Внезапная смерть игрока (часть сб.) - Эдигей Ежи. Страница 25

– Однако для убийцы это не явилось препятствием.

– Думаю, и стальной сейф не стал бы ему помехой. Дело в том, что среди наших гостей не было человека, для которого достать цианистый калий составило бы проблему. Бадович, Лепато и Кристина – химики, Янина Потурицкая – фармацевт, Потурицкий – энтомолог-любитель, Ясенчак – врач. Возможно, лишь у Мариолы Бовери могли возникнуть какие-то трудности. У всех остальных яд наверняка есть или дома, или на работе,

– Кто из них, по вашему мнению, мог совершить преступление?

– Если уж я обязана назвать имя человека, наиболее мною подозреваемого, то это профессор Анджей Бадович.

– Почему?

– Я конечно, не подслушивала, но во время перерыва в игре, когда мы с Кристиной Ясенчак накрывали стол к ужину, я обратила внимание на беседовавших в холле Бадовича с доцентом, а проходя мимо на кухню, услышала, как Бадович говорил: «Я вас предупреждаю, что готов на все, вплоть до самых крайних мер». Даже на расстоянии чувствовалось, что он был чрезвычайно возбужден.

– А Лехнович?

– Лехнович смеялся. Казалось, гнев Бадовича его просто забавлял. Тут я пригласила всех к столу, и их разговор прервался.

– Вы хорошо помните детали событий перед роковой минутой?

– Буду помнить их до конца своей жизни.

– Расскажите, пожалуйста.

– В разгар ссоры, вспыхнувшей из-за подсказки Лехновича, Зигмунт подошел к играющим и сумел как-то всех успокоить. Я оттащила Лехновича в сторону, а муж разлил мужчинам коньяк. Помню еще, Зигмунт спрашивал у каждого, на салфетке какого цвета стоит его бокал.

– Сам профессор тоже выпил вместе со всеми?

– Нет. После ужина Зигмунт обычно не пьет. Только «на посошок», когда гости расходятся. Я резко отчитала Лехновича. Как ни странно, он воспринял это со смирением и тут же признал себя виноватым. Просил его простить. Стремясь окончательно загладить этот неприятный инцидент, я подала Стаху его бокал и взяла свой с вином – я пью только красное вино. Мы с ним чокнулись.

– Лехнович был взволнован?

– Да, это бросалось в глаза и, признаться, меня удивило. Прежде, даже в ситуациях куда более для него неприятных, он умел сохранять самообладание. А на этот раз рука его так дрожала, что он расплескал коньяк на пол.

– Вы наливали коньяк в бокал Лехновича из бутылки?

– Нет, его бокал был уже полон.

– Но коньяк ведь не принято наливать дополна.

– Да, действительно. Но тем не менее бокал был полон, что называется – «с верхом». Я тогда не придала этому значения. Стах тоже. И выпил коньяк залпом. И все… Остальное вы знаете.

– Еще один вопрос. Вы не помните, какого цвета салфетки были у ваших гостей?

– Я не обратила на это внимания. У нас этих круглых небольших салфеток разных цветов целая пачка. Зигмунт привез их как-то из Стокгольма, когда был там в командировке.

– Но вы же подавали бокал Лехновичу?

– Я спросила, какой у него цвет. Он сказал – голубой. Тогда я подошла к столику и взяла два бокала. Свой, с вином, я держала в левой руке, а в правой – коньяк Лехновича и тут же сказала ему, что он ведет себя как бурбон. Он еще раз извинился, посетовал, что очень неважно себя чувствует и вообще не может понять, что с ним творится. Хочу еще раз подчеркнуть, я никогда прежде не видела его таким взволнованным.

– Ну вот, у нас появился еще один подозреваемый, – не без огорчения констатировал поручик, когда Эльжбета Войцеховская вышла из кабинета. – Можно даже составить довольно любопытную схему, кто и кого обвиняет в совершении преступления.

– Войцеховская рассказала нам немало интересного. Ее показания могут иметь для дела решающее значение.

– Вы действительно думаете, – поручик взглянул на полковника, – что Бадович…

– Не о нем речь. Но чем больше мы выслушиваем лиц, причастных к этому делу, тем ярче вырисовывается облик убийцы.

– Что-то, честно говоря, я его не вижу.

