и перевела разговор на другое. Мальчик только с минутным запозданием понял, что бабушка хотела спросить про папу, да вовремя перехватила предупреждающий взгляд Юрия Николаевича и не стала спрашивать. Наверное, дядя Юра ей уже все рассказал.

— Ты не перажывай, — говорила она тем временем Максу, — тут, прауда, зараз амаль дзяцей, усе разъехалися, але и табе аднагодак знайдзецца. Да Гардзейчыхи якраз прыехау унук, Дзяниска. От и патаварышуеце.

Мальчик мысленно пожал плечами: не особенно ему и нужны друзья-товарищи, он и сам с усам. В том смысле, что, конечно, Макс ничуть не стесняется незнакомых ребят, просто ему ж не обязательно играть «с кем-нибудь», он вполне самодостаточная личность.

В это время во дворе скрипнула калитка и резко залаяла невесть откуда взявшаяся собака.

Бабушка выглянула в окно:

— Во, якраз Дзяниска — тольки об им згадали, и ен тут як тут! Заходзь, заходзь, не сцесняйся.

Скрипнула дверь, соединявшая «печную комнату» и веранду — отводя рукой прибитое к притолке покрывало (чтобы всякая насекомая мерзость не налетала), вошел «Дзениска». Это был мальчишка примерно Максового возраста, каштановолосый, кареглазый, с невероятно загорелой кожей, кое-где начавшей уже шелушиться. Он с любопытством зыркнул на Юрия Николаевича и гостей, поздоровался со всеми и протянул Максовой бабушке нечто, похожее на теннисную ракетку.

— Вот, — сообщил Дениска, — гэта сяструха прасила занесци. И гэта — так сама, — к «теннисной ракетке» прилагалась миска со свернутыми трубочкой и наполненными кремом вафельными блинами. — Дзякуем, Настасия Мацвеяуна.

— Ну дык сядай ды паяси з нами, — сказала баба Настя, ставя миску на стол.

— Заадно з маим унукам пазнаемися. Гэта Максимка, а гэта — дядя Юра, мой сынок.

Юрий Николаевич протянул Дениске руку:

— Привет. Помнишь меня?

— А чаго ж ня помниць — помню, — по-свойски ответил Дениска и запросто пожал предложенную руку. — Вы у пазапрошлым годзе прыязджали, так?

— Точно. Ну а это Максим, мой племяш.

— Привет.

— Привет.

— Першый раз у дзярэвни? — поинтересовался Дениска. — А я тут кожный год летам бываю. Тут добра. Ты, як паяси, заходь да нас — на Струйную збегаем, я табе дам на веласипедзе праехацца.

Он соскочил с табуретки, попрощался и вышел — только слышно было, как заливается во дворе невидимая собака.

— Чего он? — удивился Юрий Николаевич. — Рябый, вроде ж, никогда на людей без толку не кидается, а тут как будто завели пса.

— Ды кались дауно Дзяниска нечым яго абидзеу. Не са зла, случайна. А той нияк забыць не можыць.

— Ясно, — протянул дядя Юра. — Ну что, козаче, поел? Как самочувствие? Только честно!

— Нормально, — Макс потянулся было за пирожным, но понял, что места в животе уже не осталось. — И завтрак вкусный, спасибо, — повернулся он к бабушке. — Можно, я теперь пойду погуляю?

— Ну-ка, — Юрий Николаевич приложил ко лбу племянника ладонь. — Вроде бы, температуры нету. Мам, посмотри…

Баба Настя поднялась с диванчика, прикоснулась губами к Максовому лбу:

— Здаравеханек. Няхай, бяжы, унучыку, гуляй. Тольки з двору сення, кали ласка, не хадзи. Хиба да Дзяниски — ды й то да абеду. И нияких Струйных — яшчэ паспееш накупацца.