Загадка Прометея - Мештерхази Лайош. Страница 24

Как? Почему? Кто разрушил его?

Быть может, пунийцы — чтобы исключить конкуренцию и монопольно завладеть всеми водными путями Средиземноморья?

Кто первым пустился в самоубийственное пиратство? Мы знаем, то были греки. Но сами ли по себе, или кто-то их принудил?

Нам известен один только факт: в начале века в войско Хаттусили поставляли воинов и троянцы, и другие греческие города-колонии; зная политику Микен, можно допустить, что эллины метрополии тоже содействовали хеттам, прежде всего военным своим флотом; Сидон же, как мы знаем, напротив, и на суше и на воде сражался на стороне фараона.

Итак, вполне возможно, что морскому союзу — к превеликой радости финикиян — положил конец Египет: осердясь на греков вообще, он лишил их права швартоваться в его портах. Чем крайне отягчил и сделал почти невозможным для них участие в мировой торговле. (Не надо забывать: Египет был самый крупный и притом самый платежеспособный потребитель!)

Возможно. Но возможно также и другое объяснение. Судостроительство на Пелопоннесе было недостаточно развито, чтобы эллины могли строить крупные торговые суда, притом в нужном количестве и с приемлемыми для их экономики затратами; не было, пожалуй, у Микен и Пилоса необходимого числа хорошо обученных мореходов, чтобы стать серьезными соперниками пунийцев в перевозке товаров по морю. Вместе с тем эллины были достаточно ловки достаточно отчаянны и неосмотрительны, чтобы с небольшим, но быстроходным флотом превратить пиратство в своего рода национальную статью дохода.

Факт тот, что в XIII веке до нашей эры — именно тогда когда они вдруг выпали из мировой торговли, — эллины совершали в своих водах опасные пиратские налеты. И по необходимости, и по доброй воле.

Да только ведь и пунийцы были не малые дети. Храбрые мореплаватели, они постоянно ставили свою жизнь на карту — если, конечно, игра стоила свеч. Чем могли прельстить их греки? Медью Немейских рудников? Но и в самих Микенах потребности знати быстро росли. Главное же — росла потребность в вооружении. Так что немейская медь нужна была самим эллинам. Что еще могли они предложить? Продукты сельского хозяйства? Их можно сыскать и поближе. Превосходное вино, например? Только этого пунийцам и не хватало — создать конкуренцию собственным винам. Да еще ценою такого риска!

Во времена Геракла сидонские галеры уже добрых полстолетия далеко обходили опасные берега Пелопоннеса. Внешняя торговля Микен предельно сузилась, свелась к доставке лишь самого необходимого — прежде всего олова.

Таким образом, и Пелопоннес как бы замкнулся в своем относительном богатстве, величии и мощи.

Относительном. Ведь по сравнению с азиатскими великими державами Греция все-таки была маленькой страной. Правда, ее границ эти великие державы не трогали; на континенте же большей силы еще не было. Ее богатство было богатством лишь в сравнении с государствами Средней и Северной Греции. Это стало очевидным именно теперь — когда понадобилось произвести не слишком эффектные, но тем более дорогие капиталовложения. Эллины не видели смысла в том, чтобы пробиваться на малонаселенный и бедный Север, да еще поссориться из-за этого с варварами-дорийцами. Однако дорийцы вызывали у них тревогу. Поэтому следовало прежде всего обезопасить себя с севера. Была построена уже упоминавшаяся линия укреплений на Истме; весь полуостров покрылся сетью военных дорог, чтобы союзные ахейские города могли быстро поспешать друг другу на помощь; повсюду были подновлены городские стены. (Микенские башни достигали двадцати метров в высоту, а толщина стен — восьми метров!) Отвели воды источников прямо в крепости, выкопали резервуары для дождевой воды, чтобы города способны были выдержать длительную осаду. А ведь после поражения в Египте им пришлось еще — следов этого нельзя найти в раскопках, но мы знаем по Гомеру — заново выстроить и оснастить огромный военный флот. Наконец, и во времена Великого перемирия повсюду упорно, неустанно создавались запасы оружия.

Словом, нетрудно понять, какой груз отягощал национальный доход Микен — отягощал, попросту говоря, народ. Нетрудно понять, что в этом обществе также должна была пройти страшная поляризация, скорее всего, за счет древнейшего населения — пеласгов. И нетрудно понять, как много — причем все больше, все больше! — требовалось рабов, которых уже нельзя было раздобыть извне в разбойном набеге и потому приходилось использовать внутренние ресурсы.

