Внезапная смерть игрока (часть сб.) - Эдигей Ежи. Страница 27

– Допустим, это так. Но ведь, кроме хозяев, англичанина, профессора Бадовича и пани Бовери, никто не знал, что доцент приглашен на этот вечер.

– Ага, а эти «незнающие» – это я с женой и супруги Потурицкие? Так ведь? Вы, полковник, с завидным упорством возвращаетесь все на один и тот же полюбившийся вам путь: преступник – Ясенчак.

– Во всяком случае, он действительно один из наиболее подозреваемых, имеющих весьма веские мотивы для преступления.

– Вам следовало заранее меня предупредить, полковник, я прихватил бы с собой полотенце, мыло, зубную щетку и белье.

– Это вы всегда успеете сделать. Во всяком случае, сегодня вам удастся еще беспрепятственно покинуть это здание. Мне недостает нескольких деталей для завершения следствия. На этом давайте и закончим наш разговор.

Доктор Ясенчак встал, и, не прощаясь, вышел громко хлопнув дверью.

– Здорово вы взяли его в оборот, – рассмеялся Межеевский.

– Что делать? С одними можно добром, других надо брать за горло.

– Однако доктор не так уж много нам сказал,

– И тем не менее несколько любопытных деталей он все-таки прояснил. Например, интерес англичанина кбумагам в лаборатории профессора. Это действительно занятно. Во всяком случае, мы знаем теперь, что Лепато рассказал нам не всю правду.

– Вы полагаете, он лгал, рассказывая о Лехновиче? Но ведь я сам проверял документы в архиве.

– О Лехновиче англичанин рассказал нам очень много. И, конечно, не лгал. Речь идет сейчас не о том, что он нам говорил, а о том, что умышленно от нас скрыл. Впрочем, ладно. Как бы там ни было, с каждым днем мы узнаем все больше.

– Может быть, действительно не следовало разрешать Лепато выезд из Варшавы?

– Это не имеет значения. Он – не убийца.

– Значит, все-таки Ясенчак?

– Если бы я считал Ясенчака преступником, я разговаривал бы с ним иначе. А мне нужно было всего лишь заставить его говорить. И это мне удалось. Возможно, и не на все сто процентов, но, во всяком случае, процентов на восемьдесят. И это хорошо.

– Итак, мы допросили уже семь человек, – проговорил поручик. – Осталось двое: профессор Войцеховский и адвокат Потурицкий.

– Всего только двое, – уточнил Немирох.

– Все допрошенные до сих пор сумели в значительной мере доказать свою непричастность к преступлению. Следовательно, можно предположить, что убийца – один из двух оставшихся неопрошенными. Войцеховского все дружно защищают, не допуская даже мысли о его виновности. Таким образом, остается адвокат. Если, конечно, никто из семерых не ввел нас в заблуждение. Боюсь, как бы не пришлось начинать все сначала.

– Ну, не все так уж мрачно. Каждый из допрошенных внес свою определенную лепту в дело, дополнив общую картину принципиально важными деталями. Полагаю, от двух оставшихся мы тоже узнаем новые интересные факты. Это, знаешь, похоже на детские кубики. На каждом кубике – фрагмент картинки, но надо собрать все кубики, чтобы сложить картину Целиком. Я лично надеюсь, что Войцеховский и Потурицкий подбросят нам недостающие кубики И тогда перед нами предстанет портрет убийцы.

– А я никогда не умел собирать кубики.

– Ничего, ты еще молодой, научишься. – Судя по всему, полковник был явно доволен ходом следствия.

ГЛАВА XIII. Трудный путь открытий

Допрос профессора Войцеховского полковник проводил «доверительно». Без протокола хотя и в присутствии поручика Межеевского. Правда Немирох сразу же предупредил ученого, что будет вынужден пригласить его повторно для оформления официального протокола, а пока ему хотелось бы про сто поговорить о некоторых подробностях той трагической субботы.

– До сих пор не могу понять, кому и зачем понадобилась смерть этого молодого человека!

Что из того, что Лехновичу было уже сорок восемь лет? Для профессора Войцеховского он все еще оставался тем юношей, который совсем недавно поступил к нему в институт. Хотя это «недавно» исчислялось двадцатью пятью годами.

