Метатель ножей - Миллхаузер Стивен. Страница 15

Я затащил тяжелый ковер к себе в комнату, а назавтра поднялся высоко над Джои, пролетавшим над качелями. Вдалеке я увидел, как кто-то у себя во дворе скользнул над крышей гаража и скрылся. Ночью я лежал без сна, планируя путешествия, прижимая руки к груди, пытаясь унять отчаянно бившееся сердце.

Однажды я проснулся среди ночи от треска сверчков. Через сетку на окне маячила тень качелей на заднем дворе под луной. Напротив пекарни, возле поля, стоял уличный фонарь, а еще три фонаря взбирались на холм вместе с дорогой, что вильнув на вершине, исчезала из виду. Ночное небо было цвета темно-синего шарика, который мне нравилось разглядывать на свет настольной лампы. Я быстро оделся, вытащил ковер и медленно, чтобы не скрипеть, поднял раму и сетку. Взял ковер с кровати. Он внезапно развернулся – точно темная жидкость хлынула из бутылки.

Протискиваясь наружу, я вжался спиной в оконную раму.

Посреди синей ночи я проплыл над задним двором, пролетел высоко над изгородью к лужайке, увидел, как тень ковра струится по лунной траве. Вернулся во двор, спикировал над гаражом и обогнул дом вдоль верхнего этажа, глядя на свое отражение, мелькавшее в блестящих черных стеклах; поднялся чуть выше в мечтательно-синий воздух, глянул вниз и заметил, что лечу над двором Джои к участку Чиккарелли, где старшие мальчики устраивали битвы и кидались камнями на заглохших тропках среди высоких сорняков и кустов с колючками; и как однажды, стоя по пояс в воде, я внезапно подогнул колени и ощутил воду, покрывшую плечи – так и сейчас я нырнул в темно-синюю ночь, пересек участок Чиккарелли, проплыл через улицу, над крышами гаражей, поднимаясь все выше, взглянул вниз, на телеграфные провода, влажно блестевшие в лунном свете, на лунно-зеленые древесные кроны, разбухшие чернотой, на косые стропила и дыры в недостроенном доме, где крест-накрест лежали тени; вдалеке прозрачный ручей тек под дорогу; пятна света выхватывали очертания далеких улиц; а пролетая над крышей близко к трубе, я различал каждый кирпич – они все такие четкие и резкие в лунном свете, что видны небольшие бугорки и выбоины на красных и охряных поверхностях; а когда я несся вверх, ветер раздувал мне волосы, я мчался над залитыми лунным светом плоскими крышами, расчерченными тенями труб, пока не увидел под собой шпиль белой церкви, крышу пожарной станции, большие красные буквы центовки, козырек кинотеатра, торчащий выдвинутым ящиком комода, темное сияние витрин в свете уличных фонарей, улицу с красными отблесками светофора; а дальше – ряды крыш на дальнем конце города, черную фабрику с горящими окнами и белым, точно светящимся, дымом; громадное поле; мерцающую воду; пока не почувствовал, что добрался до края всего; а повернув назад, пролетел высоко над затопленным луной городом и внезапно увидел холм с тремя фонарями, пекарню, качели, курятник – и ненадолго приземлившись на крышу гаража, сидя на ней верхом, ликуя, бесстрашный, высоко в синем ночном небе я заметил, как через белый лунный диск проплывает еще один ковер с седоком.

Меня переполняли возбуждение и усталость – усталость, так похожая на печаль. Я медленно поднялся к своему окну, протиснулся внутрь и заснул как убитый.

Утром я проснулся вялый и с тяжелой головой. Снаружи меня ждал Джои на своем ковре. Он хотел погонять вокруг дома. Но меня в тот день ковры не соблазняли – я упрямо качался на старых качелях, кидал теннисный мяч в стену гаража и снова его ловил, потом пролез через изгородь на пустую лужайку, где однажды поймал в банку жабу. Ночью я лежал, в мельчайших деталях вспоминая свое путешествие – мерцающие под луной телеграфные провода над тонкими тенями, четкие кирпичи труб, – а через сетку доносилось «цик-цик-цик» сверчков. Я сел на постели, опустил оконную раму и закрыл окно на задвижку.

Я слыхал истории о других путешествиях, далеко за пределы города, высоко в облака. Джои знал парня, который взлетел так высоко, что не разглядишь с земли, как воздушный шарик – все меньше, меньше – и словно бы вдруг исчез в синеве и уже не различим. Поговаривали, что там, наверху, есть города; я не знал; бело-облачные города с башнями. Там, в вышине, где синева синее синего, были мостами изогнувшиеся реки; птицы с хвостами всех цветов радуги; ледяные горы и снежные города; вихрящиеся диски глыбы света; синие сады; медлительные существа с кожистыми крыльями; города, населенные мертвыми. Мой отец научил меня не верить в россказни про марсиан и космические корабли, а эти истории походили на те: даже отказываясь верить, ты все это видел, словно оно раскалялось в мозгу от одной лишь попытки не поверить. Рядом с такими историями мой запретный ночной полет над крышами казался скучным моционом. Я чувствовал, как темные желания зреют во мне; я упорно возвращался к старым играм, а ковры летали по задним дворам, красными и зелеными заплатами ложась на белую черепицу.

