Вольный стрелок - Миленина Ольга. Страница 76

— Садитесь. — Она кивнула мне на пушистое велюровое красное кресло у низкого журнального столика, явно жутко дорогого куска дерева на безжалостно искривленных металлических ножках. А сама осталась стоять — теребя пояс красивого черного халата, больше похожего на платье. — Чай будете? Я только заварила.

— О, конечно, с удовольствием! — Я с детства ненавидела чай, но тут охотно покривила душой. — С огромным удовольствием. Я вам так благодарна, Ирина Александровна, чай — это как раз то, что мне нужно. На улице еще так холодно — солнце солнцем, а я все равно замерзла, у вас тут открытое пространство, такой ветер сильный…

Я несла то, что приходило в голову, внимательно глядя, как она идет в другой конец студии, как поднимается по лесенке на второй уровень, к огромной кровати, на которой валяется скомканный плед. Отмечая, что она ходит как робот, ходит так, словно у нее не сгибаются колени — точнее, очень плохо сгибаются, — фактически на прямых ногах. И тут же отвернулась, когда она взяла со столика у кровати большой ярко-синий термос и пошла обратно, — чтобы она не думала, что я за ней наблюдаю. И вместо этого с деланным интересом оглядывалась, блестя глазами и приоткрыв рот, продолжая изображать восхищение.

— Вот, пожалуйста. — Она поставила передо мной маленькую прозрачную чашку на точно таком же блюдце — и нажала на кнопку на крышке термоса, выпуская струю чего-то красноватого. — Травяной чай, модная штука — в Штатах все звезды от таких чаев тащатся. Боуи, Деми Мур, Опра Уинфри — я сама читала. Обмен веществ стимулирует, шлаки выводит, витамины в нем, и энергетика повышается.

Стоит немерено — но за здоровье денег не жалко. Вы курите?

Вопрос не слишком вязался с ее словами насчет здоровья — но я кивнула, снова глядя, как она встает тяжело и идет к столику у кровати и возвращается со второй чашкой и пепельницей и пачкой «Вог». И, уложив все это на стол, за которым мы сидели, выдвигает стоящее напротив меня кресло и садится странно, на прямых ногах, крепко вцепившись в подлокотники. Не садится даже — падает.

Видно, она лежала там, когда я позвонила в дверь, — и теперь ей приходилось ходить взад-вперед. Но ее это явно не смущало — и меня она не стеснялась. И вообще мне показалось, что такая ее ходьба — это не результат того, что она вчера ударилась или позавчера растянула ногу. Я не врач, конечно, — но у меня было ощущение, что она давно уже перемещается в такой манере и к этому привыкла. И на то, как отреагируют на ее походку окружающие, ей плевать.

Это было странно — потому что иначе как уродством ее походку назвать было нельзя, и оно.должно было бы ее напрягать, это уродство. Особенно с учетом того, что она бывшая модель и по современным меркам эффектная девица, может даже, ее и красивой бы назвали почитатели нынешней моды.

Она покосилась на вытащенный мной «Житан» — и я выругала себя, только сейчас подумав, что он, возможно, не очень хорошо ассоциируется с профессией банковского юриста, наверное, очень хорошо оплачиваемой. Но, с другой стороны, она видела мое пальто, и то, что джинсы от Ферре, тоже должна была отметить — и сказать себе, что обладательница дизай-нерских вещей может курить что угодно.

Но тем не менее взгляд ее показался мне испытующим — словно она поняла, что я совсем не та, за кого себя выдаю. Не из-за сигарет поняла — просто вдумалась наконец в то, что я ей сказала насчет цели своего приезда, и пришла к этому выводу.

Тем не менее она ничего не говорила — даже не спрашивала, откуда у меня ее адрес. Может, сомневалась еще насчет моей персоны и ждала от меня объяснений? Может, хотела узнать, зачем я приехала сюда и столько врала? Я не знала. Но коль скоро пока меня не разоблачили официально, в открытую, можно было поиграть еще.

