Тупик Гуманизма - Миронов Арсений Станиславович. Страница 23

– Документики ваши можно полюбопытствовать? – прозвучало из образовавшейся щели. – Ходють тут, понимаешь.

Квестор, приглушенно рыча от досады, нажал нужную кнопку на запястье, зубами извлек выползшую из паза еще горячую, свежеотпечатанную пластиковую карточку с голограммами, перехватил двумя ногтями (остальные пальцы по-прежнему сжимали рукоять «сундука») – и вложил удостоверение санитарного инспектора в протянутую грязную ладонь.

Зеленая дверь со скрипом отползла, предоставляя квестору возможность прыгнуть внутрь чердачного помещения.

– Прыгай, милок, прыгай! – раздалось из полутемного коридора. – Только осторожно, здесь грабли лежат, не приземлись.

Квестор не успел среагировать. Страшный удар в переносицу проломил ему череп. Боль, будто белый фонарь, вспыхнула в голове сыщика, и он повалился на коврик у порога.

Сквозь сон ему чудились какие-то голоса, люди разговаривали долго, монотонно и размеренно. Потом примерещился молодой и очень красивый юноша со светлым внимательным взглядом: он подошел, властно взял теплыми пальцами за запястье и заглянул в глаза. Потом опять были занудные голоса и вздохи. Наконец квестор Литот вспомнил, что в его спальне никогда не бывает чужих голосов. Вздрогнул, раздирая тяжелые веки, приподнял гудящую голову – и окончательно отрезвел от ужаса: в небольшой квесторской спальне все было не так! Кто-то зажег свет, передвинул мебель…

Ах нет, это просто другая комната. Точнее – прихожая… Увидев рослую сгорбленную старуху в пыльной серой кофте, в душном пуховом платке, наброшенном на голову и скрывавшем лицо, изъеденное, должно быть, немилосердным временем, квестор сразу все вспомнил. И шаткую лестницу, и зеленую дверь.

И жестокий удар в голову.

Конечно, ему только показалось, что ломается череп. Однако сотрясение мозга гарантировано – чуть повернув голову, он почувствовал, будто внутри качнулся чугунный шар: светленькие стены в жухлых бумажных обоях весело загнулись набок, квестору стало тошнотворно-кисло под языком, и он уронил голову обратно на коврик, уютно пахнувший добротной домашней пылью.

Бабка надвинулась, закрывая угловатыми натруженными плечами чахлый свет настенной лампы:

– Эк ты неосторожно прыгнул, братец. Голову ушиб, а ведь в голове-то – все мозги! – Она наклонилась, прикладывая к онемевшей квесторской переносице что-то мягкое и мокрое: стало нестерпимо холодно, квестор застонал, – но через миг полегчало, от прохлады притих треск в ушах.

– Вот и пистолет уронили, а ну как сломается? Небось на работе заругают, – проворчала бабка и, достав из кармана белую тряпочку, начала заботливо отирать пыль с грозного оружия.

Порфирий спохватился, заворочался – но старуха уже сунула тряпицу обратно в кофту и теперь радушно протягивала ему блистающий чистенький «сундук». Рукоятью вперед, почему-то отметил квестор.

– Как тебя звать-то, добрый гостьюшка? – пойнтересовалась пожилая хозяйка. Квестор попытался приглядеться – и понял, что старухе, должно быть, лет двести. Одета она была в поистине доисторические шкуры: шерстяная кофта чуть ли не ручной вязки, драная седая шаль надвинута на лицо так низко, что даже носа не видать. Зато снизу из-под платка торчал кончик толстой русой косы – в отсветах желтушной лампы волосы отсвечивали горьковато-медовым. Хорошая краска, подумал квестор.

И тут же мысль: ведьма. Ну натуральная ведьма, классическая, просто из школьной хрестоматии.

– Эй, братец! Аль ты оглох? Как тебя звать-величать?

Вместо ответа квестор протянул правую руку так, чтобы бабка разглядела цифровой блок на запястье.

– Эх ты! Ох ты! Полицейский, значит, – констатировала старуха после минутного молчания. – То-то я и гляжу, что на гигиену не похож. Это хорошо, что ты пришел, братец полицейский. У нас тут в доме совсем неладно стало. На живых людей нападают!

