Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Страница 12

Он достал из кармашка жилета тоненькую пробирочку, на ма­нер тех, в которых продают пробные партии духов. В ней на донышке перекатывался черный шарик размером с треть самой маленькой горошины.

– Вот этот катышек вы должны вложить ему завтра под пломбу. Он отойдет в мир иной ровно через тридцать дней – и наши проблемы решатся сами собой. Таким сроком мы распола­гаем, терпим. Ну, услуги такого рода всегда высоко оплачивались, не будем мелочиться и мы.

Один из сидевших за столом молодых людей, кавказской внеш­ности, подал черный пластиковый пакет, и хозяин дома выложил перед Ильясом Ахмедовичем пять пачек сторублевок в банковской упаковке.

– Здесь пятьдесят тысяч, сумма немалая, даже в инфляцию.

Доктор никак не реагировал. Обрывая затянувшуюся паузу, водитель вдруг зло добавил:

– Наверно, если бы КГБ попросило подложить это же самое Парсегяну как врагу народа, вы сделали бы это не задумываясь и бесплатно…

– Я не могу этого сделать… Вы ведь сказали, что он умрет.

– Да, конечно, умрет, гарантировано. Но вы должны понять, мы загнаны в тупик, отступать нам некуда. Если вы не согласитесь, живым отсюда не выйдете. Причем на раздумья у вас осталось лишь полтора часа, иначе жена позвонит на работу, и вас начнут разыскивать, а там могут догадаться, что исчезновение связано с посещением вашего кабинета тщательно оберегаемым Парсегяном. Но мы не дадим появиться такой версии. Вы погибнете случайно, после выпивки, под угнанным самосвалом, он уже стоит на обычном вашем маршруте от автобусной остановки до дома. Мы повязаны одной цепью, выручайте, доктор…

– Нет, нет, я не могу убить человека! – закричал доктор и попытался рвануться к двери, но его ловкой подножкой сбили с ног. Затем подняли, надели наручники, заткнули кляпом рот и, отведя в комнату без окон, сказали угрюмо:

– Извините, доктор, у вас теперь остался только час, поймите нас…

Минут через сорок, осознав весь ужас своего положения, свою гибель ни за что, за чьи-то непонятные интересы, он забарабанил ногами в дверь.

Судя по картам и деньгам на столе, они играли по-крупному, но не это удивило Ильяса Ахмедовича. На столе стоял будильник, и стрелка подходила к назначенному сроку. Этот будничный крас­ный будильник вселил в него больше страха, чем все жесткие слова хозяина дома, и доктор обреченно сказал:

– Я согласен, давайте вашу пробирку…

Дома он был через полчаса. Когда вешал пальто в прихожей, увидел, что из внутреннего кармана высовываются пачки стору­блевок.

Прокурор Камалов, вернувшийся в больничную палату, выжи­дал, что же предпримет Миршаб, которому он открыто предъявил счет. Заканчивалась третья неделя нового года, но никаких собы­тий не последовало, правда, Хуршид Азизович уже знал, что после его визита в «Лидо» Миршаб звонил в травматологию, якобы желая поздравить с Новым годом и занести праздничный ужин, этим звонком он выяснил, выписался прокурор или нет. Конечно, пока он лежит в больнице, Миршаб располагает большей свободой маневра, сейчас он лихорадочно что-то организовывает – но что он затевает? Ничего нового из отдела по борьбе с мафией не поступало, впрочем, этого и следовало ожидать. Салим Хасанович наверняка учел промахи своего друга и шефа Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, Сенатора, просто так в руки прокурору не дастся. Это человек, загребающий жар чужими руками.

Размышляя о покушении на трассе Коканд-Ленинабад, о гибе­ли жены и сына, смерти Айдына, когда тот, читая по губам, записывал на магнитофон секретное совещание у него в кабинете, оказавшегося выходцем из Аксая, из окружения хана Акмаля, – прокурор выстраивал четкий треугольник: Сенатор, хан Акмаль и Миршаб. Конечно, в эту компанию попадал и Артур Александро­вич Шубарин, Японец, но отъезд в Германию задолго до ферганских событий ставил его несколько особняком. К тому же он помнил сказанное начальником уголовного розыска республики полковником Джураевым: «Шубарину нет смысла желать вашей гибели. Он понимает: ни Миршабу, ни Сенатору не нужны ни рынок, ни свободное предпринимательство, а путь к правовому государ­ству, в котором он заинтересован как банкир, лежит через вас…»

