Нексус - Миллер Генри Валентайн. Страница 36

Спустя несколько дней пришли плохие новости. Будто одновременно выстрелили из двух стволов. Во-первых, как можно догадаться, чек оказался не обеспечен наличностью. А во-вторых, Стася передумала съезжать. Во всяком случае, отложила отъезд. В довершение всего мне нагорело от Моны за то, что я стремился избавиться от Стаси. Снова я нарушил слово. Как можно мне доверять после этого? И все в таком духе. Я не мог оправдаться: у меня были связаны руки, а точнее, язык. Нельзя посвящать Мону в условие нашего со Стасей договора. Тогда я выглядел бы еще большим предателем.

Я поинтересовался, кто ходил в банк с чеком, но услышал в ответ, что это не мое дело. У меня возникло подозрение, что ходил кто-то, кому было под силу выдержать такую потерю. (Скорее всего их чертов миллионер.)

Что я скажу доктору Забриски? Ничего. У меня не хватит духу посмотреть ему в глаза. Я и правда никогда его больше не видел. Еще одно вычеркнутое имя.

Не успели мы остыть после всего случившегося, как произошел один забавный эпизод. Как-то вечером раздалось осторожное постукивание по стеклу, за окном стоял Осецкий, все тот же ушлый Осецкий — человек, оправдывающий свою сомнительную репутацию. Он сказал, что сегодня — день его рождения. Те несколько рюмок спиртного, что он уже принял, не оказали на него особого действия. Он был слегка навеселе, все так же бормотал себе под нос и чесался, но, если так можно выразиться, делал это более обаятельно, чем обычно.

Я отказался продолжить с ним празднование, придумав какие-то слабые отговорки, которые Осецкий, находясь в блаженном подпитии, попросту не принял. Он смотрел на меня такими глазами, что, вместо того чтобы повторить отказ, я позволил себя уговорить. А почему бы не пойти с ним? Плевать, что рубашка не поглажена, брюки мятые, а пиджак весь в пятнах! Осецкий так и сказал: «Плевать!» Он предложил отправиться в Гринич-Виллидж, выпить там по рюмочке-другой и рано разойтись. Ради старой дружбы. «Человеку негоже быть одному в свой день рождения», — подумал я. Осецкий со значением побрякал в кармане монетами, подчеркивая, что он при деньгах. И заверил, что не пойдет ни в какие людные места.

— Может, хочешь сначала перекусить? — спросил он и улыбнулся щербатым ртом.

Пришлось сдаться. В Бороу-Холл я съел сандвич, выпил кофе — одну, две, три чашки. Затем мы спустились в метро. Осецкий, но своему обыкновению, все время что-то невнятно бормотал. Иногда до меня доносились отдельные фразы. В шуме подземки я различил: «О да, да, иногда позволяю себе… выпиваю в компании… девушки там… бывают и потасовки… не так чтоб в кровь… просто поразмяться… сам понимаешь».

Мы вышли на Шеридан-сквер. Вот уж где не проблема найти местечко по вкусу. Весь квартал затянут сизым дымом; из каждого окна несутся звуки джаза и истеричный визг женщин; проститутки, некоторые в униформе, ходят под руку, как на университетском балу, а за ними тянется густой аромат духов, от таких запахов способна задохнуться не одна кошка. То здесь, то там, как в Старой Англии, у обочины валяются те, кто перебрал, — они кашляют, пердят, ругаются и несут обычный пьяный вздор. Отличная вещь — «сухой закон». Вызвал у всех страшную жажду — из одного только духа противоречия. Особенно у женщин. Джин пробуждал в них шлюх. Как они сквернословили! Почище английских проституток.

Войдя в один набитый людьми под завязку «орущий» бар, мы пробились к стойке, во всяком случае, оказались от нее настолько близко, что сумели заказать выпивку. Гориллообразные субъекты, зажав в лапах кружки, жадно лакали из них. Некоторые пытались танцевать, другие сидели на корточках, словно в солдатском сортире, были и такие, что в полном изнеможении, на грани нервного срыва дико вращали глазами, и такие, что, встав на четвереньки, обнюхивали друг друга под столами, как собаки, или безмятежно расстегивали и застегивали ширинки. В конце стойки пристроился полицейский, без пиджака, брюки на подтяжках, рубашка вылезла из брюк. Револьвер в кобуре лежит на стойке, прикрытый сверху фуражкой. (Наверное, чтобы показать — он на службе.) Осецкий, увидев этого основательно накачанного спиртным стража порядка, хотел было к нему прицепиться, но я успел его оттащить. Пройдя немного, он плюхнулся прямо на залитый неизвестным пойлом стол. Его тут же подхватила какая-то девушка и потащила танцевать. Они топтались на одном месте. У Осецкого был отсутствующий взгляд, будто он считал в уме баранов. Наконец мы решили уйти. Слишком уж тут было шумно. Свернули за угол и пошли по боковой улочке, мимо мусорных урн, старых драндулетов, кухонных отбросов, не убиравшихся, похоже, с прошлого года. Вот еще один бар. Внутри то же самое, даже хуже. Много гомиков, убереги меня Господь! И матросов. Некоторые — в юбках. Мы повернули назад под улюлюканье и свист.