– Уважа… емая гражданка, – Порфирий с трудом приподнял голову, потом даже сел. – Просьба сохранять спокойствие. В связи с проведением в вашем доме плановых розыскных мероприятий я буду вынужден… ох… вынужден допросить вас. В соответствии со статьей номер…

Тут квестор остекленел от ужаса. Он осознал вдруг, что впервые в жизни… забыл номер соответствующей статьи!

– Не волнуйся, милок! Ты только не переживай, – ласково ободрила его старуха. – Я тебе все расскажу, все как есть, честно-благородно. Живу здесь, голубчик ты мой, уж не первый год, и конечно, повидала многое, времена бывали разные, и голодали мы, и холодали, и скучно бывало, и грустно, и руку иной раз некому пожать, да и здоровье, сынок, ныне уж совсем не то, а к тому же лекарства дорожают настолько, что…

Тут квестор впервые увидел ее глаза. Совершенно лишенные косметики и потому неестественные, уродливые, они тем не менее были очень крупные, яркие и голубые. К тому же довольно задорно поблескивали.

Квестор даже позавидовал старухе. У самого Порфирия глаза были старые (он не менял линзы уже года три), красноватые и уставшие. Давно, давно пора сходить в клинику, заказать новые зубы мудрости (эти совсем износились), да заодно омолодить белки глаз, которые каждый вечер начинали зудеть от многочасовой работы с оптическим компьютером, а в последнее время и от проклятого вездесущего песка, бушевавшего на улице…

Глядя в круглые голубые глазища, светившие из-под платка, квестор подумал, что бабку, пожалуй, пора арестовывать. Не нравился ему этот взгляд. Неправильный взгляд: слишком прямой и отважный.

– Так. Досмотрик небольшой проведем у вас на жилплощади, – сухо перебил он, отводя взгляд. Ухватившись за бабкино жилистое предплечье, поднялся на колени, потом на ноги. – Сколько комнат имеется согласно жилищному плану?

– Вот, пожалуйста, проходите и поглядите, милости просим, – засуетилась старуха. Толкнула какую-то дверь, распахнула ее в неожиданно ярко освещенную комнату, квестора резануло по глазам от бело-фиолетового света софитов: – Тут у меня теплица маленькая обустроена, огурчики-помидорцы.

Квестор, кривясь от резкого света и гула в голове, просунул голову внутрь. Настоящая мини-оранжерея под скошенной застекленной крышей. Стекла были явно вынуты из разноформатных старых окон, кое-где потрескались и заклеены липкой лентой; под крышей висели мощные лампы, а на голом бетонном полу в разноцветных пластиковых тазиках стройными рядами вызревали весьма редкие образцы экзотической флоры: инжир, лимоны, виноград… Квестор едва не присвистнул: а вон колышутся зеленые кустики томатов – это уже совершеннейший раритет!

Откуда у старухи средства на закупку драгоценных растений? Разводить их может позволить себе разве что очень состоятельный предприниматель или высокопоставленный чиновник, либо активный член клуба поклонников Юноны…

Капуста, настоящая капуста, целых две грядки. Это стоимость трехэтажного дома на побережье Воронежского моря. Лук! Чеснок! Петрушка и укроп – настоящие, живые, а не синтетический порошок с нежным запахом резины!

Странный, странный дом, покачал головой Порфирий Литот. Не удивительно, что здесь творится что-то преступное, загадочное. Ведь что ни комната – настоящая сокровищница: среди грязи и крыс проживают топ-модель мирового класса и известная экологическая гуру, которой поклоняются сотни последователей, в тесных квартирках хранятся антикварные компьютерные игры и древние, генетически неизмененные растения…

– Можно полюбопытствовать, откуда все это? – спросил Порфирий, любуясь прекрасными небесно-синими цветами на небольшом флоральном организме, название которого квестор не знал.

– Это из Америки, – радостно закивала старуха. – Император Петр Первый привез. Картопля называется.

– Я спрашиваю о другом, – заметил сыщик. – Откуда у вас средства на то, чтобы содержать столь представительную коллекцию редких, дорогостоящих растений, внесенных в Багровую Книгу и тщательно охраняемых обществом?

– По наследству досталось, от прабабушки, – быстро ответила старуха. И вдруг засуетилась: – Ой, что же я вас даже чаем не угостила! Вот ведь дура, невежа! Гость пришел, так надо пирожками попотчевать. А то как же на голодный желудок обыск производить?