Рассуждая о Японце, чье подробное досье до сих пор находи­лось у него в палате под рукой, он вспомнил, что тот чрезвычайно высоко ценил прокурора Азларханова, оказывал ему внимание, любил появляться с ним на людях. С Азлархановым дружил и пол­ковник Джураев, тоже лестно отзывавшийся о его человеческих и профессиональных качествах. Жаль, нет его в живых, думал Камалов, как хотелось ему пообщаться с ним, и не только потому, что тот много знал, а потому, что они были люди одной крови, для которых один бог – Закон. Надо заехать к нему на могилу, поду­мал Камалов, он помнил, как полковник Джураев, хоронивший Азларханова, рассказывал, что когда он в годовщину смерти посе­тил кладбище, то на месте могильного холмика увидел прекрасный памятник из зеленоватого с красными прожилками мрамора, где под словом «прокурор» чуть ниже было выбито: «настоящий». Полковника заинтересовало, кто так быстро поставил памятник. Это тоже следовало выяснить, но, судя по всему, памятник поста­вил Шубарин.

Азларханов, Шубарин, Джураев – почему-то эта связка совер­шенно разных людей не шла у него из головы, интуитивно он чувствовал, что с ними связана отгадка многих мучающих его тайн. Но… Азларханова нет в живых, Джураев, начальник уголовного розыска, поведал, что знал, оставался Шубарин, да и тот далеко, в Германии. И вдруг «блеснула» шальная идея, скорее мечта – вот бы заполучить в союзники Шубарина, уж этот человек знал не только весь расклад сил, кто за кем стоит, но сам некогда был причастен к формированию той командно-административной си­стемы, для которой ныне любые перемены означают крах. Проку­рор подумал: а почему бы мечте и не сбыться? Ведь Джураев абсолютно верно угадал: при сегодняшних устремлениях Шубарина вчерашние его друзья-прихлебатели – только путы на ногах, ярмо на шее. Теоретически выходило верно, но на практике…

Уверенность в логичности хода крепилась оттого, что он вспом­нил анонимное письмо на свое имя от некоего предпринимателя, который, видя откровенный грабеж государства (автор писал несколько высокопарно – держава), сообщал прокуратуре бесцен­ные факты, конкретные фамилии и организации, наносящие ущерб народу. Немедленные меры, принятые прокуратурой страны и рес­публики, дали поразительные результаты, перекрыли десятки каналов, по которым шли миллионные хищения. А ведь писал чело­век вроде бы из противоположного лагеря, коллега Японца…

Давняя и странная смерть прокурора Азларханова, казалось бы, не имевшая отношения к событиям сегодняшнего дня, не давала покоя Камалову, ведь для ее разгадки и зацепиться было не за что: убийцу выкрали в ту же ночь из больницы, дипломат, доста­вленный в прокуратуру ценою жизни, тоже пропал. И вдруг в непо­нятной еще связи с фамилией Азларханов память выудила… Сена­тора.

Полковник Джураев, рассказывая о трагедии, разыгравшейся в холле прокуратуры республики, сказал, что видел там в эти минуты Сухроба Акрамходжаева. Мысленно Камалов хотел отмах­нуться от Сенатора, казалось, он не имел отношения к Азларханову, ведь уже было точно известно – никогда эти прокуроры не встречались прежде, никогда их интересы не пересекались. В то застойное время они стояли на разных ступенях общественного положения, и ничего не могло быть общего между образованным, эрудированным, закончившим московскую аспирантуру областным прокурором, которого юристы республики всерьез называли «ре­форматор», и вороватым, тщеславным районным прокурором.

Все вроде так… Но вдруг через год ярко взошла звезда Сенато­ра, серия его статей о законе и праве, о правовом нигилизме власти сделала его самым популярным юристом в республике. Но общаясь с ним по службе, когда тот, опять же неожиданно, стал заведующим отделом административных органов ЦК партии, Кама­лов не слышал от него ни одной свежей мысли, оригинальной идеи, хотя чувствовал его природный ум и хватку. Отчего произошла столь странная метаморфоза?