Пешие прогулки - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Страница 11

На другой день в палату провели двух молодых людей, по внешности братьев; это, как оказалось, и были известные в городе мастера, братья Григоряны. Держались оба с достоинством, больному выказали подобающее уважение; сразу поняли, что прокурору сегодня хуже, и оттого слушали его не перебивая.

– Наверное, вам уже объяснили, зачем я попросил вас прийти?

Братья молча кивнули.

– У меня нет никаких планов, никаких пожеланий. Я очень надеюсь на ваш вкус, ваше мастерство, ваш талант. Одно могу сказать вам, как мужчинам: я очень любил её… – И Амирхан Даутович протянул им фотографии Ларисы Павловны.

– Мы хорошо её знали, и она нас знала – мы ведь скульпторы, да вот как сложилась жизнь… – Потом, видимо, старший после паузы продолжил: – Мы уже были утром на месте. Несмотря на убожество кладбища, место для могилы выбрано неплохое, выигрышное для такого памятника, который мы с братом уже представляем… Положитесь на нас, не волнуйтесь, мы сделаем как надо и с вашего позволения заберём эти фотографии… – И братья поднялись.

– Одну минуту, – остановил их слабым жестом прокурор. – Сколько это будет стоить?

Братья назвали сумму, не маленькую, но гораздо меньше, чем стоила такая работа, – Амирхан Даутович ещё в Ташкенте узнал все, что ему было необходимо. Прокурор улыбнулся и протянул приготовленный заранее конверт.

– Вот возьмите, расчёт сразу… знаете моё положение, сегодня жив… Здесь ровно в три раза больше, чем вы назвали…

Братья хотели было вскрыть запечатанный конверт, но Амирхан Даутович остановил их:

– Не надо. Мы не дети, всякий труд, тем более такого рода, должен хорошо оплачиваться. Особенно если хочешь получить что-то достойное. Ну а человеку, что отыскал вас по моей просьбе, можете назвать другую сумму, вашу, – я не буду в претензии…

Братья понимающе улыбнулись и тихо вышли из палаты.

Амирхан Даутович закрыл глаза. Успел все же… Хорошо, что успел.

В своём доме на Лахути прокурор появился только спустя почти пять месяцев после того утреннего звонка в конце августа, когда ему сообщили о смерти Ларисы. Шла вторая половина января, сыпал мелкий снежок, на проезжей части дороги быстро превращавшийся в грязное месиво, но сад во дворе был красив. Увидев голубую ель, Амирхан Даутович с грустью отметил, что впервые её не нарядили на Новый год.

Прокурор оглядел так и не укрытый на зиму виноградник: кое-где висели ещё грозди неопавшего, не убранного по осени винограда; особенно живучим оказался сорт «Тайфи» – красные, слегка пожухлые кисти ещё дожидались пропавших хозяев. Слабые карликовые деревья впервые встречали зиму неутепленными, и Амирхан Даутович подумал, что если и выживет сад – только волею случая; впрочем, это он относил и к себе. Лужайки заросли сорной травой, кусты живой изгороди нестрижены. Сколько труда уходит, чтобы сделать, создать, и как мало нужно, чтобы все пошло прахом…

Он прошёл по дорожкам сада, засыпанного пожухлой осенней листвой, пытаясь воскресить какое-нибудь давнее, счастливое воспоминание, но это ему не удалось. Сорвав крупную кисть «Тайфи», он вошёл в дом, ставший теперь словно бы чужим.

Через неделю он улетел в Крым. После двух инфарктов подряд Амирхан Даутович нуждался в санаторном лечении и постоянном надзоре опытных врачей.

Крым пошёл ему на пользу: здесь он воспрянул духом и уже не чувствовал себя обречённым, как в тот день, когда впервые появился у себя во дворе после пятимесячного вынужденного отсутствия. В начале февраля, когда он приехал в Ялту, следов зимы уже было не сыскать – все шло в цвет, дурманяще пахло весной, морем. С гор, с виноградников «Массандры» лёгкий ветерок приносил в город запах пробудившейся к жизни земли. Наверное, столь очевидная тяга всей окружающей природы к росту, к жизни, цветению сказалась и на настроении Амирхана Даутовича. Он подолгу гулял один по набережной, вглядывался на причалах в названия кораблей, но все они были недавней постройки, спущенные на воду пять – десять лет назад, а ему хотелось встретить хоть один корабль-ветеран, на который он мог завербоваться когда-то в юности. Странно, казалось бы, море и корабли должны были вызывать в нем ностальгию – как-никак отдано четыре года Тихому океану, но из той прошлой жизни помнилось лишь одно: что там, на флоте, он дал себе клятву обязательно стать юристом и посвятить правосудию всю свою жизнь. Когда-то, много лет назад, он вглядывался с палубы эсминца в почти невидимый за туманом берег и с волнением думал о том, как сложится дальше его жизнь. Теперь он подолгу стоял на разогретом солнцем берегу, всматриваясь в уходящую за горизонт морскую ширь, и тот же вопрос мучил его четверть века спустя.