Настал день, когда мать оставила меня дома, а сама пошла на рынок на вершину холма. Я хотел окликнуть ее: подожди! позови меня с собой! Я видел, как она шла через лужайку к открытому гаражу. Отец сел в автобус и уехал на работу. У себя в комнате я поднял жалюзи и взглянул в ослепительное синее небо. Я смотрел туда очень долго, а потом открыл окно, и поднял раму вместе с сеткой.

Я стартовал над задним двором и стал ровно подниматься в синеву. Я смотрел вперед и вверх, хотя взгляд мой то и дело падал за край ковра. Внизу я видел маленькие красные и черные крыши, тени домов, скошенные на одну сторону, солнечную ленту дороги, окаймленную острыми углами древесных теней, словно их ветром сдуло вбок, – а там и тут на аккуратных квадратиках лужаек над своими шустрыми тенями летали маленькие коврики. Небо было синее, абсолютно синее.

Снова глянув вниз, я увидел белые дымовые грибы, недвижно зависшие над фабричными трубами, и белые монеты нефтяных цистерн на берегу сверкающей бурой реки. Вверху, посреди всей этой синевы, я увидел лишь одно белое облачко с маленькой прорехой, будто кто-то пытался разорвать его пополам. Пустое небо было такое синее, так глубоко и плотно синее, что, казалось, я должен его ощутить, как озерную воду или снег. Я как-то читал рассказ про мальчика, который вошел в озеро и добрался до города на дне, – и теперь я сам словно нырял глубоко в озеро, хоть и поднимался ввысь. Внизу я заметил туманное пятно облака, темно-зеленые, светло-шоколадные и бурые прямоугольники. Синева простиралась надо мной снежным полем, пожаром. Я представил себе, что стою во дворе и смотрю, как мой ковер становится все меньше и меньше, пока не исчезает в синеве. Мне чудилось, что и я в ней исчезаю. В этой синее синего синеве, где сплошь ничто, я – это еще я? Я исчез из виду; струна, что связывала меня с землей, порвана, а в этом синем царстве я не вижу ни рек, ни белых городов, ни сказочных птиц – одну лишь мерцающую беспредельность небесно-синей райской синевы. Я попытался вспомнить в этом синем пламени, вернулся ли мальчик из озера; а глянув вниз, на затоплявшую все вокруг неохватную синеву, затосковал о твердости под зеленой травой, о древесной коре, царапающей спину, о тротуарах, о темных камнях. Может, я испугался, что никогда не вернусь, а может, синева проникла в меня и пропитала насквозь, но голова у меня закружилась, я закрыл глаза – и мне померещилось, что ковер сдуло, а я падаю в синеву, что в стремительном падении перехватывает дыхание, что я умер, вот-вот умру, точно во сне, – мне казалось, я падаю на острые скалы, бегу, спотыкаюсь, ползу, спасаясь от синевы; когда я открыл глаза, уже различались крыши домов; мои руки отчаянно стискивали края ковра. Я спустился ниже и вскоре узнал дома по соседству. Вот двор Джои, вот наш сад, вот курятник, мои качели; приземлившись во дворе, я ощутил, как тяжесть земли устремилась в меня взрывом восторга.

За ужином у меня слипались глаза. К ночи поднялась температура. Никакого кашля, никаких воспаленных глаз или красноты под сопливым носом – только ровное жжение и тяжелая усталость. Это длилось трое суток. Я лежал в кровати под одеялами, закрыв жалюзи и читал книгу, то и дело роняя ее на грудь. На четвертый день я проснулся ожившим, чувствуя прохладу. Мать – три дня она нежно клала руку мне на лоб, глядя печально и испытующе, – торопливо вошла в комнату, слабо щелкнули и с грохотом поднялись жалюзи. Утром мне разрешили смирно играть во дворе. Днем я ехал следом за матерью на эскалаторе покупать длинные брюки. Через две недели в школу; я из всего вырос; приезжала в гости бабушка; дядя Джои привез ему настоящие подковы; времени не оставалось, ни для чего не оставалось времени; а по дороге в школу – по жарким тротуарам в тени кленов, по песчаной обочине мимо участка Чиккарелли, вверх по Франклин-стрит и по Коллинз-стрит, – я видел, как в теплом летнем сентябрьском воздухе сквозь зеленую листву гигантскими родинками просвечивают пятна красных листьев.