— Ой, я совсем забыла — я вам хотела принести свои соболезнования. Это так ужасно, то, что случилось… — Я придала лицу скорбное выражение. — Вы столько пережили — и тут я еще напоминаю обо всем. Если бы не деликатность вопроса — я бы вас не побеспокоила, поверьте. Но все равно это бестактно — у вас такое горе, а я…

— Да… Да, так все получилось вообще… — Она буквально выдавила это из себя — это бессвязно-неопределенное. И посмотрела на меня так странно, словно хотела увидеть мою реакцию, словно специально для меня пробовала сейчас изобразить нечто типа переживаний. Но не слишком удалось — в лице не было ничего трагичного, — и теперь ей важно было увидеть, заметила я это или. нет. — Да кошмар, что говорить…

— И когда хоронили, день был такой солнечный. — Я сделала вид, что не слышу ее, что я вся в воспоминаниях. — Так ужасно — такая погода, весна, и Андрей Дмитриевич, такой молодой…

Я осеклась — подумав вдруг, что не знаю, в каком гробу хоронили Улитина, в открытом или закрытом. В конце концов, хоронили его через шесть дней после смерти — кто знает, что там с телом и лицом происходит за такой срок. И открывают ли на кладбище гробы, я тоже не знала — в смысле, не могла вспомнить.

Кажется, нет, кажется, это на панихидах делают, на прощании с покойным. Но она все равно не заметила промаха — что навело меня на кое-какие мысли. — Ой, представляете, я вас на похоронах не увидела… Так переживала, что даже не увидела…

— А меня и не было там — я потом уже узнала, случайно. Никто не позвонил, не сказал — так вот. — Она пожала плечами, явно изображая тоску и грусть. — Мы с ним столько знакомы были, столько времени рядом — а никто и не позвонил…

— Да что вы?! — Во всем этом было что-то не так — кто-то из близких Улитину людей, в банке или вне банка, должен был поставить ее в известность. — Какое безобразие! Если бы я знала… А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели?

Мне показалось, что разговор ее тяготит — и она ждет, когда я перейду к делу. Но и перебивать меня не хочет — словно боится мне что-то выдать. И усиленно пытается показать, что понесла тяжелую утрату, — специально для-меня.

Будто от того, успешно она сыграет роль или нет, зависит что-то важное. Будто если я пойму, что она неискренна, то попрощаюсь и уйду — ничего ей не сообщив.

Все это напоминало какой-то старый фильм, в котором адвокат умирающего богача посещает потенциальных наследников — и по их поведению пытается определить, достойны ли они наследства. Если скорбит по предстоящей утрате — достоин. А если прикидывается — обойдется. И здесь было нечто похожее.

— А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели? — повторила я, потому что она не ответила в первый раз. Повторила, уже не сомневаясь, что это не она сидела с ним в машине в тот вечер — с такими ногами она бы вряд ли ушла далеко от поселка посреди ночи. — Наверное, совсем незадолго?

— Да, совсем… — Я четко видела по ее лицу, что она врет. — За день-два, может. Нет… по телефону разговаривала за день или два — а видела…

Не помню уже, когда видела… У него дел было столько, и у меня…

Я сделала наконец глоток налитого мне чая — фантастически дорогого и жутко полезного чая, — с трудом удержавшись, чтобы не выплюнуть его обратно.

Нет, вкус у него, .конечно, был, и даже оригинальный, — это, видимо, моя была вина, что я не смогла его оценить. Тем не менее я для видимости качнула головой и подняла брови, как бы восторгаясь ее угощением. Хотя если бы мне налили такого в «Нефтабанке», я бы ни секунды не сомневалась, что это яд, и готовилась бы к смерти.

Тут было что-то не так — не с чаем, а с тем, что я услышала. Улитин, насколько я знала, и раньше предпочитал работу развлечениям, даже будучи президентом одного из крупнейших банков страны, — а в «Бетте» должность его, хотя и высокая, не требовала от него вообще никакой работы. И тот факт, что они давно не виделись — хотя черт ее знает, что в ее представлении значит «давно», — означал, что либо у Улитина возникли проблемы, рабочие или семейные, возможно, из-за нее, либо что они расстались за какое-то время до его смерти.

Зазвонил телефон, и она резко обернулась в сторону кровати, тут же скривившись недовольно, — видно, она оставила трубку на прикроватном столике, как и чай, и сигареты. Видно, ей не слишком нравилось ходить и она предпочитала иметь все под рукой — но из-за моего неожиданного визита вынуждена была совершать черт знает какое по счету путешествие. И встала тяжело, сначала уперевшись руками в подлокотники и приподнявшись, а потом перенося вес на вытянутые вперед почти прямые ноги. И медленно пошла к телефону неестественной своей, роботоподобной походкой — и остановилась на полпути, потому что он замолчал. Он и так дал звонков десять — а она с ее скоростью передвижения успела бы только на двадцатый.