Схема полной занятости - Миллз Магнус. Страница 29

Последние десять минут тянулись дольше всего. Вопрос о законных десяти минутах даже не вставал, поскольку при забастовке они были неприменимы. Кроме того, фургоны весь день никуда не ездили, а значит, не нужно было и ключи сдавать. Но даже так не заметить иронии момента было невозможно, и я обратил внимание, как не одна голова покачивалась с печальным смирением. В двадцать минут пятого те, кто весь день просидели в столовой, спустились и влились в толпу, стекавшуюся к воротам. В четыре двадцать девять из игровой комнаты показались экстремисты и тщательно заперли за собой дверь, чтобы продолжить оккупацию на следующее утро. И наконец, ровно в половине пятого мы все покинули территорию депо – с радостными кличами. Наконец-то можно было идти домой.

Следующее большое событие произошло пару дней спустя, когда к забастовке решили присоединиться дамы из столовой. Им уже, видимо, хватило подавать чай ордам неблагодарных мужчин, которые ничего больше не делали, а только рассиживали за столиками и чесали языками. Что там говорить, подобное действие поставило полноденьщиков в весьма затруднительное положение, поскольку на такой оборот они вовсе не подписывались. И вправду, люди слышали, как некоторые пытались разубедить столовских дам, вне сомнения, рассчитывая сохранить бесперебойный поток субсидируемых съестных припасов и напитков. Успеха они, однако, не добились, и в концу первой недели кухонные жалюзи опустились окончательно. К счастью, Забастовочному Комитету удалось реквизировать чайный бак с кипятильником, поэтому на некоторое время угроза крайних лишений была сведена к минимуму.

А в следующий понедельник депо удостоилось визита Несбитта. Он появился, когда мы с Джонатаном сидели на краю рампы и наблюдали за импровизированным футбольным матчем, развернувшимся посреди двора. По мере того, как забастовка выдыхалась, такие матчи стали частыми событиями и неизменно устраивались между командой, состоявшей из вольногулов, с одной стороны, и команды полноденыциков с другой. Счет был ноль-ноль, когда Джонатан пихнул меня локтем в бок и показал на фигуру в черном, которая медленно обходила двор по периметру.

– Ёшкин дрын, – сказал я. – Жара такая, что свариться можно, а он все равно с полной выкладкой.

Несбитттем временем остановился и озирал футболистов; кроме нас, его никто, похоже, не заметил.

– Интересно, чего ему надо, – сказал Джонатан.

– Может, просто вынюхивает, – предположил я. – Надо же чем-нибудь заняться, пока придумает, как бы еще напакостить вольногулам.

– Чтобы такого поймать, самому им нужно быть.

– Ты о чем это?

– Когда Несбитт сам водил, он был худшим вольногулом из всех.

– Это кто тебе сказал?

– Один парняга, я с ним в депо «Раджуэй» познакомился. Он знал человека, который работал с Несбиттом еще в начале Схемы. Неделями подряд полного дня не отрабатывал, по общим отзывам. Путевку ему регулярно подписывали. Начальство явно обрадовалось, когда он подал на повышение. Это значило, что они его на свою сторону переманили.

– И что это был за парняга?

– О, я не знаю, как его звать. Но он уверял, что история подлинная.

Из середины двора донесся рев. Полноденыцики только что забили себе гол, и вольногулы бегали кругами, поздравляя друг друга так, будто играли в финале на кубок. Когда игра возобновилась, Несбитт двинулся дальше.

Мы так и не выяснили подлинной причины его появления в «Долгом плесе». Да и Джонатанову историю проверить я не смог и в конце концов отмахнулся от нее, как от беспочвенного слуха. Но не понимал я тогда другого: то была лишь первая ласточка в потоке диких бредней, ставших разменной валютой забастовщиков. Многие байки вертелись вокруг Гослинга: его непрекращающееся отсутствие лишь подливало воду на мельницу домыслов. Одни утверждали, что его поставили кидать уголь в топку кочегарки какого-то далекого депо. Другие – что ему дали задание сортировать использованные путевки, отделяя те, на которых есть подписи, от тех, на которых их нет. И на выполнение этой задачи у него уйдет несколько лет. Обе эти истории были полной гилью, разумеется, это я точно знал, но в сложившихся обстоятельствах считал, что, возможно, мудрее не говорить вообще ничего и никому.

