Метатель ножей - Миллхаузер Стивен. Страница 13

Прижав палец к губам, он повел визитеров по сумрачной лестнице; каждую площадку освещала двадцатипятиваттная лампочка в абажуре из желтой вощанки с бурыми пятнами ожогов.

На темном крыльце он разглядел облачко собственного дыхания. При виде перистого, хрупкого на вид пара ему стало холодно и чуточку странно – точно человеку его габаритов следует дышать солиднее. Черно-серое небо на горизонте окрашивалось сернистым мерцанием. Никаких звезд: лишь это мерцание, позаимствованное небом у неоновых вывесок и натриевых фонарей. Верхушки остроконечных крыш двухэтажных домиков черно выделялись на фоне неба.

Мужчины провели Хартера к припаркованной машине.

– Куда мы едем? – прошептал он, садясь на переднее сиденье.

– На вашу встречу, – ответил старший. Хартером овладело непреодолимое желание закрыть глаза. Веки жгло, он ощущал горячечное тепло и вдруг вспомнил, как в детстве боролся со сном в поездках затемно, балансировал на грани полудремы, все больше сдаваясь вкрадчивой усталости, что ощущалась сладостью. Тотчас выпрямился. Важно оставаться начеку. Машина свернула и теперь проезжала бакалею Козловски, где в зеленоватом свете уличного фонаря на краю мусорного бака, подобрав под грудь лапы, сидела ржавого цвета кошка. В темной витрине Хартер разглядел телеграфный столб, а сквозь него – смутную пирамиду растворимых супов. На секунду закрыл глаза, а открыв, увидел, как мимо промчались бензоколонка и автосервис. По улице ехали угрюмые грузовики, огромные, восемнадцатиколесные – направлялись к шоссе. Под белесыми фонарями мерцали два малиновых насоса, а в ярко-желтой забегаловке склонился над чашкой человек в куртке на молнии. Хлопнула дверца грузовика. Потом машина вплыла на шоссе, и оттуда Хартер взглянул вниз, на зелено-оранжевые огни петляющих улиц, на темные фабрики с разбитыми стеклами, нефтяные цистерны, похожие на громадные коробки обувного крема на фоне пасмурной полосы неба.

– Куда, вы сказали, мы? – услышал Хартер собственный голос, и ему показалось, что в ответ прозвучало слово «рандеву» – оно засело у него в мозгу: ранда вуранда вуранда, – и он смутно удивился: куда подевались старые уличные фонари, утешительные уличные фонари, что, казалось, светили добрее, чем эти? Потом его подбрасывало на разбитой дороге меж лугами с высокой травой и рядами некрашеных заборов. Машина остановилась на травянистом склоне под деревом.

Хартер почувствовал, как она слегка накренилась. На фоне бледневшего неба чернели деревья. В десяти футах стояла другая машина.

«Они меня убьют», – подумал Хартер и, выйдя из машины, остановился, сделав шаг.

– Не знаю, что вы задумали, – сказал он, – но я туда не пойду.

Провожатые обменялись взглядами и отвернулись.

– Разумеется, – сказал старший с неожиданной усталостью в голосе, – это целиком ваше дело.

– Он понизил голос. – Мне не следует это говорить, но должен признаться, что мне не слишком нравится такой способ решать проблемы. – И чуть громче: – Полагаю, я должен добавить, что бояться вам нечего. Мы вам не друзья, мистер Хартер, – отнюдь. Мы его друзья, и нам совершенно безразлично, как именно вы себя повели по отношению к нему. Но было бы ошибкой делать вывод, что мы ваши враги, хоть мы и привезли вас сюда по его просьбе. Мы не можем насильно отвести вас на эту встречу – и не стали бы, если бы могли. Это исключительно ваше дело. Разумеется, он опять с вами свяжется. Он не из тех, кто забывает, особенно если речь идет о болезненных вопросах, подобных этому. Он будет настаивать на встрече с вами. Он ни за что не сдастся. Рано или поздно…

– Ох, давайте к делу уже, – сказал Хартер, поскольку все приключение вдруг стало каким-то нелепым. Двое мужчин, занимающаяся заря, мрачный лес – на самом деле, Линкольн-Форест, куда он всего неделю назад ездил на пикник, – вся эта ахинея из старых фильмов, названия которых невозможно запомнить. Он оскорбил человечка и теперь должен подниматься среди ночи и участвовать в ритуалах какого-то фарсового свидания. Это, по крайней мере, ясно. Двое мужчин посмотрели друг на друга, словно сомневаясь, и повернули к тропинке. Хартер последовал за ними, кинув взгляд на другую машину. Машина Марты? Он был в этом уверен. Конечно же: человечкина машина. На мгновение он представил себе Марту внутри – связана, с кляпом во рту, отбивается, корчится, – но резко качнул головой и пошел по тропинке.

Вставало солнце, небо впереди стало темно-серым с белесой полосой, но за лесную тропинку все еще цеплялась ночь. Они шли друг за другом – сначала старший, потом Хартер, за ним второй.

