Весна в Карфагене - Михальский Вацлав Вацлавович. Страница 49

– Ладно, обещаю, – согласился губернатор.

Отклонить сразу две просьбы любимой Николь было выше его сил. Да и к тому же она была во многом права. Николь почти всем казалась взбалмошной пустышкой, и мало кто догадывался о ее роли в управлении провинцией. Строго говоря, она, конечно же, ничем не управляла, но на тех же приемах, незаметно для гостей, выуживала из них такие сведения, так умела сопоставлять их недомолвки и промахи, их разночтения одних и тех же событий, что перед сном или на следующее утро рассказывала мужу такие подробности и делала такие парадоксальные выводы, каких ни он сам, ни весь его управленческий корпус сделать бы не смогли.

– Николь, ты говоришь вздор! – осаживал ее вначале муж-губернатор.

– Поживем – увидим, – спокойно отвечала она и, как правило, не ошибалась.

Со временем губернатор стал все внимательнее прислушиваться к жене и все чаще соглашаться с ее мнением и ее характеристиками того или другого человека – это касалось как офицеров гарнизона, так и владетельных царьков и их приближенных.

На губернаторских приемах и перезнакомилась Машенька со всей тунизийской знатью и с офицерами гарнизона. Николь устраивала все бурно и весело. Она кокетничала с мужчинами напропалую, и многие попадались в ее сети. Она казалась мужчинам такой доступной, что они немедленно пытались назначить ей тайное свидание. Всем была известна история с лихим красавцем-лейтенантом, прибывшим из Марселя на службу в Бизерт и на первом же приеме у губернатора назначившим свидание его жене.

– Мадам, мы могли бы покататься вместе на лошадях?

– Лучше на яхте, – томно согласилась Николь, – в море так свежо и красиво.

– Но у меня нет яхты, мадам.

– У меня есть, разве мы не можем покататься на моей? – шепотом спросила Николь, особенно дерзко напирая на слово «покататься», к тому же вполне двусмысленно.

– Можем, мы все можем! – смело согласился лейтенант.

Как на крыльях прилетел он к назначенному сроку на дальний пирс, где стояла губернаторская яхта. Там его встретила Клодин, постоянная доверенная Николь в подобных проделках, встретила и проводила на борт яхты. Матрос у штурвала уже ждал команды к отплытию.

– Садитесь, лейтенант. – Клодин указала гостю на столик с тремя стульями. – Мадам Николь, – кликнула она в жилую пристройку, – все в порядке. Разрешите отплывать?

– Отплывайте! – услышал лейтенант сочный голос губернаторши, и молодое сердце его сладко дрогнуло в предвкушении сладостной забавы. – Отплывайте!

Яхта медленно отвалила от пирса и взяла курс в открытое море. Вечерело. Бирюзовое море и белесое чистое небо радовали глаз мягкостью тонов, береговой ветерок приятно освежал разгоряченное лицо лейтенанта, он вольно облокотился о второй стул, возмечтал и даже не задумался, для кого приготовлен третий. Яхта все плыла в благорастворении воздухов тунизийской осени, а Николь все не выходила. Прошло не менее четверти часа, прежде чем раздался ее голос:

– Клодин, принеси прохладительные напитки!

И через минуту на верхнюю палубу выпорхнула Николь в глубоко декольтированном розовом платье тончайшего шелка, который струился по ее фигуре и чертовски соблазнительно облегал под легким бризом ее безупречные линии, такие округлые, такие манящие.

Лейтенант вскочил со стула и театрально протянул руки навстречу губернаторше, но в ту же секунду увидел, как поднимается на палубу сам генерал-губернатор. Лейтенант так и остался с протянутыми руками, окаменел.

– Добрый день, лейтенант, как я рада, что вы нашли время составить нам компанию! Как я рада! – простодушно затараторила Николь, сияя плутовскими глазами.

– Садитесь, лейтенант, – добродушно предложил губернатор. – Стул

ведь – не гауптвахта, – пошутил он с солдатской прямотой. – Присаживайтесь.

Близкий к обмороку лейтенант присел на краешек стула.

Клодин подала прохладительные напитки.

Недели через две, когда молодой лейтенант почти опомнился от своего приключения, кто-то из офицеров сказал о Николь в его присутствии: "Ах, какая женщина!"

– Это не женщина! – воскликнул лейтенант. – Это не женщина, а западня!

