Загадка Прометея - Мештерхази Лайош. Страница 23

Так выглядел век Treuga Dei на доминирующем континенте.

А как обстояли дела в темной Европе? Вернее, в единственной ее, чуть брезжившей светом точке — Микенах? Иными словами, в городах, главным образом пелопоннесских и ахейских, позднеэлладского периода, среди которых Микены были primus inter pares [16].

Города эти с большим опозданием по сравнению с Азией, но с тем большей страстью включались в кровообращение мира. Около 1500 года до нашей эры извержением Санторина было уничтожено Критское государство. Города обратились в развалины, остатки населения, весь богатейший некогда остров стали легкой добычей ахейцев. Восприимчивые эллины быстро усвоили критскую культуру и цивилизацию, которая отличалась не столько оригинальностью, исключительностью своей, сколько универсальностью. Эта универсальность потом до конца оставалась характерной чертой греческого миропонимания и образа мысли. Оказавшись на Крите, ахейцы сразу же были включены в Средиземноморье — в самом широком значении этого понятия. Помимо всего прочего, быстро выстроенный флот ахейцев, и это особенно важно, стал благодаря обладанию Критом участником великого союза того времени по торговле и судоходству. Уже в XIV веке до нашей эры существовали греческие колонии в дельте Нила, в Малой Азии и даже на побережье Палестины, причем в самом мирном сожительстве и ближайшем соседстве с пуническими городами. (Обосновывавшиеся на новой своей родине израилиты также встречались с «киввеусами» — ахеянами, ахейцами, — в Библии имеется упоминание о заключенном с ними мирном соглашении.)

Это был период расцвета Микен.

Тринадцатый же век рассматривается историками как век их упадка. Греческие корабли исчезают из мирового мореходства, колонии, во всяком случае наиболее отдаленные, существуют в отрыве от материнской державы, ассимилируются. В городах Пелопоннеса не возводят более блистательных сооружений. Становятся проще, беднее и предметы обихода. Дух ахейский живет прошлым, не создает нового.

И причина всему этому, по мнению некоторых ученых, — появление на Севере дорийцев.

Однако другие признаки, и главным образом устная и письменная традиции, указывают на то, что век этот еще вовсе не был веком упадка. Упадок наступил лишь после Трои, и, как вообще любой период упадка, наступил неожиданно, внезапно, катастрофически. Тринадцатый век был, напротив, вершиной расцвета. Дух ахейский, и правда, создавал не города — они уже были созданы — и не предметы обихода, еще более, чем прежде, изысканные; но именно тогда создавалась, например, мифология. И вынашивались — как мы увидим, следуя за Прометеем, — грандиозные политические проекты мирового значения.

Несомненный факт, что Микены в этот период обосабливаются. Но вряд ли в оборонительной позиции! Правильнее будет сказать: Микены замыкаются в себе.

И не из-за дорийцев. (Право, кого тревожили дорийцы за неодолимой истмийской «линией Мажино»!)

Микены замыкаются в себе из-за пунийцев, или финикиян. А за Финикией, как мы знаем, следует искать Египет. Ведь пунийцы политикой не занимаются, не так ли, — во всяком случае, политикой с позиций военной силы.

Пунийцы — странный народ. Да и народ ли это? Он не создает государства, не делает даже таких попыток, не захватывает территорий, нет у него и военачальников — да, до самого Ганнибала, то есть еще в течение тысячелетия: ни военачальников нет, ни диктаторов, ни войска. Правда, имеются города-крепости, выстроенные на приморских скалах; когда приходит беда, все укрываются в этих городах, и тогда каждый берет в руки оружие. Есть у них города и на родной земле и повсюду; но единения, большие, чем город, им не известны. Их торговый флот — самый значительный: по тем временам он, можно сказать, на морских просторах единственный. Но это торговый флот. Правда, в случае необходимости каждый матрос берется за оружие. Впрочем, в те времена «торговец» непременно «человек с оружием», ему всегда приходится быть готовым отразить нападение и часто даже место на рынке не удается захватить без «поножовщины». (Где торг — там и сила.)

