Паломничество жонглера - Аренев Владимир. Страница 72

— Они бы нас и не тронули, — неизвестно зачем возразил К'Дунель. — А вот те, что на улицах… — Он не договорил, испугавшись, что там, в городе, везде такое.

— Не тронут, — как заведенная повторяла Трасконн. — Час назад из храмов вышли воины — и «стрекозы», и «кроты», и остальные все — и начали… начали усмирять бунтовщиков. Слышите?

Теперь капитан слышал: город, в последние дни и так не очень-то спокойный, сегодня, казалось, бился в истерике.

— Поспешим. Нужно забрать лошадей и прорываться к воротам, пока путь свободен. — Она пошла к выходу из «Единорожца», и Жокруа ничего не осталось, как последовать за ней, переступая через мертвые тела и сотнями давя муравьев.

«…и вновь низойдут в Ллаургин Отсеченный хвори, и беды, и муки, и смерть беспощадная, — вспомнил он с дрожью слова из Запретной Книги. — И фистамьенны во множествах великих начнут выполнять волю Сатьякала, карая неугодных зверобогам и возвышая презренных нечестивцев, предателей и клятвопреступников».

Это ведь о тебе, капитан: «нечестивцы, предатели, клятвопреступники»…

Хочешь ли ты такого возвышения, капитан? И есть ли у тебя выбор?

Он буквально спиной ощущал внимательный, изучающий взгляд Элирсы Трасконн. И почему-то сейчас не сомневался, что она не просто «верный человек», подброшенный ему господином Фейсалом. Она — из запретников. И то, что происходит, ей очень не по душе. Если она заподозрит К'Дунеля в добровольном сотрудничестве с Сатьякалом, ножа в спину не избежать.

«Хотя подозревает она меня наверняка. Но во-первых, не уверена до конца и не хочет рисковать, а во-вторых, понимает, что сейчас, на глазах у фистамьеннов, меня убивать нельзя, иначе сама долго не протянет».

Они взяли лошадей, в том числе и сменных, из тех что были в конюшне, и выехали за ворота «Единорожца». Уже стемнело, но в городе по-прежнему бурлили страсти. Видимо, отряды священников-воинов, объединившись, пошли атаковать ратушу, в которой засели главари бунта. А те, разумеется, держали при себе достаточно бравых молодцев с оружием, чтобы выстоять и призвать подмогу.

— Куда теперь? — Элирса махнула рукой:

— К воротам Переправы.

— А?..

— С теми, кто там был, то же, что и с людьми из гостиницы.

— Туда могли…

— Посмотрите, — шепнул Ясскен. — Посмотрите!

— Она вела меня сюда с тех пор, как графиню и ее людей спас сынок К'Рапаса. Я надеялась… — Элирса замолчала.

Слова были лишними, всё и так предельно ясно.

«Ты будешь служить нам или умрешь», — вспомнил Жокруа.

«Или, подумал он, — буду служить и всё равно умру».

Кабарга, белая как снег, нетерпеливо повела ушами и поворотила к ним свою клыкастую морду, словно требовала: «Скорее!»

Потом одним прыжком исчезла за углом — именно в том направлении, куда показывала Трасконн.

— Во что же мы ввязались, — одними губами прошептал К'Дунель. — Сатьякал всемилостивый!..

— Может, он и всемилостивый, но давайте-ка поспешим, — отрезала Элирса. — Если, конечно, вы не собираетесь в одиночку бороться со всеми фистамьеннами, а в придачу к ним — еще и со здешним сбродом.

И она послала свою лошадь галопом вслед за кабаргой.

Перед ужином, как и положено, помолились. Тот самый жрец, что был на охоте, отбормотал обычные слова под проницательным взглядом Никкэльра К'Рапаса. В одном месте сбился, и Дровосек-старший поправил его, почти с отеческой укоризной.

Гвоздь сидел в нише за гобеленом и вертел в руках старый бубен. Ему объяснили, что позовут, когда потребуется, а пока — жди, готовься.

Готовиться Кайнору было не слишком-то нужно, поэтому он просто разглядывал пиршественный зал и пировавших. Так совпало, что сегодня как раз заканчивался месяц Кабарги и, значит, вся Иншгурра вкупе с просвещенной частью Трюньила праздновала Оленье Прощание, а завтра, соответственно, намеревалась отмечать день Первой Икринки.

Зал был обставлен сообразно моменту. Высокие роскошные подсвечники вдоль стен изображали зверобогов и героев древности. Рядом с ними возвышались изящные рукомойники: шесты с тазиками для мытья рук и салфетками. На салфетках — вензеля с литерами «К», «Р» и «Н», по краю — узорчатая вышивка.