После короткой бесснежной зимы вновь ожили кафе, вынесли на набережную лёгкие пластиковые столы. Амирхан Даутович даже облюбовал одно такое – «Восток» и заглядывал туда сразу после обеда. Народу было немного, и вскоре ему уже привычно ставили на стол бутылку минеральной воды и стакан красной крымской «Алушты», что предписали курортные врачи после тяжёлой пневмонии. Он сидел тут, греясь на солнышке, не спеша выпивал свой стакан вина, разбавляя его минеральной водой, чем вызывал удивление малочисленных посетителей. Изредка перебрасывался с соседом фразой-другой, но предпочитал одиночество. Что-то стариковское было в этих долгих часах раздумий на открытой веранде «Востока», напротив главного причала порта, и человеку, знавшему прокурора раньше, бросилось бы в глаза, как резко постарел он за эти последние полгода.

Но скорее всего его взгляд, заблудившийся в морских просторах, видел вовсе не силуэты уходящих к Босфору кораблей. Может быть, он блуждал по тем кладбищенским холмам, где сейчас братья Григоряны трудились над памятником его жене. Нет, ни о районном суде, ни о «свидетеле» Анваре Бекходжаеве прокурор не забывал, но он старательно гнал сейчас от себя эти мысли, понимая, как ещё физически слаб для борьбы. С трудом выкарабкавшись из двух подряд инфарктов, он боялся не третьего, он должен был укрепить сердце, чтобы оттянуть третий, хотя бы ровно на столько, сколько ему потребуется времени для схватки с кланом Бекходжаевых. Он помнил, как милостива оказалась к нему судьба там, на залитом дождём осеннем кладбище, и верил, что она предоставит ему ещё один шанс, – других желаний и просьб у него не было.

В марте, когда до окончания курса лечения оставалось дней десять, Амирхан Даутович неожиданно получил письмо от капитана Джураева. Что и говорить, грустное и тревожное письмо. Писал капитан о том, что полковник Иргашев, начальник той районной милиции, откуда впервые сообщили областному прокурору о смерти жены, получил неожиданное повышение, возглавляет теперь областную милицию и стал его, Джураева, непосредственным начальником. Одновременно получил повышение и районный прокурор Исмаилов, контролировавший дело об убийстве Ларисы Павловны Тургановой, – он тоже занял немалый пост в городской прокуратуре. Хотя капитан и не комментировал своё сообщение, прокурор понимал: клан Бекходжаевых щедро оплачивал выданные полгода назад векселя. Остался на месте лишь судья, двадцать лет бессменно сидевший в районе, был он преклонного возраста и вряд ли хотел искушать и без того благополучную судьбу, – служебная карьера, конечно, уже не интересовала его. Но и тут, наверное, были свои варианты, в результате которых выигрывали дети и внуки покладистого судьи.

Но Амирхана Даутовича больше огорчило другое сообщение – видимо, ради него, и было послано письмо. Писал капитан, что новый его начальник задался целью не только выжить его из милиции, но подвести при случае под статью, а уж с опытом Иргашева, мол, проделать такое ничего не стоит. И капитан просил Азларханова по возможности посодействовать его переводу в другую область или в Ташкент.

Прокурор понимал, что полковник Иргашев догадывался: капитан Джураев знает гораздо больше, чем стало известно суду, и оттого спешил дискредитировать его, пользуясь отсутствием самого Азларханова в области. И если уж капитан Джураев открытым текстом просил о помощи, значит, положение действительно серьёзное. В тот же день Азларханов заказал телефонный разговор с Ташкентом, и через неделю вопрос о переводе капитана Джураева в столицу был решён.