От резких лесных запахов Хартеру жгло глаза: запах влажной земли, сладкий аромат гниющего дерева и пышных папоротников размером с павлиний хвост. Странное возбуждение овладело им, он втянул в себя резкий свежий воздух, от которого защекотало в носу, а на глаза навернулись слезы. Он готов исправиться. Он скажет человечку все, что тот потребует. Да разве сам факт его присутствия – не доказательство его добрых намерений? Он ни секунды не хотел причинять вреда.

Чувства Хартера распахнулись, он словно все принимал: огромные жесткие белые наросты на стволе, точно прилипшие к дереву блюдца, желтую обертку от жвачки возле корня, бледный, совсем бледный голубой клочок неба в черной листве, тук-тук-тук какой-то птицы, будто ложка постукивает по ободку деревянной салатницы.

Тропинка свернула и, кажется, посветлела. Что происходит? На вершине гниющего пня росли рыжие грибы, небо над головами – серо-белое и бледно-голубое. Хартеру чудилось, будто тьма оставляет и его самого. Он никому не хотел причинять боль, однако же сделал это. Он сделал больно Марте, а потом – ее маленькому мужу. Теперь он исправится. Хартеру казалось, что найди он правильные слова, – и ему удастся помочь их примирению и даже их новой и более глубокой жизни вместе. Новой жизни! Да, а что с его собственной жизнью? С ней-то что? Он глубоко вздохнул, втянув резкий запах земли и зелени. Он позволил себе впасть в убожество. Он все изменит. Он влип в собственную жизнь, а теперь нашел выход. Все это как-то связано с пряными запахами, странными рыжими грибами и светлеющим небом. Он ощутил теплую трогательную нежность к этим людям, что вытряхнули его из спячки, а теперь ведут к освобождению, сами, естественно, того не ведая. Жизнь открывалась ему, выстреливала деталями, которых он раньше не трудился замечать. Он будет обращать внимание на все. Изменит свою жизнь. И при мысли об огромности того, что он собирается сказать, сомнения затопили его, и что-то странное зашевелилось в животе. Надо взять себя в руки, подумал Хартер. Тропинка взбиралась выше, и он с силой глубоко вдыхал резкий воздух.

– Сюда. Прошу, – сказал старший, и Хартер вслед за ним сошел с тропинки и пошел под деревьями с почти гладкими полянками между ними. Все виделось очень четко. Казалось, все имеет значение – это значение присутствовало всегда, только он никак не понимал, словно всю жизнь глядел не в ту сторону. Неожиданно они вышли на поляну. Утренний свет заливал траву, доходившую до колен. Верхушки самых высоких деревьев уже поймали солнечный свет. В темноте на краю поляны стоял человечек – напряженный и неподвижный. На нем был темный костюм, через руку перекинут плащ.

Двое провожатых Хартера пошли к человечку. Из травы взлетела желтая бабочка, и Хартер оцепенело наблюдал за ее сумасшедшим нервическим полетом.

Двое прошли в центр поляны, о чем-то поговорили, и старший медленно и осторожно начал отходить от второго. Никто, казалось, не обращал внимания на Хартера, и он внезапно смутился, точно школьник, ожидающий, когда директор заметит его в своем буром кожаном кабинете.

Старший остановился и каблуком поскреб землю. Хартер чувствовал, как холодок уступает утреннему теплу. Будет жаркий солнечный осенний день.

Теперь старший направлялся к Хартеру. Тот удивленно взглянул, точно забыл, где находится.

Маленький муж недвижно стоял в тени, глядя прямо перед собой. И Хартеру показалось, что он никогда, никогда не сможет заговорить с этим человеком, запертым в своем недвижном раскаленном добела гневе. Хартер подумал, как чудесно было бы ненадолго прилечь в мягкую траву и закрыть глаза; и занервничал, пытаясь вспомнить, что же он собирался сказать. -…у этой отметки, – говорил старший. Он перевел Хартера через поляну и теперь показывал на землю. Вложил что-то Хартеру в руку, и Хартер удивился – такой маленький предмет, и такой тяжелый. Пиф-паф, ой-ой-ой. Где-то в лесу птица вновь постучала ложкой об салатницу, и Хартер вдруг вспомнил: он лежит в постели под открытым окном, дуется, а в комнату заходит отец с новыми комиксами. Можно выглянуть в окно на задний двор, стиснутый двумя замусоренными дорожками, на две дикие яблони, на огород со стеблями кукурузы и высокими подпорками для помидоров. На одной подпорке сидит птица – она вдруг взлетает и поднимается в синее небо все выше и выше. Хартер опустил глаза на пистолет в руке. Он стоит в поле с пистолетом, и все это совершенно нелепо, настолько нелепо, что ему хотелось громко расхохотаться, но при мысли об этом громком хохоте, что прозвенит на тихой поляне, ему стало неловко, и он напомнил себе, что надо внимательнее следить за происходящим. Старший что-то ему объяснил и отошел, и тут из тени появился маленький муж в своем темном костюме, но без плаща – куда он дел плащ? – вышел на поляну в тусклом утреннем свете и остановился. В этом свете он был очень бледен.