Понятно, что находки, относящиеся к той эпохе, в, сравнении с великолепной выделки обиходными вещицами и предметами роскоши прошлых столетий свидетельствуют об упрощении и обеднении жизни. Самые знатные и богатые и так уже имели все, чего могли пожелать, даже больше того. Среднему же слою и беднякам из-за усиленных поборов и бесконечных общественных работ едва хватало на самое необходимое и непритязательное. Да и микенские ремесленники, заваленные многочисленными и всегда срочными военными заказами, отвлекались на изготовление предметов обихода неохотно, выполняли их между делом, наспех.

Что же касается микенской культуры, то, нимало ее не принижая, мы должны все же признать ее вторичность. В истории греков она сыграла важную роль, ибо сосредоточила в малом своем мирке все наследие Востока. И оказалась тем самым посредницей, сохранив немалые ценности для позднейших завоевателей и сложившейся четыре-пять-семь столетий спустя блистательной греческой культуры. Но микенская культура еще не была греческой культурой. Ее своеобразие — разве что в том провинциализме, с каким она копировала великие образцы. Да, богатые микенцы тоже, скажем, мечтали быть захороненными, как фараоны и их сановники. Однако искусства бальзамирования они не знали, а пирамиды были им не по карману. Золотые посмертные маски да кое-где могильный купол — вот микенские пирамиды.

Поэтому я и говорю: то, что обнаруживаем мы в Микенах, было лишь обедненным, провинциально-снобистским ОТражением Азии и Африки той поры. Но окостенение, внешнеторговый и военно-политический «пат» (особенно после египетской авантюры), потеря социальной динамики и всевозрастающие внутренние противоречия были в точности такими же.

В таком обществе (мы можем наблюдать это и в наши дни) молодежь неспокойна. В том возрасте, когда смерть представляется человеку еще чем-то далеким и нереальным, почти невероятным, он особенно хочет от жизни чего-то — прежде всего не хочет оставаться там, куда роковым образом угодил согласно общественно-координационной системе: в этом возрасте человек нелегко мирится с застывшими ограничительными рамками. Он жаждет приключений, риска. И готов даже на жертвы, лишь бы показать: он не такой, как все, пусть какой ни есть, а иной. Не часто встретишь способного семнадцати-двадцатипятилетнего студента, который согласен тихо приладиться, мирно влиться в затхлую из-за своей неподвижности общественную структуру.

По счастливому стечению обстоятельств мы можем изучать некоторые явления этого порядка на наших же современниках. Так, нетрудно заметить, что разнообразные анархические движения молодежи возникают не в бедных, а в богатых, но увязших в потребительстве странах: в Бельгии, Голландии — provo [17], в Америке, Швеции — всевозможные хиппи, от уголовников и наркоманов до проповедников-мистиков. И только самая мужественная молодежь приходит к конструктивным революционным идеям. Таким образом, в потерявших динамику развития, разъедаемых внутренними противоречиями обществах большие или меньшие группы молодежи так или иначе закономерно превращаются в out-laws [18].

С такими отверженными людьми и группами мы встречаемся на Пелопоннесе XIII века до нашей эры весьма часто.

Мифология свидетельствует о бесчисленных царях-разбойниках, главарях разбойничьих банд. Не стану пускаться в детали, да и стоит ли вступать в спор с теми, кто находит объяснение этому явлению в «морали эпохи», в «примитивном состоянии общества» и, по моему мнению, ошибается. Остаюсь при своей «сердитой молодежи». Мы знаем два — по меньшей мере два — ее типа. Один — это герои жеста, чье недовольство, так сказать, бессмысленно и бесцельно. Таковы, например, молодые Диоскуры — Кастор и Полидевк. Или друг юности Тесея необузданный Пиритой, да и сам Тесей, пока находился под его влиянием. Другой тип — Геракл и его соратники. Все свои деяния, всю свою жизнь Геракл строил под знаком конструктивной и прогрессивной для его времени идеи, он был подлинным героем. И к тому же на практике осуществлял политическую программу. То есть был великим историческим деятелем. Что, однако — и мы в этом еще убедимся, — нисколько не мешало ему быть в Микенах out-law.