— Подумать только, — сказал Осецкий, — как здесь все изменилось. Зловонная дыра.

— Может, поедем в центр?

Осецкий немного помолчал, почесывая затылок. Он явно размышлял.

— Я тут вспомнил, — промямлил он, перемещая руку с головы на низ живота, — одно недурственное местечко… танцевальная площадка, мягкий свет… и недорого.

Мимо проезжало свободное такси. Шофер притормозил рядом с нами.

— Ищете, куда бы податься?

— Вот именно, — ответил Осецкий, не переставая задумчиво почесываться.

— А ну залезайте!

Мы послушно сели в машину. Такси стремительно рвануло вперед. Водитель даже не поинтересовался, куда нас везти. Мне было не по душе лихое умыкание с неведомым конечным пунктом.

Я толкнул локтем Осецкого:

— Куда мы едем?

Ответил водитель:

— Не беспокойтесь, скоро узнаете. И поверьте, это будет не какая-то жалкая забегаловка.

— Думаю, он знает, что делает, — сказал Осецкий с видимым удовольствием.

Мы подкатили к высокому зданию в районе Тридцатых улиц. Недалеко от того французского борделя, промелькнуло у меня в голове, где я впервые подхватил триппер. Безлюдный район — замороченный, расслабленный. Кошки здесь бродили какие-то полудохлые. Я смерил взглядом здание. Из зашторенных окон не неслось никакой музыки.

— Позвоните и скажите швейцару, что от меня. — С этими словами шофер вручил нам свою визитку.

За пособничество он потребовал лишний доллар. Осецкий пустился в спор. Чего это он, удивился я. Один доллар ничего не решает.

— Брось, — сказал я, — только время теряем. Похоже, мы попали куда надо.

— Я имел в виду совсем другое место, — пробормотал Осецкий, глядя вслед удаляющемуся такси, увозившему с собой лишний доллар.

— Какая разница? Помни, сегодня — день твоего рождения!

Мы позвонили. Нам открыл швейцар, которому мы показали визитную карточку шофера. (Словно пара сосунков из степей Небраски.) Швейцар проводил нас к лифту и поднял на восьмой, а может, на десятый этаж (Значит, из окна не выпрыгнешь!). Дверь распахнулась бесшумно, словно ее только что смазали. У меня чуть крыша не поехала. Где мы? Неужели на небесах? Все стены, потолок, двери, окна — в звездах. Ни дать ни взять — Елисейские поля. А к нам уже стремились, скользили, плыли по воздуху, раскинув в приветствии руки, дивные создания в тюле и газе. Трудно представить более соблазнительную картину! Настоящие гурии среди полуночных звезд. А это что? Звуки музыки или ритмичное трепетание ангельских крыл? Звуки неслись откуда-то издалека — приглушенные, неземные. Вот, оказывается, что можно получить за деньги, подумал я, и как же хорошо их иметь — как бы они ни доставались, от кого бы ни текли. Деньги, деньги… Голубая мечта.

В сопровождении двух гурий, словно сошедших со страниц «Тысячи и одной ночи», — от таких красавиц не отказался бы и сам Магомет, — мы, все еще не веря своим глазам, проследовали в зал, где все утопало в сумеречном синем свете. Казалось, мы перенеслись в Азию. Нас уже ждал столик, устланный белоснежной дамасской скатертью, в центре его стояла ваза с живыми розами. На сверкающей ткани играли, добавляя блеску, блики звезд. Звездами горели и глаза наших гурий, а их груди под полупрозрачной одеждой казались золотыми коконами, переполненными звездным соком. Даже речь была какой-то неземной — неуловимая и в то же время интимная, нежная и одновременно отчужденная. Легкий вздор, напичканный советами из книги о хороших манерах. Неожиданно я различил в этом потоке слов одно — «шампанское». Кто-то заказывал шампанское. Шампанское? Кто мы такие, аристократы? Непроизвольно я коснулся мятого воротничка.