Двое - Милн Алан Александр. Страница 18

– Вы очень добры, – ответил Реджинальд. Но про себя усомнился, можно ли счесть это добротой. Люди часто собираются сделать что-то, а потом не делают. Вот если бы он действительно написав, это была бы доброта. Я бы никогда не забыл такого письма.

– Здравствуйте, Уэллард. Как дела?

– Спасибо, неплохо.

– Прекрасно. Я так и думал, что все в порядке, раз сам Раглан взялся за вашу книгу. Я уже давно говорил ему о ней.

– Правда? Очень любезно с вашей стороны.

– Привет, миллионер, как жизнь?

Реджинальд смеется. Что еще можно на это ответить?

– Я еще не прочел вашу книгу, но уже купил.

Кто-то хлопает Реджинальда по плечу и негромко говорит:

– Прекрасно сработано. Чертовски хорошо.

Он быстро оборачивается, но видит только спину. Кто это был? Неизвестно.

– Добрый день, Уэллард. Вы написали замечательную книгу.

– Вы прочли ее?

– Еще бы, дорогой мой, наверное, я один из ваших первых читателей. Это ведь я отозвался о романе так, что Раглан обратил на него внимание.

– Понятно. Ну что ж, очень вам обязан.

И так далее. Все это и нравилось ему, и было противно. Если бы Реджинальд Узллард был собственным сыном, как бы он гордился, стоя невидимо рядом и слушая эти разговоры. Для отца или матери не бывает преувеличенных или неискренних похвал, расточаемых любимому ребенку. Наверное, размышлял Реджинальд, я так жажду похвал, потому что “Вьюнок” мое детище, а чувствую себя неловко, потому что похвалы относятся, в сущности, ко мне. Настоящий отец знает, как мало он отвечает за ребенка, который появился у него.

Войдя в обеденный зал, Реджинальд уловил призывный щелчок пальцами из-за столика у окна. Он взглянул в ту сторону.

– Сюда! – поманили его пальцем.

Ненавижу Ормсби, думал Реджинальд. Он воплощение скверны. Дураки ученые толкуют о стерилизации и евгенике и Бог знает о чем и оставляют Ормсби в живых. Человек, питающий к Ормсби такие чувства, как я, должен был бы подойти к его столу, вытряхнуть ему на голову салатницу, а затем, не говоря ни слова, уйти в самый дальний угол зала. А вот я буду вилять хвостом и униженно благодарить за то, что он соизволил заметить меня.

– Садитесь сюда, Уэллард. Вы ведь знакомы с Амброзом Рагланом?

Реджинальд и Раглан вежливо пробормотали что-то друг другу.

– Ну что, приятель, испытываете к нам благодарность? Не стоит. Долг каждого, кто может влиять на общественное мнение, обратить внимание публики на стоящую вещь. На бегах бываете? Можете вполне положиться на нашего специалиста. Если ему нравится лошадь, он сообщает об этом нашим читателям. А если Раглану нравится книга, он тоже сообщает нам о ней. Верно, старина?

– Вы раньше пробовали писать? – поинтересовался Раглан.

– Нет. Это моя первая и последняя книга.

Ормсби, шумно уничтожая салат, на минуту прервал это занятие, чтобы сказать: “Ерунда”.

– Почему последняя? – спросил Раглан.

Похож на благовоспитанного лиса, подумал Реджинальд. Хороша парочка.

– Объем моих знаний невелик, – объяснил он, – и, наверное, я использовал его весь. Вряд ли мне в голову придет другая идея. Эта появилась случайно.

– Вы читали Диккенса? – задал вопрос Ормсби, покачивая вилкой со стожком зелени.

– Конечно.

Ормсби отправил вилку в рот и, жуя салат, продолжал:

– Вы его любите?

– Ну разумеется. Наряду с Шекспиром он...

– Вы так думаете? – спросил Ормсби заинтересованно, откладывая нож и вилку.

– Да.

– Вы ставите его рядом с Шекспиром?

– Да.

– Что я вам говорил? – обратился он к Раглану. Затем повернулся к Реджинальду: – Ваша книга напомнила мне Диккенса.

– Ну нет, Боб, – мягко возразил Раглан.

– Напомнила, – настаивал Ормсби, – я знаю, о чем говорю. Я разбираюсь в двух вещах: в том, как делаются газеты, и в Диккенсе. Я прочел все книжки Диккенса, когда мне было тринадцать, Уэллард. Я тратил на них свои собственные три шиллинга в неделю.

– Они вам нравились? – спросил Реджинальд.

