Королевство белок - Тулянская Юлия. Страница 2

Лесовица побрела с поляны, внезапно забыв и про дубовую рощу, и новое ожерелье. Она жила в старом, раскидистом дереве, в котором было большое дупло. В дупле хранились ее прялка и рамка, чтобы ткать. Эти нехитрые приспособления братья и сестры принесли ей в дар в день солнцеворота. Когда лесовица пряла собранную ей с кустов шерсть зверей или кудель из дикой конопли или льна, то переживала особое состояние покоя, словно выполняла то, к чему и была предназначена.

Но прошло три дня, а ничто не могло успокоить ее – Ирицу. Лес уже не был одно с ней: она была Ирица, а он был – лес. И чем слабее она ощущала привычное единство с лесом, тем сильнее переживала что-то, чему названия не было.

«Ирица», – повторяла она. «Прощай, Ирица». Что значит «прощай»?

Ей не хватало того, кто дал ей имя. Он выделил ее из переплетения кустов и веток, обратился к ней, глядя в глаза, и сказал: «Прощай».

«Я, Ирица, найду его!» – вдруг очнулась лесовица на четвертое утро. Поляна, должно быть, еще не забыла того, что на ней случилось. Лесовица не сомневалась, что сумеет отыскать его след.

Идти по следу Ирице пришлось почти неделю. Обычно она не покидала той части леса, где родилась, но не потому, что путешествие ее пугало. Просто ничто не привлекало ее в других краях.

След вывел ее в горы Орис-Дорма. Там, в устье Эанвандайна, и находились знаменитые на западе каменоломни. В них добывали базальт. Несколько штолен вели в глубь горы. Пользуясь умением быть незаметной и прячась в зарослях, лесовица сумела подойти совсем близко. Она рассмотрела даже канаты, с помощью которых рабы и осужденные преступники, работавшие в каменоломнях, на катках выволакивали из самого сердца горы тяжелые черные глыбы.

Ирица растерялась. Как много людей! Гора с каменоломнями напоминала ей муравейник. Как же найти здесь того, кто звал ее по имени? Лесовица могла долгое время оставаться неподвижной. Словно оцепенев, целый день простояла она в зарослях, издали глядя на норы в горе и на людей, работавших на поверхности. Большинство из них были закованы в цепи. Ирица удивлялась: она видела, что им неудобно двигаться, зачем же с ними так сделали?

Работы в каменоломнях велись по сменам, круглые сутки. Ирица видела, как из штолен муравьиной цепочкой выходили люди. Их завели за высокий частокол, а в штольнях точно такой же цепочкой скрылись другие. Но того, который звал ее по имени, лесовица среди них разглядеть не могла.

Его не было! Она не просто не видела его – она его не чувствовала. Вернее, чувствовала: его нет.

Что же теперь? Опять вернуться в лес и жить, как прежде? Но теперь у лесовицы есть имя, и как прежде уже не получится. Остается лишь день и ночь стоять в зарослях у дороги, ждать и надеяться… Если Ирица и отлучалась в лес, то ненадолго, чтобы наскоро съесть горсть ягод, а потом снова и снова возвращалась сюда, ждать.

Лесовица умела ждать, она всю жизнь прожила среди деревьев, которые никуда не спешат.

Две телеги, накрытые рогожами, въехали в лес. Опушка вокруг каменоломен была редкой: ее вырубали. Ирице не нравились открытые места, но ей не хотелось уходить далеко отсюда. Она быстро сунула в рот горсть земляники и забежала за куст. Телеги легко находили себе дорогу между деревьями, и лишь временами закованные в цепи люди расчищали для них путь через кустарник.

Ирица стояла и смотрела, не понимая, что происходит. Телеги – сами по себе с виду не страшные – вызывали у нее ощущение холода. Ей казалось, что там, под полотном, какая-то жуткая пустота.

Ирице вспомнилось, как однажды нашла в овраге задранного волками лося. Над останками кружили черные мухи. Ирица стояла рядом и понимала, что зверя больше нет. Пустота. Холод. И там, на телегах, под рогожей, тоже было то, чего… больше нет.