– Именно, – согласился Немирох, – мы до сих пор не можем найти мотивов преступления. Ведь не могло же не быть серьезного повода, заставившего преступника подсыпать в коньяк яд. Кстати, профессор, в каких целях вы держите у себя цианистый калий?

Профессор рассмеялся.

– Вы знаете, у меня есть хобби – «бытовая химия». Я развлекаю себя, изготовляя улучшенную пасту для обуви. Вот, пожалуйста, – с этими словами профессор открыл свой портфель, – я принес вам показать, – говоря это, он протянул две небольшие фарфоровые баночки, в каких обычно продают питательные кремы. – Великолепно защищает обувь от влаги и соли, которой в таком изобилии посыпают улицы и тротуары Варшавы.

– И придает обуви блеск? – улыбнулся полковник, припомнив, что ему рассказывали о хобби профессора и как, расхваливая пасту, сетовали, что она не дает блеска, и оттого знакомые профессора предпочитали ею не пользоваться.

– На это я не обращал особого внимания. А разве это так важно? – удивился ученый. – Но эту задачу легко решить, добавив в пасту пчелиного воска.

– И в эту пасту вы добавляете цианистый калий?

– Упаси боже! – замахал руками Войцеховский. – Цианистый калий я добавляю, и то в мизерных количествах, лишь в раствор для чистки замшевых вещей и меха.

– Ваша жена тоже увлекается бытовой химией?

– У Эли на это нет времени. Работа, дом, ребенок. Порой она заглядывает в лабораторию, но занимается исключительно косметикой. Изготовляет для себя разные кремы, духи, одеколоны. Надо признать, ей удалось составить довольно интересную ароматическую композицию для своих духов, их я позволил себе назвать «Эля».

– Вероятно, у вашей жены прекрасное обоняние?

– О да! Просто феноменальное. Она порой шутит, что ее родословная по прямой линии восходит, вероятно, к собакам, от этих предков она унаследовала свой нюх.

– А зрение?

– Вы знаете, и здесь сходство буквально до смешного. У собак, как известно, довольно слабое зрение. И Эльжбета тоже не может этим похвастаться.

– Скажите, профессор, вы хорошо помните, как развивались события в тот субботний вечер?

– Еще бы! И буду долго их помнить.

– Я, признаться, хочу понять, как мог Лехнович позволить себе учинить скандал в чужом доме. Он был свободен от игры и, следовательно, не заинтересован в ее исходе.

– За наружной сдержанностью в Стахе скрывался законченный неврастеник, способный порой на совершенно непонятные для окружающих поступки.

– Говорят, он был очень честолюбив.

– Беспредельно. Он всюду хотел быть первым. Ради глупой шутки, из-за стремления привлечь к себе внимание он на каждом шагу наживал себе смертельных врагов. Вероятно, вы слышали о его скандальном процессе с Ясенчаком и еще более гадкой истории с Потурицким, а позднее – и со мной.

Немирох утвердительно кивнул головой.

– Но в то же время я слышал, он отличался редкими способностями?

– У меня нет и никогда не будет столь одаренного ученика. У него был интеллект подлинного ученого. Вынужденный уход из Политехнического института серьезно осложнил его карьеру ученого. В институте Академии наук ему пришлось работать в совершенно другой области и начинать все с нуля. Но и там он довольно быстро стал заметной фигурой.

– Ему удалось сделать какое-нибудь открытие?

– Нет, но он проявил себя великолепным теоретиком. Некоторые выдвинутые им концепции обещают многое. Боюсь, его смерть приведет к свертыванию этих работ. Я лично не вижу достойного продолжателя.

– А Лехнович не хотел вернуться в ваш институт?

– Вам, думаю, известно, что он публично принес мне свои извинения и отказался от выдвинутых против меня обвинений. Впрочем, еще до этого я перестал питать к этому юноше какую-либо антипатию. Более того, я предлагал ему вернуться в институт. Скажу откровенно, лишь в нем я видел человека, способного продолжить мои скромные начинания. Но Стах отказался.

– Почему?

– Станислав сказал, что работы, которые он проводит в академии, представляют для него большой интерес. И, кроме того, его заверили, что в самое ближайшее время его выдвинут к присвоению звания профессора, а возвращение к нам в институт такую возможность на несколько лет отодвинет. В какой-то мере я мог его понять.