– Конечно, иначе какого черта я бы их покупал?

– Я хотел сказать...

– У меня есть жеребенок от Прекрасной Дамы, который покорит весь мир. Увидите. Как, вы думаете, я собираюсь его назвать?

Прекрасная Дама! Это Сильвия.

– Мистер Уифферс. Теперь вам понятно, что для меня Диккенс.

Подтверждающий смешок Реджинальда прозвучал не слишком убедительно.

– Вы помните мистера Уифферса в “Пиквике”? – требовательно спросил Ормсби.

– Что-то не припомню, – сознался Реджинальд.

– Думаю, вас не стоит и спрашивать, Амброз.

– Нет, не стоит. Так кто же был мистер Уифферс?

– Его обязанности заключались в том, чтобы он глядел из окна вестибюля в компании с другим джентльменом. Это что-нибудь говорит вам?

– Пирушка в Бате? – рискнул Реджинальд и получил в ответ кивок и дружескую улыбку.

– Конечно. Мы с вами люди образованные, не то что этот Раглан.

– Когда вы в последний раз читали “Пиквика”? – осведомился Раглан.

– Я же сказал вам, в тринадцать лет.

– Боже, я-то думал, вы ложитесь с ним в постель каждую ночь.

– Я ложусь в постель не с книгами, – хохотнул Ормсби.

Грубая скотина. Отвратительная скотина. Но чем-то очень симпатичная скотина, подумал Реджинальд.

– И вы с тех пор помните мистера... Как вы его назвали?

– Уифферс. Ему однажды пришлось есть соленое масло. Вспоминаете, Уэллард? Забавно, я люблю соленое масло.

– И вы помните этого мистера Уифферса спустя сорок лет?

Ормсби еще раз хохотнул над своим салатом и доверительно склонился к Реджинальду.

– Не понимает. Бедняга Амброз не может понять. Он Величайший из Ныне Живущих Литературных Критиков, но он не знает, почему Диккенс великий писатель. – Он повернулся к Раглану: – Именно потому, старина. Потому что я помню мистера Уифферса. Спустя сорок лет.

– Ерунда. Вы запомнили его, потому что он не любил соленого масла, а вы любите. Если бы в книге Уэлларда какой-то персонаж не любил салата, вы бы вспоминали об этом до девяноста трех лет.

– Черт побери, я же об этом и говорю. Он похож на Диккенса.

Глупо краснеть в сорок один год, и тем не менее, думал Реджинальд. Я краснею от похвал Ормсби!

– Ну ладно, перейдем к делу. Сколько продано ваших книг?

Реджинальд рассмеялся и сказал, что не имеет ни малейшего понятия.

– Вам следует присматривать за Пампом, – посоветовал Раглан.

– Каким образом я могу присматривать за ним? Я живу в деревне, а в Лондоне появляюсь раз в три недели.

– Памп – церковник, – сообщил Ормсби, – и значит, если он найдет законный способ обобрать вас, он обойдется без благословения Богоматери.

– Разве это относится только к церковникам?

– Нет, это с успехом можно отнести к любому, но церковники привносят в дела некое святое рвение, и в результате на подносе ничего не остается. Левая рука не ведает, что творит правая, – вот их девиз.

– Не падайте духом, Уэллард, – улыбнулся ему Раглан. – Вы ведь, я думаю, получаете проценты?

– Да. Десять процентов.

– И все? Независимо от тиража?

– Я думаю, да.

– Ну, столько вы получите. Памп не захочет попасть в тюрьму из-за десяти процентов.

– Мы присмотрим за ним, – пообещал Ормсби, пуская в ход зубочистку. – Люди будут покупать вашу книжку. Мы с Рагланом позаботимся об этом. А вы сможете грести деньги не хуже этого грязнули Пампа. Вы не против?

Раглан слегка скривился. Несмотря на полтора года тесной дружбы с Ормсби. Реджинальд улыбнулся и заметил, что, как ему кажется, все любят деньги – в большей или меньшей степени.

– Конечно, приятель. Деньги и женщин. Одно значит другое. Дайте человеку и то и другое и возможность заехать в глаз кому-нибудь время от времени, и он будет совершенно счастлив.

Раглан, наблюдавший за Реджинальдом, заметил, что тот застыл.

– Кому мистер Уэллард собирается – как вы выразились? – заехать в глаз? – спросил он мягко. – Нашему другу Пампу?

– Нет, – медленно выговорил Реджинальд. – Не нашему другу Пампу. Во всяком случае, не сейчас.