У лесовицы часто забилось сердце, и ей захотелось убежать и спрятаться. Она бы это и сделала, как вдруг сперва ощутила, потом увидела глазами: он – тот, кто дал ей имя – был среди людей в цепях, прорубавших дорогу! Он ли? Она узнала его даже не по облику, облик сильно изменился. Так изменился, что она опять содрогнулась. Он похудел и оброс еще больше. Казалось, пока она его искала, с ним все время что-то происходило… что-то страшное, как в тот день, когда на лесной поляне он дрался с псами. Не один раз, а постоянно, каждый день. И теперь его взгляд был такой, как будто… Ирица опять могла только сравнить. Так бывает, когда зарядят дожди, когда холодно, когда серое небо, когда весь лес пронизывает печаль увядания. Но лес никогда не увядает навсегда, а тут… От такой печали ей хотелось самой забиться в дупло и уснуть, пока не наступят солнечные дни.

Между тем телеги остановились на поляне, где еще два дня назад другими людьми была сложена огромная куча хвороста и притащены целые стволы. Ирица все два дня недоумевала, зачем это нужно.

Люди, одетые в странную блестящую одежду, велели остальным, что были в колодках и в цепях, разгружать телеги. Они взялись неохотно, как будто тоже боялись. Тот, кто дал лесовице имя, оказался позади телег, а ближе всех к ней стоял другой: невысокого роста, совсем щуплый и черный. Волосы, глаза, брови – все было черным… В лесу Ирица видела подросших встрепанных воронят…

С обеих телег сдернули рогожи. На телегах вповалку лежали тела в лохмотьях, со стертыми кандалами запястьями и щиколотками. Ирица видела: других ран у них нет. Они умерли, но не потому, что их убили. Они умерли от чего-то другого. Лица мертвецов потеряли человеческое выражение.

– Давай! Живо! Берись! – приказывали люди в доспехах.

Кандальники стали снимать трупы с телег и укладывать на хворост.

Вороненок тихо позвал:

– Берест…

И они вдвоем стащили с телеги мертвеца – черноволосый Вороненок и тот, кто дал лесовице имя лесной травы, а сам, оказывается, носил имя дерева.

«Не трогай!» – мысленно крикнула Ирица. – «Нельзя трогать!» Она знала, что живое не должно прикасаться к тому, чего уже как бы и нет, к бывшему живому. Тем более что эти «бывшие» погибли не от ран. В том неведомом, что их убило, лесовица ощущала смертельную заразу.

Ирица сама не могла понять, почему до сих пор не убежала из этого очень плохого для нее места навсегда. Наверное, потому что здесь он, Берест. Только что они с Вороненком теперь собираются делать с бывшими живыми?

– Да разве ее сожжешь, эту падаль? – один из надсмотрщиков обреченно кивнул в сторону чадящего, плохо разгоравшегося костра, на котором были сложены мертвые тела. – Мы все передохнем, пока придет приказ из столицы…

– Так и бунта дождемся, пока пришлют войска, – сумрачно добавил другой.

Ирица чувствовала: их очень тревожит то, о чем они говорят.

Больше никто не переговаривался. Все: и надсмотрщики, и рабы – стояли вокруг страшного костра с безнадежными и отрешенными лицами. Только Берест еще шепнул, наклонившись к своему черноволосому товарищу:

– А ты еще говоришь, Хассем, «судьба»…

По его угрюмому виду было похоже – он не считает, что это подходящая судьба для людей – смерть от мора и сожжение в общем костре.

Ирице казалось, что сейчас она перестанет дышать, исчезнет и тоже станет «бывшей». Надо навсегда убежать из этого места и забыть, в какой оно стороне! Но ей представилось, что она вернется на родную поляну – а вокруг деревья, сухие или сожженные, и трава выжжена, и повсюду на земле лежат мертвые звери и птицы. Ощущение, что весь мир наполнен гибелью, преследовало ее. Костер разгорелся, и черный дым заволакивал поляну.

Сквозь клубы дыма Берест смотрел перед собой. За побег он был сурово наказан и с тех пор еще не оправился. Потому-то он и попал в могильщики вместе со стариками или подростками, которые в обычное время работали в штольнях откатчиками или подсыпали песок под пилы рабочих на распиловке базальтовых целиков. На каменоломнях свирепствовал мор.

Хассем стоял, опустив голову. Он был раб, а его мать, родом из Этерана, из города Хивары, научила его покоряться судьбе. Берест, пленник, северянин, родился свободным. Сквозь дым он хмуро смотрел в лес, словно взгляд его различал все неведомые тропы, которые привели бы его домой, если бы не колодки на ногах.