– Нужно, Ромек, повнимательнее слушать, что, говорят люди, и вникать в материалы дела. А в нем есть уже почти все. Ничуть не сомневаюсь, что показания трех еще не опрошенных: Ясенчака, Войцеховского и Потурицкого – дополнят картину, Не знаю, кто является преступником, но шестое чувство мне подсказывает, что мы приближаемся к развязке.

Поручик Межеевский не разделял оптимизма полковника, но предпочел не спорить. К тому же он знал, что полковник Немирох редко ошибается в своих предположениях.

ГЛАВА XII. Серьезные аргументы врача

– Вы, полковник, спрашиваете, как это я, опытный врач-кардиолог, не сумел отличить отравления цианистым калием от сердечного приступа? Отвечу. Любой врач в случае скоропостижной смерти склонен всегда связать происшедшее с сердечной недостаточностью. Если, конечно, нет явных признаков инсульта, а они, как правило, бесспорны, и всякая ошибка исключается. Что мог предположить я в случае с Лехновичем? Совершенно здоровый человек после внезапной ссоры падает как подкошенный. А мне известно, что до этого он жаловался на сердце. Когда я подбежал к нему, он был уже без сознания. Вывод один – сердце. Мне ведь и в голову не могло прийти, что среди столь почтенных и уважаемых гостей мог оказаться убийца. У меня были все основания считать эту смерть естественной, так скоропостижно обычно умирают от инфаркта.

– Гм… – Аргументы доктора Ясенчака не до конца убедили полковника. – А запах горького миндаля?

– Я ведь слушал сердце умершего, а не обследовал его рот. Не стану отрицать: я действительно пытался убедить врача «Скорой помощи» увезти Лехновича в больницу, хотя хорошо знаю, что реанимационные машины не предназначены для перевозки умерших, и хотел также, чтобы врач зафиксировал смерть доцента по пути в больницу. Но руководствовался я при этом исключительно заботой о Войцеховских. Мне просто-напросто чисто по-человечески хотелось оградить профессора от массы неприятных хлопот и формальностей: вызов в милицию, допросы присутствовавших, ну и прежде всего, конечно, от неизбежных слухов, которые могли нанести ущерб престижу нашего известного ученого.

– А может быть, проще: хотелось скрыть преступление? – жестко бросил полковник.

– Абсурд. Я ведь не убеждал врача «Скорой помощи» оформить свидетельство о смерти, а лишь просил забрать тело. В больнице при всех обстоятельствах должны произвести обязательно вскрытие и установить причину смерти. Я был абсолютно убежден, что вскрытие подтвердит мой диагноз и все обойдется без скандала. Теперь же, конечно, совершенно ясно, что при вскрытии мой диагноз никак не мог подтвердиться и дело все равно передали бы в милицию.

– Вы знакомы с нашим судебно-медицинским экспертом Малиняком?

– Знаком. Мы когда-то вместе работали.

– Вы с ним говорили об этом деле?

– Говорили. Но звонил не я ему, а он мне. Уже после весьма милого приема у вас, в этом кабинете. Когда вы, весьма уважаемый полковник милиции, сочли возможным отнестись к нам как к банде преступников и убийц.

Полковник улыбнулся:

– Ну, к банде не банде, а факт остается фактом: кто-то из вас – преступник. Надеюсь, у вас в этом нет сомнений? Не думаю, что Лехновичу самому захотелось в гостях у Войцеховских выпить лошадиную дозу цианистого калия.

– Ценю ваш юмор, но одно могу сказать с полной определенностью: подозревать меня в причастности к этому преступлению по меньше мере смешно.

– А почему? У вас имелись весьма веские основания убрать Лехновича.

– Я знаю закон и положение о презумпции невиновности. Какие у вас есть доказательства?

– Их набралось порядочно. Ваша ненависть к Лехновичу широко известна. Достаточно вспомнить судебный процесс о непризнании вашего отцовства, дело об избиении или попытке к избиению доцента.

– Вы, полковник, ссылаетесь на факты шестнадцатилетней давности, – ощетинился Ясенчак.

– И тем не менее все эти шестнадцать лет вы продолжали питать ненависть к Лехновичу. Вы никогда не бывали у Войцеховских, если заранее знали, что там будет и он. На торжествах по разным поводам, например, на именинах профессора, вы всячески избегали встреч с доцентом. И в прошлую субботу вы наверняка не пришли бы к Войцеховским, если бы знали, что там будет и Лехнович.