С чем сравнить мне древнюю Финикию, с кем сравнить пунийцев? Со швейцарцами, которые столько всего освоили на малых и скупых своих — как и у пунийцев — землях и так ловко разбогатели, сторонясь завихрений европейской политики? С немцами Ганзейского союза, с венецианскими купцами, одна только подпись которых открывала доступ к деньгам и товарам по всему свету? С безумно храбрыми мореплавателями — португальцами, испанцами, голландцами? С болгарами, что повсюду в Европе на ничтожных земельных наделах создают истинные богатства?

Только со всеми вместе. Ибо пунийцы чем-то похожи на каждый из этих народов, но на пунийцев в целом ни прежде, ни с тех пор не походил никто. (Однажды они отступились от собственной неповторимости — и исчезли. Как исчезли бы швейцарцы, отказавшись от своего островка: стали бы немцами, французами, итальянцами.)

Пунийцы были умным и храбрым народом. На своих тощих землях они умерли бы голодной смертью, если бы не разумно поставленное интенсивное хозяйство, которое позволяло даже экспортировать продукты питания! Не относись они к природным богатствам с умом, их сырьевые ресурсы быстро иссякли бы. Но они в состоянии были поставлять всему миру самые совершенные промысловые товары и самые красивые образцы прикладного искусства. Множество разнообразнейших познаний требуется и для судостроения; не случайно и поныне на всех европейских языках существует пуническое слово «галера» — ведь они строили самые лучшие корабли. Военные корабли тоже — на экспорт. А сколько ума и сметки требуется для мореходства, для торгового дела — и какое бесстрашие!

Для торговли со всем миром нужны деньги — они их придумали. Для торговли со всем миром нужна широко распространенная письменность — они отняли у храмов тайну письма, изобрели простой, легко усваиваемый, применимый с небольшими модификациями для всех языков буквенный алфавит. (Геракл тоже распространял эту письменность, и не только потому, что первая ее буква — «алеф» — означает священного быка Зевса.)

У пунийцев было много рабов — на продажу. (Собственных бедняков они продавали неохотно — только при крайней необходимости или крайней опасности, в случае разорительной войны или стихийного бедствия.) Из полчищ рабов они оставляли себе немногих — только тех, кто был умен, как они. Тех, кто быстро обучался интенсивному ведению хозяйства — поливного, удобряемого возделывания овощей, плодов, изготовлению оливкового масла. И работал на поле вместе с хозяином. Или в мастерской. Ибо пунийцы не стыдились труда. Еще пунийцы оставляли рабов для своих галер — гребцами. Однако раб-гребец — это уже не просто раб: он товарищ в беде и соратник в бою. И сидит на скамье для гребцов рядом со свободными людьми! Да, у него одинаковая с ними судьба и питание тоже одно. (Только что волосы ему стригут коротко, в то время как свободные пунийцы носят прическу битлов. Впрочем, тут могли играть роль просто религиозные различия.)

Не стоит, однако, преувеличивать: пунийцы вовсе не были кротки и добронравны. Умели они быть и злобно-жестокими. Ни к чему не способный, темный варвар и для них был лишь вещью, товаром или жертвой, предназначенной на заклание. Зато раб умелый и ловкий был уже не раб, а великая ценность, он обладал в их глазах «человеческим достоинством».

Кораблевождение и торговля со всем миром — это всегда авантюра, ставящая на карту все: и бесценные сокровища, и самое жизнь. Были и среди пунийцев богатые и бедные; случались даже кровавые сословные битвы. Но не было в обществе разделения окончательного и бесповоротного, не было окостенения, устойчивой поляризации. Пуническое общество оставалось динамичным.

Вот с этими-то пунийцами — как равные с равными — вплоть до XIII века до нашей эры плавали по морям и торговали бок о бок в мирном священном содружестве ахейцы. Но с XIII века все прекратилось. Как ни странно, именно тогда, когда вековое равновесие сил уже укрепило мир на суше между великими державами, морской союз распался.