Однако ходил и еще один слух, обладавший под собой, похоже, хоть какой-то основой. Начали поговаривать об этом где-то на третью неделю забастовки, и я слышал его больше чем из одного источника. Все выглядело так, будто некая группа энтузиастов пришла к руководству и вызвалась водить «УниФуры», пока не разрешатся споры между двумя лагерями. Все это будет происходить строго на добровольной основе, работу оплачивать никто не станет, и энтузиасты готовы начать немедленно. Если верить слуху, их предложение сейчас находится «на рассмотрении».

Тут следует отметить, что, хотя забастовка приняла национальный характер, на экономическую жизнь страны она не повлияла никак или же повлияла очень незначительно. Не возникло никакого дефицита, ничего не нарушилось, наоборот – большинство автомобилистов радовались, что дороги больше не забиты процессиями медлительных «УниФуров». Целью кампании было всего лишь привлечь внимание к возникшей внутри Схемы проблеме, однако предложение энтузиастов грозило подвергнуть ее всяческим нежелательным проверкам. В конце концов, если кто-то готов водить «УниФуры» бесплатно, к чему платить жалованье тем, кто к этому не готов?

В результате слух сопровождало нарастающее беспокойство. До меня он впервые дошел, когда я совершил один из своих, теперь уже редких, визитов в столовую, где за последнее время многое изменилось. В предшествовавшие дни Забастовочный Комитет обвинили в том, что он монополизировал кипятильник и отдает предпочтение полноденьщикам в ущерб вольногулам. Более того, члены Комитета доказали свою полную несостоятельность тем, что сначала у них закончился сахар, затем – молоко и, наконец, сам чай. В этот момент вперед выступил Джордж и предложил свои услуги в качестве временного снабженца – к вящему облегчению отягощенного проблемами Комитета, который это предложение моментально принял. Джордж выступал в новой роли всего второй день, и я решил сходить и посмотреть, как он справляется. Столовая уже просто превратилась в тигель идеологического брожения, и едва войдя, я сразу услышал историю про энтузиастов-добровольцев. После чего отыскал свободный столик и сел.

– Итак, насколько вам известно, – произнес чей-то голос поблизости, – по моему мнению, всю добровольную работу вообще следует запретить.

Это ораторствовал Джон Форд, чья репутация полноденьщика была известна всей Схеме. Как обычно, он вел беседу в манере, более подобающей партийному съезду, адресуя свои замечания не только трем собеседникам, сидевшим с ним за столиком, но и всем окружающим, кто мог его слышать. Этим он мне напоминал школьного учителя, самодовольно полагающего, что ему внимает весь класс. Поверхностный обзор столовой показал, что в действительности никто не обращает ни малейшего внимания на то, что Джон имеет сказать, за исключением его непосредственных собеседников и меня. Однако ему было довольно знать, что слова его не тратятся впустую, и осознав, что я тоже впитываю сказанное, он одарил меня благодарным кивком.

– Неоплачиваемой работе не место в современной экономике, – продолжал он. – Поскольку, если люди paботают за так, можно с уверенностью гарантировать, что кто-то где-то остается без работы!

– Так что, стало быть, произойдет, если руководство примет предложение энтузиастов? – спросил Крис Дарлинг, сидевший напротив.

– Тогда нам придется блокировать ворота, – объявил Джон таким тоном, будто подобное решение самоочевидно. – Тогда никакие фургоны никуда не поедут.

Три недели забастовки, видимо, никак не пригасили Джонова пыла, и в тот момент я понял: обе стороны – по-прежнему в тех же глубоких окопах, что и раньше. Сколько еще, интересно, продержится это противостояние? Единственным человеком, кому настоящая ситуация оказывалась выгодна, по-видимому, оставался Джордж – его снабженческие маневры шли полным ходом. Однако я поговорил с ним несколько минут спустя, и оказалось, что у него свои проблемы.