С тех пор в офицерском кругу ее так и звали: "Мадам западня".

Многочисленные попытки соблазнить Николь оборачивались для соблазнителей полным их одурачиванием, притом всегда по-разному: у Николь хватало фантазии не повторяться. При этом к чести губернатора надо заметить, что он никогда и никоим образом не преследовал своих неудачливых соперников. Ему даже льстили все эти игры. Он обожал Николь и любил повторять: "Жена Цезаря вне подозрений!"

Зимой 1923 года в Бизерту опять приезжал маршал Петен. На ужинах в его честь, а их было несколько, Николь сидела по правую руку от маршала, а ее любимица Машенька по левую. Маршал Петен оказался общительным и весьма образованным человеком. Он хорошо чувствовал музыку и был в полном восторге от дуэта Николь и Мари, которые исполнили баркароллу из оперетты Жака Оффенбаха "Сказки Гофмана". Пели они действительно неплохо, голоса их удачно сочетались друг с другом. Им аккомпанировал на рояле генерал-губернатор, человек исключительно музыкальный и способный играть с листа.

На прощальном обеде маршал Петен сказал Машеньке:

– Мадемуазель Мари, я знаю, что ваш отец боевой адмирал и погиб в России. Знаю, что вы потеряли мать и сестру…

– Нет, нет, я их не потеряла! – торопливо перебила маршала Машенька. – Пожалуйста, не говорите так! Мы потерялись временно…

– Прости, детка, ты права. Хочу сказать, что, если когда-нибудь тебе понадобится старый солдат Анри Филипп Петен – обращайся смело, буду рад служить! Пароль – Мари. Отзыв – Бизерта! – И маршал взял под козырек.

ХХХVIII

– Ах, мадемуазель Мари, если бы вы только знали, как я рада, что вы появились в нашем доме! А то ведь от мадам Николь просто житья никому не было – каждый день придирки, каждый день фокусы! Его высокопревосходительство тоже измучился: чуть что, она в слезы, в истерику. Посуды сколько побила – ужас! Два севрских сервиза на шестьдесят персон. А как вы стали у нас жить – ни одной чашечки, ни одной тарелочки, ни одного блюда не разбила мадам Николь. А то сразу – шарах об пол! А я ползаю на коленках и собираю осколки. Стыд и позор! Доктор Франсуа давал ей успокоительные капли – и все без толку! Да, по правде сказать, она их и не пила – в раковину выливала, я ведь все вижу! От меня не скроешься – муха не пролетит без внимания! А с вами так спокойно, и вы такая умная. Доктор Франсуа говорит, что у вас талант к языкам. Он от вас без ума! – покраснев, добавила Клодин.

– Что-то я не слышала от него восторгов, вы что-то путаете, мадемуазель Клодин, – сказала Машенька разоткровенничавшейся горничной. – Так, теперь чуть-чуть голову набок. Нет, не направо, налево. Вот так хорошо, и на минуту замрите. Отлично! – Машенька делала Клодин прическу. С некоторых пор это стало для них любимым занятием.

– Конечно, – вздохнула Клодин, держа голову так, как ей велела Машенька, – конечно, если бы мадам Николь дал Бог ребеночка, а еще лучше двух или трех, тогда бы она так не буйствовала.

– А что же Бог не дает? – закалывая одной шпилькой волосы Клодин, а вторую держа между губ, глухо и шепеляво спросила Машенька, поощряя Клодин к разговору.

– А кто ж его знает? Мы с ней десять лет подряд в Египет ездили на нильские грязи. Ну и что? Только мучились зря. И дорога опасная, и жара, и вообще приятного мало. Когда-то в ранней молодости, еще до знакомства с их высокопревосходительством, она сделала ошибку, – наверно, это причина. Кто знает? Жалко мне ее – ужас! Она только притворяется плохой, а на самом деле она очень хорошая, и его высокопревосходительство ее любит, и она его очень любит. Она ведь у нас безотцовщина.

– То есть как это? – удивилась Машенька. – Она мне рассказывала о своих отцах…

– Вот-вот – об отцах, это она любит. Сегодня говорит одно, завтра другое, что в голову взбредет. Не было у нее никогда никакого отца. Ну в том смысле, что его никто никогда не видел. Ее мать родила в пятнадцать лет, а от кого – неизвестно. Она так часто ошибалась, что и сама не знала, от кого.