У дальней стены благодушно трещал камин с примостившимися возле него псами. Они лежали — голова на лапах, дыхание размеренное, — но уши держали торчком, ожидая, пока под стол полетят первые кости.

Отсветы от камина и свечей играли-переливались золотыми «очами» на лоснящейся шкуре псов и блестящих нитях дорогих гобеленов. Кроме гобеленов, часть из которых, кстати, была явно захребетного происхождения, на стенах висели разноцветные полосы сукна и вымпелы. Изображения зверобогов и их фнотамьеннов перемежались гербами рода К'Рапас: на зеленом поле вертикальная коричневая линия, разломанная надвое и по краям обрамленная золотом, рядом — серебристый топор.

— А ведь вы, Никкэльр, стали маркизом не так давно, — мягко заметил господин Туллэк. Он был единственным незнатным лицом, приглашенным к столу.

— И поэтому ты, Нектарник, решил перестраховаться и обращаешься ко мне на «вы»?! — почти разгневался Дровосек-старший. Если остальные гости сидели на скамьях, обвитых бархатной обивкой и обложенных пестрыми подушками, то маркиз восседал на массивном троне, вырезанном из цельного куска дуба. — Давай-ка обойдемся без расшаркиваний. Вспомни, как ты мне кричал под Гулл-Руггом: «Заткнись и делай, что велено!» а? Чего стоили тогда все наши титулы? Меньше, чем глоток воды. Ну так и сегодня я не собираюсь разговаривать с тобой по-светски. Переживешь?

— Переживу, — засмеялся врачеватель. — Ох, Брюхач-Брюхач! Ты остался тем же, кем и был.

— А кем я был?

— Авантюристом, кем же еще! И титул тебя не изменил ни на волос.

— Ха! Титул! Мы с тобой знаем, сколько нынче стоят титулы, верно? Это так, для сына, — титул… Маркизов тайнангинцы убивали не реже, чем рядовых лучников, только дай возможность. И ты, когда готовил раненым свои проклятые настойки, от которых весь желудок в узел сворачивало, не больно-то разбирал, граф перед тобой или безродный землепашец. — Господин Никкэльр тряхнул бородой и проговорил, задумчиво глядя на свой роскошный бокал с явно захребетной чеканкой по краям. — До сих пор в толк не возьму, как нам удалось выжить тогда. Особенно под Гулл-Руггом. Думаешь, нас хранил Сатьякал?

Господин Туллэк отвел взгляд:

— Не знаю.

— А что по этому поводу думает нынче ваш батюшка, сиятельная Флорина? И почему, кстати, он сам не отправился в паломничество? Раньше-то, помню, он частенько странствовал по стране.

— Мой батюшка отправился во Внешние Пустоты, господин Никкэльр.

— Ох ты!.. Как… Простите, Флорина, я не знал… — Он покачал головой, словно не верил. — Вот ведь оно что… Давно ли?

— В день Воздушного Танца, вечером.

— Значит, примерно месяц назад. Ах ты, Грихор-Грихор, мятежная душа! — К'Рапас-старший поднялся и залпом осушил кубок: — В память о нем. Он был отважным человеком и хорошим другом. — Маркиз медленно опустился в кресло. — А вы, значит, решили совершить паломничество и помолиться за душу покойного отца?

флорина склонила голову:

— Такова была его последняя воля. По этой же причине я просила господина Туллэка сопровождать меня к Храму…

— …и наемного шута — тоже? — полюбопытствовал господин К'Рапас.

— Он не просто шут. Это жонглер по имени Рыжий Гвоздь.

— Никогда о таком не слышал. Развелось их нынче, жонглеров!.. Как начнут петь о сражениях, так сразу хочется повыгонять за Хребет, пусть бы сперва попеклись на песочке тайнангинском, а потом уж тренькали об этом на струнах.

Эндуан, всё это время молчавший с видом почтительным, но и снисходительным («Старичье!..»), предложил:

— Ну так давайте послушаем этого Гвоздя. А там и решим, чего он стоит.

Господин Никкэльр лениво кивнул, дескать, можно. Эндуан хлопнул в ладоши, расплескав по залу гулкое эхо, аж псы вскинули к столу свои угрюмые морды. Потом повернули их к Гвоздю — тот, тряхнув бубном, вышел из ниши, поклонился Дровосеку-старшему, врачевателю, остальным господам; графиньке — особо.